Rambler's Top100
   Критика:  Русский век
Владимир Бондаренко  

Предисловие и послесловие к книге "Русский лик патриотизма"

Каждый из нас может сказать о прошедшем уже XX веке - мой век. Кто из нас станет творцами третьего тысячелетия, покажет будущее. Но и творцам третьего тысячелетия без опыта XX века не обойтись. На мой взгляд, все наши лидеры русской культуры, русской литературы, те, кому за шестьдесят или даже к шестидесяти - уже навсегда останутся лидерами XX века, сколько бы десятилетий еще не прожили в новом тысячелетии. Лев Толстой или Антон Чехов тоже жили в начале XX столетия, но никто их не относит к этому веку. Они для нас писатели XIX века. Это не накладывает никаких запретов на размышления о будущем, но мы уже никогда не можем начать с нуля, с чистого листа, за нами будет оставаться наш великий и трагический, наш державный и нигилистический, наш революционный и военный, созидательный и разрушительный, победоносный и катастрофический XX век.

Это, несомненно, самый русский век за всё существование человечества. Весь мир менялся в зависимости от событий в России. Октябрь семнадцатого года изменил карту мира, изменил дыхание мира. Май 1945 года вновь перекроил карту мира и вновь изменил дыхание всего человечества. Увы, но и 1991 год, год измены и поражения, тоже изменил всю карту мира, тоже изменил дыхание планеты. Наши беды и поражения отзывались на всех концах планеты, как и наши победы и взлеты. Всегда будут помниться и русский стяг над Рейхстагом, и полет Гагарина в космос. Такого величия и могущества, какого достигла держава в послевоенный период, у нее никогда за всю историю не было. Впрочем, не было и такого тотального поражения, которое понесла Россия в результате предательства ее насквозь прогнившей государственной элиты.

Я уверен в будущем взлете России, но, очевидно, былого державного величия она не достигнет как минимум ближайшие 50 лет. Нет той науки, нет той промышленности, нет той культуры... Сейчас даже Валентин Распутин в своем недавнем интервью; опубликованном газетой "Советская Россия", согласился с выводом о конце истории. По его мнению, в период глобализма история для всех стран и народов кончилась, за исключением одной-единственной сверхдержавы - США. Я в этом не уверен. Я уверен, что период глобализма кончится в конце концов взрывом самих Соединенных Штатов, и под натиском новых варваров, заселяющих ее, уже в ближайшие десятилетия там произойдет катастрофа. Если не мы сами, то рука Божья не допустит очередного мирового господства.

Но вернемся к нашем русскому веку. За последнее десятилетие над Большим консервативным стилем русской литературы кто только ни измывался, но кончился век, и я все более убеждаюсь в том, что по своим главным литературным итогам русский XX век не уступает прославленному XIX веку. Там были Толстой и Достоевский, в XX веке - Шолохов и Горький, Платонов и Булгаков. Концовка XIX века - чудный Лесков, Чехов, Бунин. Концовка нашего века - чудный Личутин, Бондарев, Белов, Распутин. Глубинный историзм Балашова и тонкий психологический рисунок Леонида Бородина. На сатиру Салтыкова-Щедрина мы отвечаем сатирой Зощенко и Зиновьева. Мы имеем превосходную батальную прозу Александра Проханова. Поэзия XIX столетия - это наши гении Пушкин и Лермонтов, Тютчев и Некрасов. Поэзия XX века - это наши гении Блок и Есенин, Гумилев и Заболоцкий, Маяковский и Твардовский. Это изумительная поэзия серебряного века - Ахматова, Цветаева, Белый, Пастернак, Клюев, Хлебников... Это поэзия Большого стиля советской эпохи. И, наконец, это Николай Тряпкин и Юрий Кузнецов. Когда мне нынче говорят, что литературы нет, что литература кончилась, я вижу среди своих друзей Куняева и Кузнецова, Проханова и Личутина, вижу нашего сладкопевца-волхва Тимура Зульфикарова, вижу сурового романтика действия Эдуарда Лимонова, вижу проникновенного знатока русской души Василия Белова, вижу природное и нравственное целомудрие Валентина Распутина, наших мыслителей Александра Зиновьева и Феликса Кузнецова, Михаила Лобанова и Александра Панарина, Сергея Кара-Мурзу и Ксению Мяло - и мое сердце успокаивается. Есть еще порох в наших пороховницах. Жива еще русская литература, живет в ней и долгое время будет жить наш трагический и героический XX век.

Мой личный XX век - это еще и развалины старого разбомбленного Петрозаводска, руины храма на главной площади, там, где нынче оперный театр, это наша слободка, река Неглинка и коровы по главной улице. Это весь старый, патриархальный быт, который рушился на моих глазах. Но это и победный дух в глазах, парады и шествия. Помню, как залезали на сараи, чтобы получше рассмотреть спутник: первый, второй, третий. Помню, как записал в тетрадь имя первого космонавта: вдруг что-то случится, и о нем забудут...

Естественно, мой век - это и XX съезд партии, и оттепель. Мемуары Эренбурга, антисталинизм. Сейчас я уверен, что это была тотальная, стратегическая ошибка всего руководства. Все-таки китайцы правы - всё надо делать постепенно. Необходимы были даже не те реформы, которые пробовал ввести Косыгин, а более действенные, но без шума и низвержения кумиров. Ибо мой век - это и нигилизм в головах молодежи, это и постепенное загнивание всей нашей верхушки. Было такое понятие - настоящий партиец. Это тот, кто искренне верил в идеалы и занимался реальным делом. Вот их-то количество на глазах уменьшалось. Уверен - это и было самое главное проклятие всего XX века, моего века. В семнадцатом году не хватило настоящих монархистов - и великие князья разгуливали с красными,бантами. В 1991 году не хватило настоящих коммунистов - и весь ЦК КПСС дружно ушел в бизнес и коммерцию, продавая Россию оптом и в розницу. Может быть, настоящие партийцы и были воплощением русского консерватора в советское время? Потому еще в те давние времена я поставил цель своей литературной общественной жизни - способствовать зарождению русской национальной элиты. Это мое кредо, моя мечта: кто бы ни пришел к власти, коммунист или либерал, монархист или эколог, милитарист или пацифист, - все они прежде всего должны защищать национальные интересы русского народа и государства в целом. А дело писателя, дело всей великой русской литературы было, есть и будет - через образы и характеры, через чудную звукопись и острый сюжет, развивать национальное сознание общества, тем самым формируя национальную и государственную элиту.

 

КОНСЕРВАТИВНЫЙ ВЫЗОВ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ

1. ЯРКОСТЬ "РЕТРОГРАДОВ"

Я задумал свою книгу, которую хотел назвать вначале "Пламенные реакционеры", как серию портретов и интервью с писателями и художниками, артистами и режиссерами, относящимися к консервативному крылу нашей отечественной культуры. Статьи и беседы о Юрии Бондареве, Михаиле Алексееве, Анатолии Иванове, Илье Глазунове, Георгии Свиридове... Но в ней же помещены портреты и интервью Александра Солженицына, Игоря Шафаревича, Александра Зиновьева, Владимира Максимова. Положа руку на сердце, ответь, читатель, как бы ты ни относился к тем или иным персонажам моей книги: разве они не реакционеры с господствующей ныне либеральной точки зрения? Реакционеры в области морали, нравственности, реакционеры по отношению к державным ценностям. Конечно, жаль, что наши русские реакционеры, консерваторы, державники весь двадцатый век воевали друг с другом и продолжают воевать до сих пор. То, чего добился Франко в Испании, так и не произошло в России в XX веке. Может, получится в нынешнем? Разве не реакционер - писатель Леонид Бородин, который делает прямую ставку на консерватизм, заявляя, что "консерватизм сегодня - это сопротивление всеобщему распаду"? Но так же могла бы сказать знаток Константина Леонтьева и, конечно же, пламенная реакционерка Татьяна Глушкова. Я понимаю, у них разные точки отсчета государственности, но основа-то одна и та же - ставка на сильную государственность, на традиционные религиозные и нравственные ценности. По крайней мере, все мои герои - хороший фундамент для будущей русской литературы и культуры, для формирования объединяющей русской национальной идеологии в XXI веке. Так уж повелось, что именно пламенные реакционеры-государственники оказались самыми гонимыми в нашем государстве, а отсюда их стоицизм и мужество, их прорывы в сокровенное. Все-таки, русская литература во многом определялась, в отличие от общего мирового процесса, именно писателями-реакционерами: от Федора Достоевского до Василия Розанова, от Николая Лескова до Николая Гумилева. Не случайна и дружба Александра Грибоедова с Булгариным, Антона Чехова с Сувориным, не случайны "черносотенные" дневниковые записи Михаила Булгакова, Александра Блока, Сергея Есенина, Михаила Шолохова, Георгия Свиридова. Думаю, лишь у нас в России возник и реакционный авангард. Конечно, мы найдем и в мировой культуре того же Эзру Паунда, Маринетти, Юсио Мишиму, Кнута Гамсуна. Эрнста Юнгера, но все они - исключения в своей национальной культуре, движимой левыми революционными импульсами. А у нас даже самый главный революционер в литературе, Владимир Маяковский сумел из Савла превратиться в Павла, из тотального революционера и нигилиста времен "Люблю смотреть, как умирают дети" стал тотальным государственником и реакционером времен "Стихов о советском паспорте". Почему у нас развитие литературы происходит, как правило, через реакционное крыло? Может, потому, что бунт против обывателя и буржуа у нас наиболее ярко заметен в консервативной культуре? Беда наших либералов, в том числе и культурных либералов, в том, что они крайне быстро обуржуазиваются - что в советском, что в антисоветском обществе. Падки на привилегии и гранты. Их бунт всегда карманен, всё их диссидентство - придворно-лакейское. Кто обслуживал ЦК КПСС и писал про "Лонжюмо" и "Братские ГЭС"? Николай Рубцов, Николай Тряпкин, Юрий Кузнецов? Нет, придворными мастерами числились Евтушенко и Вознесенский, Любимов и Олег Ефремов... Вот и получалось в результате, что прорывы в будущее обеспечивали самые реакционные художники и поэты, несмотря на свою государственность, почти всегда гонимые властью. Вот и получалось, что прорыв в мировом театре осуществил пламенный реакционер Константин Станиславский, в живописи первыми русскими бунтарями оказались передвижники, в музыке - Мусоргский и "великая кучка", а в конце XX века - Георгий Свиридов.

Прозу XX века определяет реакционер Михаил Шолохов, а поэзию - Сергей Есенин.

Сегодня, когда немного поулеглись страсти перестроечников и разрушителей, как гейзеры сквозь вулканическую почву, забили в сердцах читателей подзабытые книги наших пламенных реакционеров конца столетия. Посмотрите, как народ смотрит, не отрываясь, телеэпопеи Анатолия Иванова "Вечный зов" и "Тени исчезают в полдень". Обратите внимание, что и на полках в книжных магазинах появились его же книги в серии "Классика XX века" - рядом с книгами Бориса Пастернака и Михаила Булгакова. Время уже определяет истинную ценность литературного наследия. Уже и "Литературная газета", этот оплот либерализма, публикует восторженный портрет Семена Бабаевского. Уже и в "Сегодня" после нашего нашумевшего вечера "Последние лидеры XX века" молодой ультра-либерал Дмитрий Ольшанский признает: "Общий КПД "консервативной" русской литературы более чем внушителен, и признать это надо всем, независимо от политических убеждений. И яркость "ретроградов" - едва ли не самая необычная особенность русского литературного процесса в мировом контексте... в России именно консерватор способен становиться бунтовщиком и авангардистом... Потому и финальный парад в ЦДЛ - явление драгоценное". Наши пламенные реакционеры попадали под омоновские дубинки в 1991 и 1993 годах, их освистывала либеральная жандармерия во всех своих газетах и телеканалах, но наши старики оказались несгибаемы, мужественны и художественно убедительны. Гонения лишь увеличивали силу их сопротивления. А вслед за стариками шло следующее поколение консерваторов: Станислав Куняев, Юрий Кузнецов. Владимир Личутин. И, как самый яркий плод реакционного авангарда,- газета "День"-"3автра": с евразийством Дугина, нацболами Лимонова, неистовством Бушина. Прохановский красно-коричневый квадрат уже вошел в историю русской культуры XX века. А следом идет новая молодежная контркультура. Еще более реакционная, пламенная и бунтарская. Есть кому передать эстафету.

 

2. ПРАВОСЛАВНЫЙ - ЗНАЧИТ ОРТОДОКС

Русская цивилизация самим существованием своим - вызов цивилизации Запада. Дело отнюдь не в нашей агрессивности, экспансионизме, не в нашем богатстве или в нашем уме. Даже дело не в нашей идеологии или характере нашего государственного строя. Монархия или республика, советская власть или президентское правление - для западной цивилизации всё это вторично. Тем более дело не в отношении к чеченцам, татарам, евреям, или каким-либо другим народам, населяющим Россию. Не в России возник антисемитизм, а в просвещенной Европе, не в России платили за каждый скальп аборигена денежное вознаграждение, а в США. Но пока мы будем существовать как иной цивилизационный тип развития - до тех пор мы будем своей инаковостью раздражать западный мир. Увы, такова наша историческая участь. Надо почаще вспоминать, что крах Византии связан прежде всего с крестовым походом той самой западной цивилизации против вроде бы своих, христиан. Такой же крестовый поход реально всегда готовился и против России. Не тем путем пошли, не ту веру выбрали. Не случайны же слова Збигнева Бжезинского о том, что после краха коммунизма самый главный враг западного мира - Православие.

Даже к азиатам или африканцам западный человек относится с большим спокойствием: они ведь не только цивилизационно, но и внешне другие, а это успокаивает. Русская же цивилизация не только расово идентична Западу, но и корнями своей духовности восходит к тому же самому христианству, из которого вроде бы возник западный мир. Только они время от времени обновляли веру свою, приводили в соответствие с земной жизнью, пройдя через католицизм, протестантство, баптизм, а мы так и оставались истинно православным народом, никак не модернизирующим свою веру. Мы все в глазах Запада - ортодоксы. И как бы ни силился быть суперпрогрессивным тот или иной наш интеллигент, но если он числит себя в лоне Православной церкви, в лоне традиций православной культуры, то для всего западного мира он всего лишь прихожанин "ортодокс черч", самой что ни на есть ортодоксальной церкви. Если православный - значит, консерватор.

Наш путь вперед - всегда консервативен. Пройдя сквозь крепчайшую из революций, отменяющую всё, что только можно было отменить, мы в результате еще в сталинские годы пришли к консервативнейшему из имперских устройств и, что особенно поразительно, к, может, даже неосознанному восстановлению традиций Православия. Уверен, что и после горбачевско-ельцинских разломов, едва оправившись от них, и даже в результате их, мы, вновь идя по нашему цивилизационному кругу, догоним свой же хвост. И наш авангард вновь возглавит консервативнейший поворот в истории. Исторический путь России - это консервативный вызов миру.

Интеллигенты наши, наша национальная ахиллесова пята, столетиями этого понять не могут, всё рвутся в западную цивилизацию. Успокойтесь, не хочу ее ни ругать, ни хвалить. Но она идет своим путем, своим цивилизационным кругом, и нам до нее нет никакого дела. Наша уникальность - еще и в том, что мы, в отличие от фундаментального Востока, лишены изоляционизма. Наш консерватизм, словно губка, впитывает в себя новейшие открытия Запада и Востока, при этом не изменяя сущности своей - заимствовать можем сколько угодно, хоть лопатой, но приживётся лишь то, что не чуждо нашему цивилизационному кругу. Уж на что Петр Великий перелопатил святую Русь, почище большевиков изменил образ жизни и образ мыслей, а в результате лишь укрепилась Российская Империя, восторжествовал новый консерватизм, имперского образца. Немало завез Петр Первый и западных мастеров и советников. Те, может быть, и думали, что служат западному миру, переделывая по-своему Россию и русский лад. В итоге они же сами послужили русской цивилизации, придав ее хаотичному размаху стройную имперскую законченность. То же самое случилось и с мировым еврейством двадцатых-пятидесятых годов. Почему еврейские круги так косо смотрят на Россию? Может быть, оттого, что, подчинив себе в революцию и позже, в двадцатые годы, руководство большевицкой России и мечтая о мировом интернационале, реально на самом деле они славно послужили построению нашей супердержавы? Атомный проект, военная разведка, химия и физика, экспансия в мировое пространство,- еврейское лобби во всём мире поддерживало наши грандиозные проекты. По сути, вплоть до появления Израиля всё мировое еврейство успешно работало в интересах нашей страны. И оказалось, что работало - на Россию. Никогда за двести лет совместного проживания цели евреев и русских не были столь едины, как в советский период, никогда так дружно не работали евреи на мощь нашей Державы, как в двадцатые-пятидесятые годы. Политические круги могли думать что угодно, внешне, как и в петровские времена подавлялись, национальные формы русской жизни. И вдруг в петровских ли камзолах, в комиссарских ли кожаных куртках вновь утверждалась на евразийских просторах глубинная Русь с ее приоритетом духовного над материальным.

Консервативный вызов - вот наш путь в мире. Наша альтернатива экономическому прагматизму. Недавно прочел у французского журналиста Виктора Лупана: "Даже большевики быстро сообразили, что разрушить русский архетип труднее, чем приспособиться к нему любой ценой... красным удалось внушить народу, что они выполняют вековую миссию и что он борется снова, как всегда, против зла и несправедливости, процветающих повсюду. Сегодня на самом деле ясно, что большевикам никогда бы не удалось загнать в свои шеренги столь верующий народ, как русские; марксистскими политическими лозунгами. Продолжатели дела Ленина, в первую очередь Сталин, поняли, что только усвоение идей, близких к устремлениям альтернативной православной модели,- идей, глубоко вошедших в течение веков в коллективное подсознание, позволит им надолго установить свою власть". Коммунисты считали, что они использовали "вечные ценности" русского православного сознания. А может быть, это "вечные ценности" столь замысловатым путем, идя чуть ли не от противного, использовали европейскую марксистскую идеологию, дабы пережить грядущий крестовый поход всей Европы во главе с Германией?

Мы невероятно податливы лишь внешне, мы воспринимаем с жадностью все авангардистские политические и экономические, культурные и литературные течения. Дабы, переварив их в своем консервативном чреве, впитав их избыточную энергию, предложить далее всему миру новый дерзкий консервативный вызов. В результате, я уверен, новая постсоветская система управления, в мучениях освоив западноевропейские и американские новинки, предложит в XXI веке свой новый консервативный вызов. Меня упрекнут: мол, ты забыл о миллионах жертв, о разрушенных основах народной культуры, белые патриоты упрекнут за излишний советизм, заранее соглашусь с ними. Были и жертвы, изменился и народ, исчезли навсегда иные из традиций,- более того, весь наш русский путь не усыпан розами, и людей мы не жалели на протяжении всей истории, это оборотная сторона нашей соборности. Но и отрицать наши грандиозные свершения в XX веке тоже невозможно, а состоялись они только благодаря консервативному вызову.

Великая русская литература практически во всех высших проявлениях - консервативна. Вот вам ряд русских консерваторов: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Толстой, Чехов, Бунин, Булгаков, Шолохов, Платонов, и так вплоть до Солженицына и Распутина. Русский литературный консерватизм столь же необычен, как и идеологический. Он не боится новых форм, новых средств выражения, и потому не приводит к эпигонству. Консервативным остается дух литературы, смысл ее, ибо никогда не стареют вечные моральные и нравственные истины. Каким бы ни был великим бунтарем тот же Лев Толстой, может быть, он и довел до совершенства классическую простоту и ясность литературного классического вызова. Традиционно в России переломы в национальном сознании, потрясающие всех бунтарские вызовы в искусстве, были мистическим образом всегда связаны с консервативным вызовом. То Александр Пушкин удивляет всех бытовым романом "Евгений Онегин", то всему обществу бросают вызов авторы антинигилистических романов: "Бесы" Федора Достоевского, "На ножах" Николая Лескова. В Париже поднимают бунт импрессионисты, у нас в это же время не менее дерзко впервые выставляются передвижники. В музыке таким же вызовом стала "Могучая кучка". Даже двадцатые годы XX века не сумели переломить нашу национальную тенденцию. Владимир Маяковский с неизбежностью превратился в пламенного реакционера. Велемир Хлебников, по сути, таковым и был всегда. Даже свои знаменитые квадраты Казимир Малевич пытался одухотворить, и, в отличие от западных коллег, ему надо было обосновать не формальный изыск и новизну, а духовный смысл своего эксперимента. "О духовном в искусстве" писал и Василий Кандинский, духовностью же были пронизаны все работы Филонова. Самой консервативной духовностью.

Не приводит ли консерватизм к застою? Излишний консерватизм вреден в технике, в науке, но не может быть прогресса в понятии добра и зла, сострадания и жалости, любви и ненависти. Отказ от четкости этих понятий в западной культуре и привел их к "концу истории", к потребленческому тупику. Дай Бог, чтобы они пришли к своему новому консерватизму. Может быть, мы и послужим им в этом примером? Это и есть наш вечный урок всему миру - русский консервативный вызов. Весь XX век был подтверждением консервативности русского национального сознания и русской культуры в ее высших проявлениях. Но каким авангардным был этот консерватизм! Взгляните хотя бы на консерватизм "Двенадцати" Александра Блока или же на консерватизм бессмертного "Василия Теркина"... Вспоминается мифический образ человека, который своим прикосновением всё обращал в золото. У нас миф от противного: в какие бы революции, в какие бы бурные потоки ни попадала Россия, ее неизменно выносило и будет выносить к консервативному берегу. Это не консерватизм внешних проявлений. Не консерватизм тела. А консерватизм души. Ее исходного православного начала. Первичности духа над телом...

3. ТРИ ЛИКА РУССКОГО ПАТРИОТИЗМА

Я уверен, что с августа 1991 года и по октябрь 1993 года в России были все предпосылки для того, чтобы объединить патриотическое: движение в реальную, единую и влиятельную политическую силу. Увы, этого не произошло, и сегодня нам трудно говорить о реальном подъеме русского патриотизма. Как не раз отмечалось, ныне истинный патриот России может числиться в самых разных, даже противоположных по идеологии партиях, а чаще вообще быть далеким от политики человеком. Нынче вместо соборности мы сплошь и рядом присутствуем при торжестве индивидуального патриотизма, или патриотизма воюющих друг с другом многочисленных, но при этом мизерных по численности группировок. Кажется, что главная задача наших патриотов - уничтожать друг друга. Такого раздрая я не помню в патриотическом движении за всю жизнь...

С другой стороны, именно сегодня патриотизм становится прибежищем негодяев. Ибо вся орда разрушителей России, от Коха до Гайдара, уже громогласно объявляет себя патриотами. В официальной путинской идеологии господствует патриотизм без патриотов. Если ты - чиновник, то ты и патриот, будь это хоть Швыдкой с его порнографически-телевизионным прошлым, хоть Черномырдин, прикарманивший целую газовую отрасль. На патриотические программы воспитания выделили государственные деньги, и, естественно, определять патриотизм будут лишь востребованные люди. Вот пример, поразивший меня. Известный публицист Карем Раш предлагает свои книги для включения в программу патриотического воспитания молодежи. Определять качество этого патриотизма будет комиссия, где один из экспертов - Лев Аннинский. Я высоко ценю талант и того и другого. Но чтобы Лев Аннинский определял "процент патриотизма" в книгах Карема Раша - такого я и в дурном сне не мыслил увидеть. А он, небось, еще из лучших и достойнейших в подобной комиссии. Во главе, небось, как главные патриоты, поставлены Приставкины и Чупринины. Дали же недавно русофобствующей критикессе Наталье Ивановой литературную премию... за патриотизм в ее творчестве. Чур меня, чур. Наверное, я тогда - самый главный антипатриот.

А если всерьез, что, происходит в нашем литературном патриотическом процессе, в ее так называемом русском национальном крыле?

Вижу три лика русского литературного патриотизма.

Красный, завершенный, завораживающий своей самоотверженностью и величием замысла лик.

Белый, монархический, национально-православный, по сути, тоже полностью завершенный, романтически-ностальгический лик.

И третий лик - не столь совершенный, иногда медузообразный, растекающийся во все стороны, поражающий своей эклектичностью, своей текучестью, но живой и продолжающийся вослед состоянию самого народа. Это - собственно русский лик, не заключенный в жесткую идеологическую оболочку.

Год назад от нас ушла Татьяна Глушкова. Думаю, даже ее недоброжелатели почувствовали: в литературе русской будет чего-то не хватать. Татьяна Глушкова стала определенным символом красного лика. Таким же символом, как трагически погибший Борис Примеров с его чудной молитвой "Боже, Советскую власть нам верни...", как поздний Николай Тряпкин, воспевший красную державу, в качестве единственно возможной для русского народа, как и ныне живущие Юрий Бондарев и Михаил Алексеев. Или даже неистовый Владимир Бушин... Эту законченность красного лика надо воспринимать сегодня прежде всего эстетически, и даже яростные крики Бушина - это отчаянные крики из уходящего великого времени. Плач при отпевании. Есть своя великая красота в гармонии завершенности сталинского ли большого стиля или столь же законченного и завершенного, столь же пронизанного великими идеями красного авангарда двадцатых годов. Для меня есть два абсолютных гения красного авангарда - это Павел Филонов в живописи и Велемир Хлебников в поэзии. Как бы ни присваивали их нынче себе буржуазные дельцы от искусства, имеющий уши да слышит, имеющий глаза да видит: оба этих русских гения национальны по духу и неисправимо красны по идеологии; своей. Они - предтечи национал-большевизма.

Такая же великая завершенность видна и в белом лике русского патриотизма. От идеологии до эстетики, от правил игры до своих святынь, своих героев, своих мучеников. Они помнят свой "Лебединый стан", помнят расстрелянного Николая Гумилева. Но Медный всадник или Каменный гость только в поэмах гения способны на движение. Идеологически завершенные монументы не способны к диалогу. И потому неизбежна непримиримость, скажем, певцов белой завершенности Игоря Шафаревича и Ильи Глазунова, Леонида Бородина и Александра Солженицына - к красному лику, ко всем его носителям. Так же неприемлемы были для Татьяны Глушковой и Петра Проскурина, Анатолия Иванова и Феликса Чуева любые оттенки белой идеи... Звучат два мощных русских национальных реквиема об ушедшей державе, и никто не хочет замечать их созвучия. А ведь они есть: и в героике, и в романтизации своих идей, и даже в одинаковых нормах нравственности. Одни потеряли Бога, но хранили его в душе, в подсознании, строя гигантскую советскую державу. Другие потеряли Державу, отдалились от нее, но в душе оставались такими же отчаянными государственниками. Кто и зачем свел на весь XX век их в непримиримом противостоянии? Какой бесовский замысел?

Часто в поездках по центрам русской эмиграции; в Мюнхене и Франкфурте-на-Майне, в Джорданвиле и Монтерее, в Париже и Брюсселе, встречаясь с ветеранами власовского движения, с поседевшими энтээсовцами, бойцами антибольшевизма: такими, как Олег Красовский, Глеб Рар, Григорий Климов, Николай Рутченко, Аркадий Столыпин, Абдурахман Авторханов, Николай Моршен, Петр Будзилович,- я поражался сходству их консервативного сознания, их традиционализма в эстетике, в морали, в быту с подобным же консервативным сознанием наших красных отцов. Да и третья, либерально-космополитическая эмиграция к ним отнеслась так же враждебно, как к каким-нибудь нашим Семену Бабаевскому и Ивану Шевцову. Впрочем, и они расхристанных шестидесятников критиковали в своих изданиях не хуже "Нашего современника". И как восторженно все они, эти русские власовцы, энтээсовцы и потомки белогвардейцев, принимали писателей русского национального направления в их знаменитой поездке в начале девяностых годов по Америке?! Казалось бы, вот оно, произошло - национальная Россия встретилась, красные и белые державники соединились... Станислав Куняев и Виктор Лихоносов, Леонид Бородин и Павел Горелов, Светлана Селиванова и Эрнст Сафонов, Олег Михайлов,- пожалуй, за исключением Куняева, все вполне умеренные просвещенные патриоты, кто красного, кто белого толка. Иные даже с либеральной прокладочкой, но прозванные в американской либеральной прессе грозно: "десант советских нацистов в Вашингтоне". Как радостно принимали их постаревшие белогвардейцы... Прошло года два - и русская национальная эмиграция отвернулась от нашего патриотического движения. Да и сама эта дружная команда писателей разошлась по разным патриотическим непримиримым группировкам.

А ведь совпадало практически всё в их программах. Кроме отношения к красной идее у одних, к белой идее у других. Не было понимания, да и до сих пор нет, что оба этих лика уже навсегда остались красивыми монументами трагической истории России. Еще живые наследники их идей до удивления схожи в нравственном максимализме, в жертвенном отношении к России, в следовании традициям великой русской культуры. И так же тотально, с истинно русским максимализмом, непримиримы друг к другу.

Я, как давний и законченный эстет, давно и искренне любуюсь классической завершенностью их ликов. С детства люблю классическую законченность звука, цвета, жеста, поступка, деяния. Мне понятен недавний неизбежный выход высоко уважаемого Игоря Ростиславовича Шафаревича из редколлегии "Нашего современника", понятна максималистская непримиримость моего давнего друга Леонида Бородина к любым поползновениям в красноту, я вижу царственную гармонию у Ильи Глазунова... Я понимал неизбежность ожесточенной публицистики Татьяны Глушковой и Сергея Кара-Мурзы, предугадываю воинственную реакцию Владимира Бушина. Как языческие воины древности, они не хотят покидать свои священные камни красного лика...

Но у русского патриотизма всегда был и есть третий лик - текучий, живой русский лик приспособления к своему меняющемуся народу. Приспособления не к власти, не к материальному бытию, а к текучему лику самого русского народа. Как писал Юрий Кузнецов о России: "Ты меняла свои имена, / Но текучей души не меняла...". Живой лик - значит, перетекающий из чего-то во что-то, значит, как всякий живой человек, оставляющий за собой и грязное белье, и грязную посуду, и, извините, даже грязные экскременты. Живой человек, живой народ, живое государство - с грязью и несовершенством. Только завершенность чиста и совершенна в своей красоте. Хотя и белый мрамор или красный гранит завершенных памятников завершенным идеям тоже требуют чистки время от времени. Что же говорить о живом, меняющемся лике патриотизма, искренне пытающемся помочь сегодня своему же народу?! Я сразу и решительно отбрасываю всех довольно многочисленных квазипатриотов, текущих за своей корыстью или за своим спонсором. Но такие есть и внутри завершенных ликов. Пытаюсь разобраться в целях и задачах текучего лика патриотизма.

Конечно, могли бы все как один умереть за белое дело в гражданскую войну. И не было бы ни России, ни русской культуры, ни "Белой гвардии", ни "Тихого Дона".

Каталог Православное Христианство.Ру Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru