 |
|
||
|
||||
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Критика: Предчувствие вечного мира |
|
|||
|
В. А. Жуковский о смерти и бессмертииТема смерти проходит через все творчество В. А. Жуковского. На протяжении многих лет поэт вновь и вновь настойчиво обращается к ней, размышляя о предназначении человека и смысле жизни, о благодатном общении живых и усопших и тайне загробного бытия. Эпитафия стала одним из любимых жанров Жуковского. Он пишет ряд стихотворений под названием "На смерть ...", "На кончину...", а также стихотворение "Воспоминание" (1821), которое представляет собой лаконичную эпитафию на всех дорогих сердцу умерших. Тема смерти варьируется в ранней "кладбищенской" лирике Жуковского, переплетается с любовными мотивами ("Голос с того света" (1815)), явно или тайно питает возвышенный мистический элегизм поэта. Для Жуковского конец жизни, кончина - неисчерпаемый источник лирических медитаций, философских раздумий, духовных озарений. При этом необходимо отметить устойчивость некоторых аспектов в лирическом развитии этой темы в поэтическом творчестве Жуковского. Важнейший из них связан с религиозным пониманием смерти как перехода от бытия в пределах падшего мира в пакибытие, возвращения из странствия в чуждых странах в небесное отечество, в котором ожидают истомленного путника любящие его. Другая поэтическая тема Жуковского, глубоко обусловленная христианским учением, состоит в том, что смерть не обрывает общение с человеком, а являет иной высший тип общения с усопшими. Третий характерный мотив связан с образом завесы, пелены, покрывала, за которым сокрыты тайны загробного мира. Он интересно раскрывается в стихотворении "На кончину ее величества королевы Виртембергской" (1819), в котором, образ таинственного покрывала связан с идеей соприкосновения с миром иным в таинстве смерти и в таинстве Евхаристии. Через все стихотворение проходит тема скоротечности, изменчивости жизни, непрочности земных благ и наслаждений, поэт размышляет о "грозной Силе", судьбы, "свирепого истребителя"; о неминуемости страдания, которое есть удел жителей земли. Традиционный романтический мотив наполняется глубоким христианским содержанием. Эфемерность, призрачность, хрупкость временной жизни не земле, где "на всех путях Беда нас сторожит" /1, I ,56/
приобретает высший смысл в свете евангельского учения о бессмертии и вечности в лоне Божества после прохождения души чрез смертные врата. Пессимистический мотив безвременной гибели "прекрасного на свете" по велению насмешливой и жестокой Судьбы получает совершенно иное звучание, когда Жуковский переходит от оплакивания почившей королевы Виртембергской к духовно-нравственному поучению, к проповеди, облеченной в изящную поэтическую форму. Он обращается к излюбленной теме гомилетики: страдания - путь к небесному блаженству, к постижению путей провидения, к Богопознанию:
Вот назначение скорби - возвысить человеческих дух от бесплодной суеты к созерцанию вечных благ. Потеря близких сокрушает прочные узы, соединяющие душу с житейскими пристрастиями и привязанностями. У Жуковского мысль всегда восходит к первоисточнику всего сущего - к Богу. Смерть дочери открывает скорбящей матери истину о небесной родине:
Смерть отверзает во временном вечное, в исходе земного бытия - бессмертие, в смерти - рождение. Разлука предвещает грядущую встречу и соединение навеки ("ждущая семья на небесах"). Мысль о свидании с близкими после смерти звучит уже в стихотворении "На смерть Андрея Тургенева" (1823), которое было написано после тяжелой и невосполнимой для юного поэта утраты - безвременной кончины 20-летнего друга и вдохновителя, главы "Дружеского литературного общества" Андрея Тургенева. Скорбный плач о нем неожиданно завершается радостным финалом, светлой надеждой на встречу:
Но общение с усопшими возможно не только после собственной кончины, но и в земной жизни, хотя живые и усопшие обитают в разным мирах. И общение это осуществляется в таинстве Евхаристии, причащении Святых Тайн, "когда союзом тесным соединен житейский мир с небесным" /1, I, 62/. Тело Христово объемлет живых и мертвых, в соответствии с евангельским учением для Бога нет мертвых, но все живы, "Бог же не есть Бог мертвых, но живых, ибо у него все живы" (Лк.,20, 38). Именно в эту великую и святую минуту и проницаема та завеса, которая скрывает от очей живущих на земле Царствие Божие. Таинство Евхаристии открывает духовное зрение, дает возможность узреть невидимое:
Небесная радость Богообщения исцеляет все земные скорби. Жуковский начертал путь христианина: от страданий, горечи утрат и земных скорбей к утешению в Боге, избавлению от печали и совершенной радости, вечному соединению в царстве вечного мира. Жуковский переживая горькие потери, тяжкие утраты близких, постепенно углубляясь в евангельское учение, вырабатывает целую философию смерти, подготовки к ней и приятия ее. Его воззрения на смерть зиждутся на горячей вере в Спасителя и Его обетования о бессмертии человеческой души, ее вечном пребывании в Царствии Небесном, на живом ощущении инобытия. По воспоминаниям А.Д. Блудовой, " ... по временам его (Жуковского.-М.К.-Е.) рассказы касались чудесных случаев, и он умел уносить вас в область загробную или в поднебесную высь с таким полным убеждением, что иногда казался таким же странным и почти сверхъестественным, как лица в его рассказах" /2, 207/. Смерть (конечно, имеется в виду христианская кончина) понимается Жуковским как дверь в блаженство, как начало истинной жизни и нескончаемой радости. Известна альбомная запись Жуковского 1820 года , в которой он развивает эту мысль: "Вечность, можно сравнить с мучениями родин! Минута смерти есть минута разрешения! ... Говорят, что нет минуты блаженнее первой минуты материнского счастья- может быть, и минута разлуки души с телом имеет сие блаженство. Смерть есть не иное что, как слова на кресте: "Совершилось!" /3, 289/. Это означает следующее: как Христос, свершив подвиг земных страданий, вступил в славе в небесные чертоги, так и путь христианина подобен пути Спасителя. Смерть -освобождение от земных страданий и горестей. Заметим, что уподобление смерти рождению младенца нередко встречается в святоотеческих трудах. Свт. Игнатий Брянчанинов пишет в своем знаменитом "Слове о смерти": "Смерть - великое таинство. Она рождение человека из земной временной жизни в вечность ... Сокровенное таинство - смерть!" /4, III, 69/. Это устойчивый мотив многовековой христианской учительной литературы. Так, например, в наставлениях св. Макария Великого, в той части, где он размышляет о будущей жизни, читаем: "Зачавшая в чреве жена внутри себя носит младенца своего во тьме, так сказать, и в нечистом месте. И если случится, наконец, младенцу выйти из чрева в надлежащее время, видит она для неба , земли и солнца новую тварь, какой ни видала никогда, и тотчас друзья и родные с веселым лицом берут младенца в объятия. ... Тоже применим и к духовному: приявшие в себя семя Божества, имеют оное в себе невидимо, и по причине живущего в них греха, таят в местах темных и страшных. Посему если оградят себя и соблюдут семя, то в надлежащее время породят оное явно, и наконец, по разрешении их с телом, Ангелы и все горние лики с веселыми лицами примут их" /5, I, 270/. Каждая новая утрата углубляла и обогащала духовный мир Жуковского., его религиозные чувства . Смерть Марии Андреевны Мойер, с которой Жуковского соединяли узы глубочайшего духовного родства, он называет "святым переселением в неизменяемость" /6, 223/. Поэт считает ее жизнь ангельской, поэтому твердо верит, что ей даровано блаженство в мире ином. "Она была для нас живая, - пишет поэт А.П. Елагиной, - ... она ныне для нас небесная..." /6, 223/ и надеется на молитвенное общение с усопшей: "Ее могила будет для нас местом молитвы" /6, 223/. Через семь лет для Жуковского пришло время нового испытания. Он узнал о неизлечимой болезни и приближающейся смерти сестры М.А. Мойер Александры Андреевны Воейковой, "Светланы". За несколько недель до ее кончины Жуковский пишет Воейковой письмо, желая утешить по-христиански и напутствовать в вечность: "Я знаю, что в смерти нет для тебя ничего страшного. Неужели так трудно стать ангелом, принять спокойствие иной жизни, покинуть страх жизни здешней? Твоя жизнь чиста. Иди по своему назначению! Благословляю тебя. Я знаю, что ты спокойна и светла." /7, 146/. Через несколько дней Жуковский в следующем письме к "Светлане" продолжает мысль: "В твоем переходе в жизнь, столь достойную тебя, есть что-то чистое. Я не могу думать о моей потере, я думаю только о том, что творится с тобою. А это так божественно! ... Есть что-то торжественное в этом ожидании: теперь только я ближе постигаю жизнь будущего. ... Твоя душа сотворена для того, чтобы с полной ясностью встретить переход в лоно Божие" /7,148/. Итак, смерть есть торжество высшего начала над суетой мира, "страхом жизни здешней", человек переходит в разряд духов и становится ангелом. Жуковский в 1830-е годы стремится победить и естественную печаль и горечь утраты, он восходит в духовном созерцании на все более высокие ступени. Смерть близких лишается в его сердце ореола чего-то ужасного и трагического и, наконец, предстает как олицетворение высшей стороны земного бытия, прекрасного. После смерти Воейковой, которая, заметим , действительно приняла смерть как переход к небесному Отцу (за несколько минут до смерти, держа в руках крест, она спросила по-немецки: "Когда я перейду к Отцу?"), Жуковский пишет К.К. Зейдлицу: "Ты берег ее милую душу в последние минуты, и ты же берег для нас всю прелесть этих небесных последних минут. Благодаря тебе ее смерть не представляет нам ничего тяжело печального. Напротив, мысль о ней возбуждает в сердце все, что есть прекрасного в жизни. Какая- то чистая музыка слышится, когда переносишься воображением в эту минуту. Для меня теперь все прекрасное будет синонимом смерти."(подчеркнуто мною. - М.К. -Е.) /7, 149/. Итак, кончина - преддверие вечной славы и начало блаженства пакибытия. В конце 1830-х гг. Жуковский пишет стихотворение "Stabat Mater" (1837?) (опубликовано в "Современнике" в 1838г.), где обращается к одной из "вечных тем" христианской культуры и литературы-крестной смерти Спасителя. После описания неизмеримых страданий Божией Матери, лирический герой обращается к Ней с мольбой о даре святой любви, "сладкой веры", о том, чтобы в сердце запечатлелась смерть Христова, | |
|
Смерть каждого человека и свою собственную смерть поэт измеряет искупительной жертвой Спасителя, которая уничтожила вечную духовную смерть рода человеческого . В 1838 г. в стихотворении, написанном на кончину С.Ф. Толстой, дочери гр. Ф.И. Толстого ("Американца"), Жуковский вновь и вновь оценивает смерть как начало совершенного познания, истинной жизни:
Смерть поэт называет здесь "мигом святым". Вспомним письма Жуковского к умирающей Воейковой, где приближающаяся кончина молодой женщины тоже оценивается как божественная минута, в которой есть "что-то чистое". Смерть христианская предельно очищается у Жуковского от всего земного и в свете крестной смерти Искупителя приобретает значение священной мистерии. Такое понимание смерти указывает на глубокую подспудную укорененность мировоззрения Жуковского в традициях православной аскетики. Так, современник Жуковского, светило русской православной церкви ХIX века, знаменитый богослов Филарет, митрополит Московский объясняет особое новозаветное отношение к смерти: " Смерть была нечиста от Адама, как нечистый плод греха его. Но Христос очистил и освятил смерть Своею пречистою и пресвятою смертию. От Его Богопричастного Тела, за нас пострадавшего, от Его Божественныя Крови, за нас излиянныя, простерлась очистительная сила на все человечество, преимущественно на тех, которые приобщены к таинственному Телу Его чрез таинство святаго крещения и святой Евхаристии" /8, III, 184/. В литературоведении не раз отмечалась обращение Жуковского в прошлое, культ былого, минувшего. Смерть -также импульс к внутреннему созерцанию прошлого. Со смертью М.А. Мойер, как пишет Жуковский, " прошедшее как будто ожило и пристало к сердцу с новой силой..." /6, 223/. Однако ретроспекция часто соседствует в поэзии Жуковского с устремленностью в будущее и не только в пределах земной жизни, но и за гранью ее. У Жуковского настоящее так мимолетно, что между прошедшим и будущим не остается никакого зазора, будущее озаряет прошедшее, прошедшее перетекает в будущее. Вспомним: "былое сбудется опять" /1, I, 300/ (Я музу юную бывало,... 1824г) или стихотворение "Приношение" (1827), посвященное тому, кто
Островок же настоящего исполнен страданий и страстей, это "полная трепета буря" ("Могила" (1828?)). Как же добраться из бурного житейского моря до обители вечного мира"? Жуковский переплавляет опыт жизни через испытания и утраты в опыт духовный. Неотъемлемое от человеческого жребия страдание он осмысливает как ступени небесной лестницы, ведущей к Отцу. В 1840-е - 50-е гг. он много размышляет на духовно - религиозные темы, о вере и Церкви, о путях нравственного совершенствования. Смерть близких на протяжении десятилетий являлась для Жуковского поводом для духовного созерцания. Так, в 1850 г. в письме к графине С.М. Соллогуб, потрясенной смертью своей дочери, он пишет о том, что некогда считал страдания порчей жизни, теперь же считает их "освящением жизни" .Жуковский делится с С.М. Соллогуб своими размышлениями: "Все будущее твоей жизни зависит от того, как твое теперешнее невыразимое материнское горе будет тобою принято, понято и обращено в твою душевную, следственно, вечную и неотъемлемую собственность... Кто приходит к нам, облеченный в одежду нашего горя?" /9,18/. И отвечает, что сам Христос. "Наше горе должно быть причащением Святых Тайн не в суд и не в осуждение, а в жизнь вечную" /9,19/. Только во Христе можно получить подлинное утешение в страдании. Животворный свет обетования лишает человека ужаса перед бездной смерти . В последние годы жизни Жуковский начинает готовиться к своей собственной кончине , черпая духовную силу в Евангелии. Он делится с гр .Соллогуб в письме от 22 сентября 1950 г. : " Чудная, чудная весть Христа! Его слово, если его принимает сердце, превращает наше бедствие в богатство; и тогда самое страшное в жизни, смерть, преображается во что- то самое живое, самое хранительное. Теперь самая важная для меня ежедневная молитва состоит в смертной минуте, так чтобы она была для моих, для жены и детей, которым, верно, суждено меня пережить, радостным обо мне воспоминанием" /9, 21/. За полтора года до смерти Жуковский начинает работать над поэмой "Агасфер. Странствующий жид", которую поэт называл своей "лебединой песнью", в ней концентрируются основные мотивы легендарного сюжета об иудее, оттолкнувшем Христа, несущего свой крест на Голгофу, и обреченного на вечную жизнь - до второго пришествия Спасителя. Истинному бессмертию противопоставляется бессмертие мнимое на земле. Невозможность умереть осознается как неизбывный ужас. Агасфер исповедуется Наполеону:
Агасфер жаждет, ищет разрешения от земных уз:
Лишь только приобщение к евангельскому учению, примирение со Христом преобращает дурную бесконечность земного бытия без смысла, цели и конца в преддверие истинного бессмертия в лоне милосердного Отца. Преображение Агасфера начинается в момент мученической кончины на арене римского цирка св. Игнатия Богоносца. Св. мученик своим последним взглядом его "усвоил" "небесам":
На острове Патмос св. евангелист Иоанн Богослов просвещает Агасфера таинством Крещения и Евхаристии и открывает ему смысл его жизни. Услышав "Откровение" св. Иоанна, Агасфер обретает благую надежду на окончание земной истории, а с ней и своей земной жизни. Бесстрастно созерцая сменяющие друг друга людские поколения, лишь на одно явление он смотрит с волнением:
Второе "великое мгновенье", которое заставляет Агасфера трепетать, - это "тайна причащенья", "всех христиан таинственная жертва". Именно в эту священную минуту открывается истинное бессмертие, не скованное земными узами. Наконец, свою собственную смерть Жуковский принял так, как готовился принять. Об этом интересно вспоминает протоиерей Иоанн Базаров, который был свидетелем последних дней жизни Жуковского. Узнав о тяжелой болезни поэта, о. Иоанн пришел к нему со Святыми Дарами, желая исповедать и причастить умирающего. Поначалу Жуковский был несколько смущен и хотел отложить причащение. Он жаловался на свое физическое и душевное состояние: " Вы видите, в каком я положении : совсем разбитый : в голове не клеится не одна мысль : как же таким явиться перед Ним?". Однако о. Иоанн сумел утешить Жуковского, призвал положиться на милосердие Божие: "Но что бы вы сказали теперь, если бы Сам Господь захотел прийти к вам? Разве отвечали бы Ему, что вас нет дома?" Вместо ответа Василий Андреевич заплакал. Священник продолжал увещевать: "В Святом Таинстве надобно различать две стороны: раз человек приходит к Иисусу Христу, в другой раз Он сам приходит к человеку и требует только отворить Ему двери сердца". "Так приведите мне Его, этого Святого Гостя", - проговорил Жуковский сквозь слезы. Он исповедовался и благоговейно причастился. Здесь же находились и маленькие дети поэта - сын и дочь, они молились вместе с отцом и тоже приступили к Святой Чаше. Когда причащались дети, с Жуковским произошло что-то, он пришел в необыкновенное волнение и глубокое умиление, подозвал детей и сквозь слезы говорил им: "Дети мои, дети! Вот Бог с нами, Он сам пришел к нам! Он в нас теперь! Радуйтесь, мои милые!".(10, 3) Причину особенного душевного состояния Жуковского протоиерей Базаров узнал вскоре от его жены Елизаветы Евграфовны. "Разве вы не знаете, - спросила она о. Иоанна, - что с ним было чудо? Он мне сам говорил, что видел Иисуса Христа, Который явился ему в телесном виде". Елизавета Евграфовна приводила слова поэта, обращенные к ней: "Да, друг мой, это было не видение, я видел Его телесным образом, я видел Его, как Он стоял сзади детей моих в то время, как они приобщались Святых Тайн. Он будет с ними. Он мне сам сказал это"(10,9). Почему же Господь явился Жуковскому перед его кончиной? Дело в том, что Василий Андреевич в последние дни жизни испытывал тяжелейшее нравственнее страдание. Страдание это - род предсмертного искушения - было связано с мыслью о семье: жене и детях, остававшихся без всякой опоры. Жуковского точила мысль: "На кого их оставить? Как они будут жить без него?". И вот Спаситель явил милость верному Своему рабу, избавив его от этих мучительных и бесплодных раздумий. После явления Господа уже ничто не отвлекало Жуковского от подготовки к таинственному мгновению разлучения души и тела. Впрочем, к этой минуте он готовился усердно во все дни жизни и особенно предсмертной болезни. О. Иоанн Базаров вспоминает: "Редко можно встретить подобного человека, который бы так безбоязненно смотрел в глаза смерти, как смотрел на нее наш поэт - христианин и христианин-философ Жуковский. С самого первого дня своей болезни, которая серьезно началась с 1/13 апреля, он уже стал помышлять о переходе в другой мир. Еще за три недели до своей смерти, в кругу друзей своих, рассуждал он о блаженстве соединения с Богом через Иисуса Христа, ожидающем христианина за гробом". (10, 8). Незадолго до смерти Жуковский приобрел особую остроту духовного зрения. Поэта посетила некая госпожа Сидов. Когда она подошла к Василию Андреевичу, он, взглянув на нее, сказал: "Скажите мне, какие мощи на Вас? Нет, я серьезно спрашиваю вас, есть ли на вас мощи?" (10, 9). Она действительно имела на себе крест с частицей Древа Господня, однако, по собственному ее признанию, никто не знал об этом, кроме нее самой. В день кончины Жуковский подозвал к себе маленькую дочь свою и произнес: "Поди скажи матери: я теперь нахожусь в ковчеге и высылаю первого голубя - это моя вера, другой голубь мой - это терпение". Известны и последние слова поэта: "Теперь остается только материальная борьба: душа уже готова!"(10, 9-10). Тайна смерти, над которой поэт размышлял всю свою жизнь и к которой готовился, которая была для него источником множества лирических медитаций, элегических раздумий, получила разрешение в его христианской кончине. Для Жуковского жизненная реальность и реальность поэтического мира неотделимы друг от друга. Религиозно-философская константа конечности земного бытия, получившая особое преломление в лирике Жуковского с характерными для нее мотивами суетности и призрачности жизни, истинного смысла ее - "предчувствия вечного мира" на лоне Божества, единения живых и усопших в таинстве Евхаристии, постижения вечности в святилище смерти - свое полное и окончательное завершение получила в принятии Жуковским своей собственной кончины и в образе ее: через таинство Причащения Св. Тайн - в смертные врата в окружении христианских добродетелей веры, терпения и благой надежды к ожидаемой в течение всего земного странствия встрече с Ним. Поразительная нравственная цельность личности Жуковского, его надмирность и вкус к вышеестественному, к тому, что скрывается за таинственной завесой, нашли отражение в уникальной для русской культуры слиянности жизни поэта-христианина с его спиритуалистической лирикой. Конец жизненного пути был воспринят поэтом как начало истинного бытия, познания и совершенства. Жуковский, как пишет прот. Иоанн, "как зрелый плод, был бережно снят Десницею Божиею с древа жизни его:". (10, 10). Нигде не потерял он чистоты души и возвышенного духовного горения - ни при императорском дворе, будучи наставником цесаревича - будущего царя Александра II, ни в скромном кругу семьи, друзей и близких, ни в блеске славы, ни в горниле скорбей:
Примечания 1. Жуковский В. А. Сочинения: В 3-х тт. - М.: Худож. лит., 1980. 2. Жуковский В. А. "Все необъятное в единый вздох теснится...". Избранное. В. А. Жуковский в документах - М.: Моск. рабочий , 1986 . 3. Веселовский А. Н. В. А. Жуковский. Поэзия чувства и "сердечное воображения" - Пг., 1918. 4. Творения святителя Игнатия Брянчанинова: В 7 тт. - СПб., 1886. 5. Добротолюбие: В 5 тт. - М., 1895. 6. Рязанов В. И. Из разысканий о сочинениях В. А. Жуковского. - СПб., 1906. - Вып. 1. 7. Зейдлиц К. К. Жизнь и поэзия В.А. Жуковского. - СПб., 1883. 8. Сочинения святителя Филарета, митрополита Московского и Коломенского: В 3-х тт. - М., 1877. - Т. III. Слова и речи. 1826 - 1836. 9. Из переписки В. А. Жуковского. // Журнал Министерства народного просвещения. - 1883. - Март. 10. Базаров И. И. Последние дни жизни В. А. Жуковского. - СПб., 1852. М. Карушева-Елепова
| |
|
|
|
|
|
 | |||||
| |||||
