Фрагменты

Глава вторая

О чем говорят черновики?

Описание автографа романа. Еще одно начало? Решение найдено! <Донщина>? Дневник вольноопределяющегося Тимофея. История рода Мелеховых. Григорий и Аксинья. <Калмыцкий узелок>. <Вставная глава>. Об <икре>, <тавричанах> и <арестованных щах>. Два пласта прозы.

Описание автографа романа.

На долю Шолохова выпала Великая отечественная война, уничтожившая черновики его произведений. Вешенский архив писателя пропал. Военные случайно обнаружили часть рукописи третьей-четвертой книг <Тихого Дона> и передали Шолохову, - с 1975 г. они хранятся в Пушкинском доме.

После войны в 1955 году, во время встречи с писателем Константин Прийма был поражен его признанием:

< - Вы не храните черновиков, вариантов?

-          Если бы я их хранил, тут уже негде было бы повернуться. Ведь приходится по десять раз переписывать отдельные главы. Где же хранить черновики? И зачем это? Брошу в огонь, что не нравится, и на душе легче, и в голове яснее становится> ¹.

Беседуя с Шолоховым, К. Прийма спросил, много ли раз он переписывал страницы и главы <Тихого Дона> и какие сцены - бытовые или батальные, лирические или драматические - писать легче?

Шолохов ответил ему так:

<Бывало по-разному. Случалось, что легко выписывающиеся страницы при более строгом их критическом анализе исправлялись и перерабатывались, а главы, которые ранее писались медленно, трудно, оставались уже навсегда завершенными: Бывали страницы, написанные на едином дыхании столь хорошо, что в них я мог сдвинуть или убрать лишь некоторые слова:>².

Легкость написания тех страниц романа, которые ложились на бумагу легко и свободно, как бы <на едином дыхании>, выявляет моцартианское начало в шолоховском творчестве, присущее подлинному художественному таланту. Однако далеко не весь жизненный материал сразу поддавался перу художника, и в рукописи возникают целые слои кропотливой авторской правки. Порой ее страницы почти чистые, без поправок, а многие буквально исчерканы. Подчас - трехслойная нумерация страниц, перемена местами глав и кусков. Творческая лаборатория  Шолохова предстает здесь воочию и не оставляет сомнений, что перед нами - живой авторский текст, к которому снова и снова возвращается писатель, неустанно совершенствуя его: перо не поспевает за мыслью.

В беседе с В.Г. Васильевым в июне 1947 года Шолохов сказал: <Вариантов отдельных глав было множество. Весь роман в целом я правил много раз:>⁴.

Очевидно, что мы получили не весь комплект рукописей <Тихого Дона>, а только те, которые отражают начальные этапы работы писателя над первой и второй книгами романа.

В составе рукописи - авторские черновики и беловые редакции первой - пятой частей романа; наброски и вставки к тем или иным частям текста. Сплошная нумерация рукописи отсутствует. Пронумерованы  лишь законченные части романа.

Та часть рукописи 3-й и 4-й книг романа, которая хранится в Пушкинском Доме принадлежит к тому же рукописному своду, который приобретен ИМЛИ. Рукопись 3-й и 4-й книг <Тихого Дона>, сохранившаяся, к сожалению лишь в отрывках и хранящаяся в Пушкинском Доме, - точно на такой же бумаге, на листах большого формата, заполненных с других сторон. Некоторые ее главы, как и в рукописи ИМЛИ, отмечены датами их написания. К примеру, на полях: <Дать скупой пейзаж. 14/2-29 г.>. Или: <17 декабря 1938 г. Тихий Дон. 8-я часть. Глава 1>. Как и автограф ИМЛИ, рукопись <Тихого Дона> по своему характеру отмечена явными признаками черновиков: здесь - неразборчивые и недописанные слова, исправления, вычеркивания, вставки на полях и т.д. Отличие рукописи в Пушкинском Доме от рукописи в ИМЛИ в том, что здесь имеется ряд машинописных страниц, густо выправленных рукой Шолохова.

В целом мы можем говорить о едином корпусе черновиков <Тихого Дона>, написанных в течение 1925-1938 годов, к сожалению не полностью сохранившихся, если иметь в виду 3-ю и 4-ю книги романа. Это единство рукописи 1925-1938 годов много значит для прояснения вопроса об авторстве романа.

В имлийской рукописи - 910 страниц. Как уже говорилось, ее графологическая экспертиза подтвердила, что большая ее часть (663 страницы) - написана рукой Шолохова; оставшиеся 247 страниц переписаны набело женой писателя Марией Петровной (большая часть), и ее сестрой Ниной Петровной Громославской (каждая переписанная ею страница помечена прописной буквой <Н>). На многих переписанных ими страницах - правка рукою Шолохова.

Рукопись состоит из следующих частей, расположенных в последовательности, отражающей развитие сюжета романа:

Первая книга

Часть первая

¾      Черновая рукопись (главы 1 - 25) первой части романа - 85 страниц, написанных рукою Шолохова;

¾      второй черновой вариант рукописи (главы 1 - 3, частично 4-я) первой части романа - 16 страниц, написанных рукой Шолохова;

¾      беловая рукопись первой части романа, 110 страниц, написанных рукой Шолохова.

Всего 211 рукописных шолоховских страниц.

Часть вторая

- Черновая рукопись (главы 1 - 21) второй части романа, включая вставки, - 96 страниц, написанных рукой Шолохова;

¾      беловая рукопись второй части романа - 110 страниц, из них: 31 страница (77 - 100 и 104 - 110 включительно) переписаны Шолоховым, 79 выполнены переписчиком (женой писателя и ее сестрой), с правкой Шолохова;

Всего: 206 страниц, из которых 127 перебелены рукою Шолохова, 79  перебелены переписчиком, с правкой Шолохова.

Часть третья

¾      черновая рукопись третьей части романа (главы 1 - 23)- 124 страницы, написанных рукою Шолохова: <вставная> <Дневник студента Тимофея> имеет свою нумерацию - 14 страниц;

¾      беловая рукопись отдельных глав третьей части романа (7-9 и начало 6) - 34 страницы, из них 22 написаны Шолоховым, 12 - переписчиком. Всего 170 страниц, из них 160 написаны рукой Шолохова, 12 - переписчиком с правкой Шолохова.

Вторая книга

Часть четвертая

¾      Черновая рукопись (главы 1 - 21) четвертой части романа - 127 страниц, из них 125 рукой М.А. Шолохова, 2 страницы (43-44) переписаны помощником;

¾      вставки и заготовки к черновику, сделанные собственноручно Шолоховым - 20 страниц;

¾      фрагмент романа (1925 г.), написанный рукой Шолохова (главы 1-2) - 20 страниц;

¾      беловая рукопись четвертой части романа (главы с конца VII по XIII) - 30 страниц, из них две (63-64-я) написаны Шолоховым, 28 страниц - переписчиком.

     Всего 187 страниц, из них 157 принадлежат Шолохову, 30 - переписанных, с правкой Шолохова.

Часть пятая

¾      беловая рукопись пятой части романа (главы 1-24), не законченная; всего - 134 страницы, (126 выполнены переписчиком с правкой Шолохова, 8 страниц написаны рукой Шолохова).

Из 663 страниц текста, написанных рукой Шолохова, 498 - черновики и вставки; 173 страницы - набело переписанный писателем текст.

Текст написан перьевой ручкой, - фиолетовыми, черными, синими и красными чернилами, а также простым карандашом, на бумаге размером 22х36 см. с двух сторон листа, что, видимо, диктовалось нехваткой и экономией бумаги; каждая часть - в бумажной обертке, на которой в ряде случаев сохранилась реклама и другие печатные приметы конца 20-х годов. На полях пометки синим, красным, черным и простым карандашом.

Рукопись открывается <титульной страницей>, где посередине листа крупно написано:

<Тихий Дон

роман

Часть первая

Стр. 85>.

В левом верхнем углу страницы синим карандашом написано: <Кончена переработка 28/ III - 27 г.>.

Эта запись перекликается со следующей страницей рукописи, начинающейся так:

Вешенская.

15-го ноября

1926 года

ТИХИЙ ДОН

Роман

I А

В верхнем правом углу - запись цветным карандашом: <переработать после окончания I и II части>.

Это значит, что рукопись была начата в ноябре 1926 г. и, в соответствии с собственной <резолюцией> Шолохова, переработана им после окончания первой и второй частей, не позже 28 марта 1927.

В главе <Как начинался <Тихий Дон>?> мы приводили свидетельство Шолохова о том, что он начинал писать окончательный вариант романа осенью 1926 года. Уже первая страница рукописи документально подтверждает справедливость этих слов писателя.

Всякий, кто читал <Тихий Дон>, помнит строки, начинающие повествование:

<Мелеховский двор - на самом краю хутора. Воротца со скотиньего база ведут на север к Дону. Крутой восьмисаженный спуск меж замшелых в прозелени меловых глыб, и вот берег: перламутровая россыпь ракушек, серая изломистая кайма нацелованной волнами гальки, и дальше - перекипающее под ветром вороненой рябью стремя Дона...>⁶.

В рукописи первая глава <Тихого Дона>, испещренная авторской правкой, начинается так (здесь и далее - в квадратных скобках слова, вычеркнутые автором, жирным шрифтом выделены вписанные им слова):

<Мелеховский двор на самом краю [станицы] хутора. Воротца с скотиньего база ведут к Дону. Крутой восьмисаженный спуск и вот вода: над берегом бледно голубые крашеные прозеленью глыбы  мела, затейливо точеная галька, ракушки и [текучая рябоватая] перекипающее под ветром вороненой рябью, [донская волна] стремя [на глубине] Дона. Это к северу, а на восток за гумном, обнесенном красноталовыми плетнями [дорога] Гетманский шлях лежит через станицу, над [дорогой] шляхом пахучая полынная проседь истоптанный конскими копытами бурый живущой продорожник, часовенка на развилке и задернутая тягучим маревом степь.

В последнюю турецкую кампанию [пришел] вернулся в станицу тогда еще молодой казак Мелехов Прокофий:>.

Сбоку помечено красным карандашом: <Сильнее>.

Ниже - красным же карандашом - еще одна пометка: <Подробнее хутор>.

А теперь откроем первую страницу беловой рукописи первой части романа. В отличие от чернового варианта, она открывается строфами из двух старинных казачьих песен, которые стали эпиграфом ко всему  роману.

Далее - начало романа:

<Мелеховский двор на самом краю хутора. Воротца со скотиньего база ведут к Дону, крутой восьмисаженный спуск и - вода. Над берегом замшевшие в прозелен[ью]и глыбы мела, точеная галька, перламутровая россыпь ракушек и перекипающее под ветром вороненой сталью стремя Дона. На восток за гумном, - обнесенным красноталовыми плетнями, - Гетманский шлях, полын[ь]ная проседь, истоптанный конскими копытами бурый живущой придорожник, [облупленная] часовенка на развилке, за ней задернутая текучим маревом степь.

С юга меловая хребтина горы, на запад - улица пронизыва[ющая]я площадь втыкается в займище.

В последнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий:>.

Сопоставим начало <Тихого Дона> в черновом и беловом вариантах рукописи, чтобы воочию воссоздать кропотливую работу Шолохова над текстом романа.

В беловом варианте (№ 1) учтена вся авторская правка, сделанная писателем в черновике, и кое-что добавлено еще. <Станица> уже прочно заменена <хутором>, вместо <крутой восьмисаженный спуск и вот вода> - <крутой восьмисаженный спуск и - вода>.

Взамен <над берегом бледно голубые крашеные прозеленью глыбы мела, затейливо точенная галька, ракушки и перекипающее под ветром вороненой рябью стремя Дона> - более краткое: <над берегом замшевшие в прозелени глыбы мела, перекипающее под ветром вороненой сталью стремя Дона>. Упруго сжимается слово, растет его изобразительная сила. Уходят <бледно голубые крашеные прозеленью глыбы мела> и возникает более емкий и точный образ: <замшевшие в прозелени глыбы мела>, уходят <затейливо точенная галька, ракушки> и возникает <точеная галька, перламутровая россыпь ракушек>.

Но и это не устраивает автора. Открываем печатный вариант первого абзаца: <Крутой восьмисаженный спуск меж замшелых в прозелени меловых глыб, и вот берег: перламутровая россыпь ракушек, серая изломистая кайма нацелованной волнами гальки и дальше - перекипающее под ветром вороненой рябью стремя Дона>   (2, 9).

Возрастает напряженность текста: взамен <: крутой восьмисаженный спуск и - вода. Над берегом замшевшие в прозелени глыбы мела> - более упругое: <крутой восьмисаженный спуск меж замшелых в прозелени меловых глыб, и вот берег...>, вместо безликой <точеной гальки> - <серая изломистая кайма нацелованной волнами гальки> и, как итог, к которому устремлена фраза: <... и дальше - перекипающее под ветром вороненой рябью стремя Дона>.

Идем дальше, все так же заключая в скобки слова, которые автор убрал из текста в беловой редакции и выделяя новые слова, которые он ввел в текст: <[Это к северу, а] на восток [за гумном, - обнесенным красноталовыми плетнями,] - Гетманский шлях, [легший через станицу] над [дорогой] шляхом [пахучая] полынная проседь, истоптанный конскими копытами бурый, живущой придорожник, часовенка на развилке, [и] за ней - задернутая тягучим маревом степь>.

В беловом тексте описание местности еще больше детализировано: <С юга - меловая хребтина горы. На запад - улица, пронизывающая площадь, бегущая к займищу>. И переход:

<В [последнюю] предпоследнюю турецкую кампанию вернулся в [станицу] хутор [тогда еще молодой] казак Мелехов Прокофий...>

На одном только примере, фактически на одном абзаце мы проследили, как работал Шолохов, чтобы точнее, лаконичнее и выразительнее зазвучало самое начало его романа.

Мы видим, как зарождается под пером мастера этот становой для <Тихого Дона> образ <стремени Дона>. Тот самый образ, который И.Н. Медведева-Томашевская выбрала для названия своей работы, призванной опровергнуть принадлежность <Тихого Дона> его создателю. Этот же образ она взяла и в эпиграф своей книжки: <Стремнину реки, ее течение, донцы именуют стременем: стремя понесло его, покачивая, норовя повернуть боком> - имея в виду, что <боком повернуто> будто бы право авторства Шолохова на <Тихий Дон>.

Но рукопись романа зримо увлекает нас в самую глубь, стремнину шолоховской прозы, не оставляя возможности для сомнений в авторстве.

Еще одно начало?

В ходе работы над рукописями писателя текстологам придется столкнуться с многими неожиданностями.

Вот первая: еще одно начало <Тихого Дона>. После трех с небольшим десятков страниц текста вдруг открывается новый титул, помеченный другим, более ранним числом: <Вешенская. 6-го ноября 1926>. И далее по середине страницы крупно:

ТИХИЙ ДОН

Роман

Часть первая

1.

<1> - это значит первая глава первой части романа <Тихий Дон>.

Судя по всему, этот титул, помеченный 6-м ноября 1926 года, и эта первая глава, помеченная 8 ноября 1926 года, и были действительным началом работы Шолохова над своим романом осенью 1926 года. Подтверждение тому - не только титул, но и пагинация страниц. Начальная страница от 8 ноября пронумерована цифрой 1, а уже потом она обозначена как 13-я и 9-я. Судя по всему, перед началом работы Шолохов сразу пронумеровал целую стопку листов бумаги - 50 страниц. И это очень поможет текстологам, потому что в итоге, в процессе работы над романом и перестановок отдельных глав, разделов и кусков текста на полях рукописи образовались три нумерации страниц. На многих из них нумерация тройная, на иных - двойная, а на некоторых - одинарная.

Обратимся к странице 13/9, которая первоначально была обозначена как стр. 1. На ее левой стороне написан черными чернилами и позже перечеркнут синим карандашом текст:

Вешенская

6-го ноября 1926

И далее, по середине страницы крупно:

ТИХИЙ ДОН

Роман

Часть первая

1.

Мы уже говорили, что работая над первой частью романа, Шолохов обязательно ставил число, когда начинал писать очередной фрагмент текста. Итак - не 15-е, как было отмечено ранее, а 6-е ноября - такова, оказывается, первоначальная дата начала работы над романом. Но 6-го ноября 1926 года кроме заглавия романа Шолохов не написал ни строчки. В простое оказался и день 7 ноября - праздник Октябрьской революции.

В следующей записи - новая дата: <8.XI>. И текст главы первой, как раз и являющийся началом романа. Не скажу - началом того <Тихого Дона>, каким мы знаем его сегодня, но началом работы над романом осенью 1926 года. Рукопись выявляет настойчивые авторские поиски <запева> <Тихого Дона>.

Приведем этот текст по рукописи романа, помечая вычеркнутые автором квадратными скобками и выделяя вновь написанные слова. Прикоснемся к <мукам слова> Шолохова, тем более, что в данном случае (это относится далеко не ко всей рукописи) мы имеем три редакции рукописного текста, не считая окончательного, печатного. Пойдем фраза за фразой, сопоставляя черновой и беловой варианты текста этой первой главы <Тихого Дона>, которая в печатном варианте оказалась третьей:

Черновой текст	Беловой текст
<Григорий пришел с игрищ [в полночь] после первых петухов. [Из сенцев пахнуло] Тихонько отворил дверь в сенцы. Пахнуло перекисшим хмелем и острым мертвящим душком вянущего чеборца.

Чуть слышно поскрипывая сапогами, закусил губ[ы]у, [ступая] на носках прошел в горницу. [Из кухни] разделся [быстро], бережно вывернул на изнанку [суконные] праздничные си-ние шаровары с лампасами, повесил их на спинку кровати, перекрестился и лег. На полу желтый квадрат лунного света, в [окно видно] углу под расшитыми полотенцами тусклый глянец посеребреных икон, над кроватью на подвеске глухой мушиный стон. Задремал было, но в кухне заплакал ребенок. Певуче заскрипела люлька. Сонны[й]м [сердитый] голо-сом Дарь[и]я - [жены] братнин[ой]а жен[ы]а бор-мотнула -     Цыц! Нет на тебя угомону, все будет воро-чаться, да реветь: Спи!>

<Григорий пришел с игрищ после первых кочетов. Из сенцев пахнуло на него запахом хмелин и сушеной богородицыной травки. На носках прошел в горницу, разделся, бережно повесил праздничные с лампасами шаровары, перекрестился и лег. На полу, перерезанная оконным переплетом, золо-тая дрема лунного света. В углу под расшитыми поло-тенцами тусклый глянец посеребренных икон, над кроватью на подвеске тяжкий гуд потревоженных мух. Задремал было, но в кухне заплакал братнин ребенок. Немазанной арбой заскрипела люлька, Дарья сонным голосом бормотнула: - Цыц, ты, поганое дите! Ни сну тебе, ни покою...>.

Очевидна та серьезная правка текста, когда Шолохов писал новый - второй <беловой> вариант - дополнительно к той правке, которая вносилась им в <черновик>. Снята фраза <тихонько отворил дверь в сенцы>, взамен <пахнуло перекисшим хмелем и острым мертвящим душком вянущего чебреца> Шолохов пишет: <Из сенцов пахнуло запахом перекисших хмелин и сушеной богородицыной травки>.

Вместо <чуть слышно поскрипывая сапогами, закусил губу, на носках прошел в горницу> - кратко: <на носках прошел в горницу>, взамен <бережно вывернул наизнанку праздничные синие шаровары с лампасами> - просто: <бережно повесил праздничные с лампасами шаровары>, вместо <на полу желтый квадрат лунного света> - <на полу, перерезанная оконным переплетом, золотая дрема лунного света>, вместо <над кроватью на подвеске глухой мушиный стон> - <над кроватью на подвеске тяжелый гуд потревоженных мух>. И, наконец, вместо <певуче заскрипела люлька. сонным голосом Дарья - братнина жена - бормотнула:

-      Цыц! Нет на тебя угомону, все будет ворочаться, да реветь: Спи!> - <Немазанной арбой заскрипела люлька, Дарья сонным голосом бормотнула:

- Цыц, ты, поганое дите! Ни сну тебе, ни покою...>.

Сравнение двух вариантов текста свидетельствует о том, что каждое изменение его взвешено и художественно мотивированно, оно либо сокращает и упрощает текст, сообщая ему большую лаконичность и упругость, либо усиливает его изобразительное начало.

Одна из поправок важна для нас еще и потому, что подтверждает: именно этими страницами начинал Шолохов 8 ноября 1926 года <Тихий Дон>. Поскольку это было начало романа, Шолохов, вводя в действие Дарью, делает важное пояснение: <Дарья - братнина жена>. Во втором беловом варианте это пояснение убирается, потому что после переработки первой части романа, когда было написано новое начало и первая глава стала третьей, Дарья уже была представлена читателю: <: Дуняшка - отцова слабость - длиннорукий, большеглазый подросток, да Петрова жена Дарья с малым дитем - вот и вся мелеховская семья> (2, 13).

Продолжение сцены, которой первоначально начинался роман, - на обороте листа (стр. 2/14/10). Продемонстрируем черновой и беловой варианты этого текста:

Черновой текст

Беловой текст

<По Дону наискось [изломанная волнистая лунная стежка] волнистый, никем неезженый лунный шлях. Над Доном туман, а вверху [рассыпанныо золотое] про2со звез1дное. Григорий ведет коня по проулку, лицо щекочет налетевшая паутина. Сон пропал. Конь идет [осторожно] сторожко переставляя ноги, к воде спуск крутой. На той стороне крякают дикие утки, возле берега в тине взвертывает [хвостом] омахом охотящийся на мелочь сом. Возвращаясь домой Григорий смотрит [через проулок] на вос[ток]ход. [За [станицей] хутором, за увалом бугр[и]астой хреб-тиной обдонских меловых гор. Чуть приметно сизеет небо, мерцают дотлевают под пепельным пологом рассвета звезды и тянет легонький предрассветный ветерок]. Скоро свет>.

По Дону наискось волнистый, никем не наезженный лунный шлях. Над Доном туман, а вверху звездное просо. Григорий повел коня по проулку, щекотнула лицо налетевшая паутина и неожиданно пропал сон. Конь сзади сторожко переставлял ноги, к воде спуск [крутой] дурной. На той стороне утиный кряк, возле берега в тине взвернул и бухнул по воде омахом охотившийся на мелочь сом. [Возвращая] Григорий долго стоял у воды. Прелью сырой и пресной дышал берег, с конских губ ронялась дробная капель. [Возвращаясь поглядел на восход]. На сердце у Григория легкая [и] сладо-стная пустота. Хорошо и бездумно. Возвращаясь гля-нул на восход. - [скоро день]. Там уже рассосалась синяя полутьма. На пепель-ном пологе сизеющего неба доклевывал краснохвостый рассвет остатки звездного проса>.

Взамен развернутого образа <обдонских меловых гор>, за <увалом> которых <под пепельный пологом рассвета> <дотлевают звезды>, Шолохов записывает на полях другой, не менее красивый, поначалу полюбившийся ему образ: <на пепельном пологе сизеющего неба доклевывает [рассвет] день звездное просо>.

И опять - во многом переписанный, <ужатый> текст, вместе с тем - новые образы, видоизмененные, уточненные тропы, в значительной степени - новые языковые формы.

Интересно соотнести этот предварительный беловой текст с окончательным рукописным и с печатным, как он был опубликован вначале в журнале <Октябрь>, а потом в книге.

Их сравнение показывает, что они совпадают в главном - при продолжающихся авторских уточнениях, шлифовке текста: скажем, <пахнуло запахом> не просто <сушеной богородичной травки>, но - <пряной сухменью богородичной травки>; Григорий <прошел в горницу> не <на носках>, но <на ципочках> (именно так, через <и>); вместо <на полу, перерезанная оконным переплетом, золотая дрема лунного света> - <перерезанная крестом оконного переплета...>, вместо <[тяжкий] гул потревоженных мух> - <тяжелый гул потревоженных мух:>.

Во втором абзаце окончательного <белового> текста мы видим ту же продолжительную кропотливую работу Шолохова над словом: фразу <щекотнула лицо налетевшая паутина> он переносит в начало абзаца и расширяет ее: <Разбитый сном добрался Григорий до конюшни и вывел коня на проулок. Щекотнула лицо налетевшая паутина и неожиданно пропал сон>; вместо <на пепельном пологе сизеющего неба> в столь дорогой ему фразе о <краснохвостом рассветном дне>, который <доклевывал остатки звездного проса> - более емкие и точные слова: <На сизом пологе неба доклевывал краснохвостый рассвет звездное просо>.

Соотнесем этот текст из начала <Тихого Дона>, каким оно виделось Шолохову 8-13 ноября 1926 года, с журнальным и книжным текстом, где эта глава значится под номером III. Текст остался в основе без изменений. Только <на цыпочках> пишется уже через <ы>, да взамен <посеребренных> стоит <серебрённых икон>. Есть и одна принципиальная утрата: полюбившуюся ему вначале, навеянную изысками орнаментальной прозы фразу о <краснохвостом рассветном дне>, которую Шолохов старательно перебеливал и уточнял от варианта к варианту, писатель в итоге выбросил из окончательного текста романа - она не выдержала конечной проверки строгим вкусом автора.

8 ноября 1926 г., когда Шолохов начал работу над <Тихим Доном>, он успел написать всего страницу первой главы.

9 ноября писатель продолжил работу над этой главой романа. Ее результаты не могут не озадачить нас. Приведем текст, написанный Шолоховым 9 ноября, в его первоначальном виде.

После вписанной на полях фразы <на пепельном пологе седеющего неба доклевывает [рассвет] Краснохвостый день звездное просо> в тексте черновика следует:

<Возле конюшни сталкивается с матерью:

- Иди буди Петра. Не рано уже.

     Прохлада бодрит Григория, тело в мурашках, от бессонной ночи свежеет голова. Через три ступеньки бежит на крыльцо и смело хлопает дверью в сенцы. В кухне на разосланной полати разбросав руки спит Петро, рядом Дарья рукой чуть покачивает люльку, сама спит. Рубаха сбилась комком выше колен, в потемках белеют бесстыдно раскинутые ноги. Григорий секунду смотрит на них и чувствует - кровь заливает щеки, сохнет во рту. Против воли бьет в голову мутная тяжесть, глаза вороватеют: Нагнулся.

- Дарья, вставай!

Всхлипнула и суетливо зашарила рукой натягивая на ноги рубаху. На подушке пятнышко слюны: крепко задевает сон. - Это кто такое?

- Вставай, стряпать иди: Буди Петра. Светает. Григорию стыдно, будто что-то украл>.

На полях страницы крупно, видимо, позже, черным карандашом, начертано: <Аксинья>. И действительно: в окончательном тексте романа эта сцена будет переписана: главными действующими лицами здесь станут не Дарья и Петр, а Аксинья и Степан Астахов.

Этот <неверный звук> в самом начале романа (к нему мы еще вернемся), Шолохов почувствовал сразу и от него отказался.

Пока же писатель ищет надежную завязку романа.

На следующий день, 10 ноября, им была написана страница, переходная к следующей главе, - начало ее обведено синим карандашом и отмечено записью на полях: <Перенести этот отрывок к гл. 6/10>. Отрывок начинается словами: <За два дня до Троицы станичные растрясали луг>. В книге этот отрывок открывает VIII главу: <За два дня до Троицы хуторские делили луг:> (2, 47).

     11/XI - было написано 4 страницы текста с незначительными помарками, посвященных хорошо знакомому Шолохову занятию - рыбалке.

     12/XI - еще одна страница, завершающая главу о рыбалке. В рукописи она значилась вначале под номером 3, потом - 5, в книге - под номером IV. Ее начало: <[На другой день] К вечеру собралась гроза:>.

     Работа продолжалась 13 и 14 ноября, когда Шолохов пишет главу о конном состязании молодых казаков Григория Мелехова и Митьки Коршунова с хорунжим Мануйловым (в окончательном тексте романа - Листницким).    

Исследование рукописи свидетельствует: начальные страницы романа, помеченные ноябрем 1926 года, и первые главы все больше не устраивали автора. Написав четыре главы первой части и завершив пятую, посвященную скачкам (Шолохов писал ее с 13 по 14 ноября), автор вдруг ставит на полях решительную <резолюцию>: <Похерить сию главу: никчемушная>. Но в конечном счете он не выполняет собственное указание: после переработки первой части романа сцена скачек все-таки оказалась в VIII главе.

Раздраженная <резолюция> от 14 ноября 1926 г. симптоматична. За ней - видимая неудовлетворенность начальным ходом работы над романом: написанные за неделю почти пять глав романа рассыпáлись, не составляли чего-то общего и единого, уводили в частности.

Решение найдено!

Промучавшись над текстом романа с 6-го по 14 ноября, Шолохов принимает смелое решение: отказаться от самого первого <начала>, датированного 8 ноября. Он берет лист и в левом верхнем углу выводит:

Вешенская

15-го ноября

1926.

Далее - крупно, в середине страницы:

ТИХИЙ ДОН

роман

Часть первая

1 А.

В правом верхнем углу писатель начинает новую нумерацию страниц: 1.

Тогда-то на бумагу и ложится известная всему миру первая строка романа <Тихий Дон>: <Мелеховский двор на самом краю станицы:>. Заметим, правда, что речь здесь идет не о хуторе Татарском, а о безымянной пока станице.

Так и появилось то самое эпическое начало <Тихого Дона>, которое (после авторской правки в черновой и беловой рукописях) мы читаем во всех изданиях. Оно вошло в учебники литературы, сам Шолохов мог цитировать его наизусть и мы столь детально проанализировали.

Это было не просто изменение начала романа, но переделка всего уже написанного текста. Более того -изменение самого замысла книги.

Появился не просто новый первый абзац, по-новому открывающий роман, но - новая первая глава 1 А, как ее обозначил для себя писатель. В беловике, в журнальном и книжном издании буква А, конечно, уйдет. И эта новая глава даст направляющий свет всему следующему действию уже не любовного, но эпического романа. Шолохов ухватил, наконец, ту <мелодию>, которая и сделала его роман <Тихим Доном>. Он нашел для своей вновь написанной первой главы тот внутренний эпический масштаб, который, говоря шолоховским языком, <кристаллизовал> как характер центрального героя, так и всю последующую <фабульную коллизию> романа.

Выше мы привели первый абзац канонического начала <Тихого Дона>, помеченного как глава <1 а>.

Завершается эта глава в рукописи так:

<Женил его Прокофий на казачке - дочери соседа. С тех пор и пошла турецкая кровь скрещиваться с казачьей, отсюда и повелись в станице горбоносые глазастые Мелеховы, а по улишному - турки>.

Следующий день, 16 ноября, Шолохов посвящает второй главе, обозначив ее как <2 А>. Позже две эти главы писатель сократит и объединит.

Главы <1 А> и <2 А> - принципиально важное для романа художественное открытие автора: они посвящены казачьему роду Мелеховых, его судьбе, его истории, что выводило <Тихий Дон> на уровень народного эпоса.

Муки творчества Шолохова заключались не только и, может быть , не столько в правке стиля, а прежде всего, - в напряженной работе авторской мысли, поиске художественных решений, в частности, подлинного начала <Тихого Дона> - его экспозиции, завязки и развития всего сюжета.

В процессе этого поиска Шолохов перепланировал, перекомпоновал, переделал написанное и дал новую нумерацию страниц. После этого вновь - уже по третьему разу - он продолжал работать над текстом, сокращал и дописывал его, - так возникла необходимость уже третьей нумерации страниц. И все это авторское <колдовство> отразилось в тексте рукописи. И разбирать его текстологам придется многие годы.

Лишь в процессе детального кропотливого, шаг за шагом исследования текста великого художника можно в полном объеме восстановить ход его работы над романом.

Но уже сегодня обнаруживается немало тайн, которые предстоит раскрыть. К примеру - имена героев романа. Далеко не все они были даны автором сразу и окончательно. Даже Аксинью Шолохов нередко называет Анисьей. Отец Григория Мелехова на протяжении всей первой части романа зовется поначалу то Иваном Андреевичем, то Иваном Семеновичем. И хотя в главе 1 А после авторской правки он уже Пантелей Прокофьевич, в ходе работы над черновой рукописью он обретет это имя значительно позже, в самом конце первой части.

Коршунов-старший в начале первой части романа зовется в рукописи Игнатом Федоровичем, и лишь к концу ее он становится Мироном Григорьевичем.

На протяжении всей первой части рукописи Мелеховы живут в станице, которой Шолохов так и не дал названия. Лишь на 73-й странице, где описывается свадьба в доме Мелеховых, станица превращается в хутор.

Но и у него долгое время нет названия, хотя уже не раз был упомянут соседний с хутором Татарский курган. Лишь после переработки первой части романа хутор обрел название - Татарский.

К вопросу об именах собственных и географических мы еще вернемся. А пока подчеркнем: перевод станицы в хутор, как центр действия в <Тихом Доне> неслучаен: как только Шолохов обрел окончательную  завязку своего романа, поставив во главу угла род, родовое, а точнее - эпическое начало, - возникла необходимость приблизить его действие к земле.

Историк С.Н. Семанов в книге <Тихий Дон> - литература и история> пишет: <Станица - это не только крупное село, но и административный участок, нечто вроде волости в неказачьих районах России. В станице находилась резиденция атамана и гражданское подразделение Области. В систему станичного правления входили многочисленные хутора, то есть казачьи села, объединенные вокруг своего административного центра. Совсем иное понятие вкладывалось в слово <хутор> в коренных районах России: односемейная усадьба, отдаленная от деревенской общины социально и территориально. К примеру, станица Вешенская - один из центров Верхне-Донского округа, а изображенный М. Шолоховым хутор Татарский - один из хуторов этой станицы>⁷.

Хутор Татарский - <вымышленный> географический пункт  в романе, остальные названия городов, станиц, хуторов, рек и т.д., - подлинные, находящиеся в точном и полном соответствии с топонимикой и топографией Верхнего Дона.

К сожалению, после главы 13, помеченной 28 ноября, Шолохов перестал ставить даты написания на страницах первой части романа. За короткое время - двадцать дней - с 8 по 28 ноября было написано тринадцать глав первой части романа общим числом около 60 крупноформатных страниц. И кроме того - переделан, перепланирован, а местами и заново написан весь текст этих глав.

Воистину, ноябрь 1926 года был <болдинской осенью> Шолохова, когда писалось и днем и ночью.

На 75 - 76-й страницах писатель завершает последнюю - 24-ю главу первой части романа - о первой брачной ночи Григория и Натальи и о насилии над поденной работницей Нюрой. На полях здесь стоит пометка <Перенести?> - не <перенес> - <похерил>.

После чего, на той же 76 странице рукописи крупно значится:

Часть вторая

1.

Но начала первой главы второй части на этой странице так и не последовало.

Вместо него написан столбец цифр -

   50

  х35

 1750

х  80

140000

Это хорошо знакомый каждому пишущему подсчет: число строк на странице - 50 множится на число печатных знаков в строке - 35, что дает 1750, далее число знаков на странице - 1750 умножается на количество страниц первой части рукописи - 80, что дает 140 тысяч печатных знаков.

Учитывая, что один авторский лист составляет 40 тысяч знаков, делим 140 тысяч на 40 тысяч и получаем: 3 с половиной авторских листа первой части <Тихого Дона>, которые Шолохов написал за месяц. А поскольку в первых двух книгах <Тихого Дона> 38 авторских листов, то, поделив их на три с половиной авторских листа, которые Шолохов писал за месяц, получим около 11 месяцев. Вторая книга романа <Тихий Дон> была сдана им в <октябрь> одновременно с первой - в конце 1927 года. Обе книги печатались в этом журнале без перерыва и закончились публикацией в сдвоенном, девятом-десятом номере <Октября> за 1928 г.

Но когда же Шолохов успел написать вторую книгу романа? Ответ на этот сакраментальный вопрос, который так любят задавать <антишолоховеды>, содержится в тексте рукописи.

<Донщина>?

Удивительно, но в рукописи <Тихого Дона> таится еще один - уже третий титульный лист, а за ним около десяти самостоятельных страниц текста со своей нумерацией, выпадающих из общего потока повествования. Этот лист выглядит так:

1925 год. Осень.

Тихий Дон

роман

Часть первая.

Строки эти крупно написаны от руки и позже зачеркнуты синим карандашом.

Что это? - еще один - третий вариант?

Этот вопрос возвращает нас к приведенным в начале главы свидетельствам Шолохова о времени начала работы над романом.

Обращает на себя внимание противоречивость этих свидетельств. В уже приводившейся беседе с И. Экслером (газета <Известия> 31 декабря 1937 г.), Шолохов говорит, что начал работу над романом в конце 1926 года, что, как мы убедились, получило подтверждение в тексте его рукописи.

В той же беседе он  сказал: <: Я начал (т.е. писать <Т.Д.>) примерно с конца 1925 года>⁸.

Но как быть тогда со столь же определенным утверждением Шолохова в той же беседе с И. Экслером, что он начал писать <Тихий Дон> в 1926 г.? Тем более, что рукопись первой и второй книг <Тихого Дона> подтверждает это свидетельство: начальные главы романа датированы в ней ноябрем 1926 года. Как выйти из этого противоречия?

Противоречия здесь нет: в этой же беседе Шолохов так продолжил свою мысль: <Тихий Дон,<:> каким он есть, я начал примерно с конца 1926 года>⁹. Иначе говоря, в окончательном, последнем его варианте (<Мелеховский двор на самом краю хутора...>) <Тихий Дон> был начат Шолоховым осенью 1926 года, а в предварительном варианте - осенью 1925 г. Эту мысль о том, что он дважды принимался за <Тихий Дон>,  Шолохов подчеркивал неоднократно.

14 декабря 1932 года в автобиографии, написанной, когда первые две книги романа только  что увидели свет, он со всей определенностью заявлял:

<В 1925 году осенью стал было писать <Тихий Дон>... Начал первоначально с 1917 года, с похода на Петроград генерала Корнилова. Через год взялся снова и, отступив, решил показать довоенное казачество>¹⁰.

Почти дословно писатель повторяет это свидетельство  и в беседе с И. Лежневым - автором монографии о Шолохове:

<- Я начал, <:> с описания корниловщины, с нынешнего второго тома <Тихого Дона> и написал изрядные куски. Потом увидел, что начинать надо не с этого, и отложил рукопись. Приступил заново и начал с казачьей старины. Написал три части романа, которые и составляют первый том <Тихого Дона>. А когда первый том был закончен и надо было писать дальше - Петроград, корниловщину - я вернулся к прежней рукописи и использовал ее для второго тома. Жалко было бросать уже сделанную работу>¹¹.

То же он повторил и в беседе с шолоховедом В. Г. Васильевым в июле 1947 г.:

<Вопрос: <Когда точно начат и закончен <Тихий Дон>?

Ответ: <Роман начат осенью (октябрь) 1925 года и закончен в январе 1940 г.>.

Вопрос: <Каковы варианты <Тихого Дона>, если они были>?

Ответ: <Я начал роман с изображения корниловского путча в 1917 году. Потом стало ясно, что путч этот, а главное - роль в нем казаков - будут мало понятны, если не показать предысторию казачества, и я начал роман с изображения жизни донских казаков накануне первой мировой войны. Вариантов отдельных глав было множество. Весь роман я правил много раз, но, перечитывая его, иногда думаю, что теперь я многое написал бы иначе>¹².

Наконец, в декабре 1965 года, на встрече со студентами факультета славистики в шведском городе Упсала Шолохов снова подтвердил этот факт:

<За <Тихий Дон> я взялся, когда мне было двадцать лет, в 1925 году. Поначалу, заинтересованный трагической историей русской революции, я обратил внимание на генерала Корнилова. Он возглавлял известный мятеж 1917 года. И по его поручению генерал Крымов шел на Петроград, чтобы свергнуть Временное правительство Керенского.

За два  или полтора года я написал шесть-восемь печатных листов: потом почувствовал: что-то у меня не получается. Читатель, даже русский читатель, по сути дела не знал, кто такие донские казаки. Была повесть Толстого <Казаки>, но она имела сюжетным основанием жизнь терских казаков. О донских казаках по сути не было создано ни одного произведения. Быт донских казаков резко отличается от быта кубанских казаков, не говоря уже о терских, и мне показалось, что надо было начать с описания вот этого семейного уклада жизни донских казаков. Таким образом, я оставил начатую работу в 1925 году, начал <:> с описания семьи Мелеховых, а затем так оно и потянулось>¹³.

Однако труд 1925 г. не пропал  даром. Как сказал Шолохов своим читателям на встрече со студентами Ростовского университета в 1928 г.: <- Все кстати пришлось <...> Так получилось: второй том написан раньше первого:>¹⁴.

Обнаруженный в рукописи отрывок прозы 1925 г. - очевидное доказательство правоты этих многократно повторенных шолоховских слов. Отрывок имеет собственную нумерацию страниц - с 11 по 20-ю - и состоит из двух глав: i и ii¹⁵. Судя по нумерации глав, а также открывающему текст заголовку: <Тихий Дон>. Роман. Часть первая>, это - начальные главы романа, хотя нумерация страниц говорит, что этим главам, возможно, предшествовал еще какой-то текст.

Содержание рукописи этих глав подтверждает слова Шолохова, что он начал <Тихий Дон> с описания корниловского мятежа и похода генерала Корнилова на Петроград.

В первой главке отрывка 1925 года, написанной в шолоховской манере густой, зримой образности, изображено убийство главным героем <Тихого Дона> немецкого солдата, лакомившегося ежевикой. Главное здесь - переживания писателя, связанные с немотивированным, необязательным убийством человека. Подспудная тема, которая глухо звучит в I главе отрывка, чтобы в полный голос зазвучать в главе II, умонастроения казаков-фронтовиков во время корниловского мятежа:

<- Четвертый год пошел, как нас в окопы загнали. Гибнет народ, а все без толку. За што и чево? Никто не разумеет... К тому и говорю, что вскорости какой-нибудь Ермаков бзыкнёт с фронта, а за ним весь полк, а за полком армия! Будя...> - говорит своим однополчанам Федот Бодовсков.

Здесь действует не только знакомый нам Федот Бодовсков, но и другие персонажи будущего романа: казак Меркулов, есаул Сенин, безымянный офицер-ингуш, а также знакомые нам по биографии Шолохова, а  не по <Тихому Дону> казаки Сердинов и Чукарин. Главный герой здесь не Григорий Мелехов, а Абрам Ермаков, являющийся, как будет показано далее, прообразом Григория Мелехова.

Он, как сказали бы сегодня, - неформальный лидер той части казаков-фронтовиков, которые не хотят идти с Корниловым на Петроград и ведут ожесточенные споры с начальством, пытающимся снять полк с фронта и направить его на подавление революции. По приказу начальника дивизии полк должен поступить в распоряжение генерала Корнилова.

<Абрам послал Федота созвать [казаков] вторую сотню, а сам подошел к группе казаков, разместившихся с кисетом над краями вырытой снарядом воронки. Сосредоточенно слюнявя цигарку, говорил председатель полкового комитета - казак Вешенской станицы - Чукарин.

-    Нет и нет! Нам это не подходит. В Петрограде стоят казачьи части, и они отказываются [от] выступать против рабочих и Советов. Мы не можем согласиться на предложение генерала Корнилова...

... Затушив цигарки, казаки толпой пошли к месту, где собирался полк. Под вязом, с сломленной снарядом засохшей вершиной, за трехногим столиком на табурете сидел командир полка, рядом командиры сотен и члены полкового ревкома. [Разместились сзади. Ермаков с Чукариным подошли с] Позади, скрестив руки на суконной нарядной черкеске, поблескивая из-под рыжей кубанки косо прорезанными маслинными глазами, стоял офицер-ингуш, представитель  дикой дивизии:>.

Столкновению Абрама Ермакова с представляющим дикую дивизию офицером-ингушом и посвящена глава вторая. В поддержку офицера-ингуша выступает есаул Сенин, Абрама Ермакова поддерживают все остальные казаки: Федот Бодовсков, Меркулов, Сердинов, председатель полкового ревкома Чукарин.

А. Венков в своей <антишолоховской> книге <Тихий Дон>: источниковая база и проблема авторства>, к подробному разбору которой мы еще вернемся, находит в этом раннем шолоховском отрывке много несообразностей. Он судит об этом отрывке с позиции исторического буквализма: Харлампий Ермаков, если он прототип Абрама Ермакова, не мог быть в данных частях, поскольку находился в это время уже на Дону; он никогда не служил с Чукариным и Сениным в одном полку; генерал Шумилин, который провожал казаков на фронт в 1914 г., генеральский чин получил только в 1918 г. и т.д.: Скажем, поминается в отрывке местечко Райброды, - но под <Райбродами дрался 12-й Донской полк, а полк, описываемый в отрывке, явно не 12-й - там не было Сенина, Чукарина. Таким образом, заключает А. Венков, <с точки зрения источниковедения исторический фон рассматриваемого отрывка является неумелой компиляцией с достоверного исторического фона канонического текста>¹⁶.

Как видим, обоснование мифа о существовании некоего, якобы не принадлежащего Шолохову <канонического текста> выглядит в высшей степени неубедительно. Автор не задумывается над тем, что <Тихий Дон> невозможно понять и объяснить лишь <с точки зрения историка>, что Шолохов не писал историю 12-го Донского полка, а создавал роман об участии казачества в революции, и имел полное право на домысел и фантазию, включая свободное перемещение своих героев во времени и пространстве, тем более, что в цитируемом отрывке вообще не указывалось на то, что это 12-й Донской полк, поскольку и в самом деле 12-й Донской полк в это время находился совершенно в другом месте.

Факт существования этого отрывка в рукописи <Тихого Дона> со всей очевидностью доказывает: Шолохов действительно начал писать <Тихий Дон>, точнее - его первый вариант, осенью 1925 г., о чем он неоднократно заявлял; и начинал Шолохов свой роман, как он много раз подчеркивал, с описания корниловского мятежа.

А это значит, что реально существовало два пласта шолоховской прозы, отразивших два варианта начала работы над <Тихим Доном>: предварительный и окончательный. Причем ранний вариант, посвященный корниловскому мятежу, в своем преобладающем составе, но в переработанном виде вошел во вторую книгу романа. Можно согласиться с тем, что не все здесь было успешным, - не случайно широко распространено мнение, что вторая книга <Тихого Дона> - не самая большая удача Шолохова. Думается, именно в сочетании и переплавке в единый цельный художественный текст двух пластов шолоховской прозы и таится реальный, а не мифический ответ на вопрос о некоторых неувязках, которые как шолоховеды, так и <антишолоховеды> находят во второй книге романа.

Не проблема <соавторства>, как нам пытаются внушить <антишолоховеды>, а проблема соединения двух авторских текстов - предварительного и <окончательного - является реальной проблемой <Тихого Дона>, которую придется решать, когда мы перейдем к анализу второй, наименее совершенной книги шолоховского романа.

Здесь же заключен и ответ на вопрос о той загадочной таблице, которую Шолохов записал на одной из страниц черновых заготовок к роману. Страницы эти в рукописи не пронумерованы, на них занесены различного рода наброски, вставки, отдельные фразы и т.п. Среди них оказалась и эта таблица, которую опубликовавший ее Л. Колодный определил как <план романа>¹⁷. <План> этот был записан Шолоховым в процессе работы над четвертой частью второй книги романа. Вот он (в квадратных скобках - вычеркнутые слова):

[Гл. 12 - 4 стр. ] Боярышкин
[13-12] -  Корнилов

14-8 5 - 6   Бунчук 16 - 5   Корнилов 17 - [8] 6 Кошевой Чубатый 18 - [7] 4 Листницкий в Зимнем 19 - 5   Каледин в х. Татарском. 12 п. приходит _____________  [55] стр.  34  [82]      +91 ____      ____ 137       125

Что означает эта таблица? По мнению Колодного, <это прикидка не только того, что автор намеревался сочинить, но и сжатый план семи глав.

Доказательство, как говорится, налицо>¹⁸.

<Антишолоховедение>, которое ищет любую зацепку, чтобы очернить Шолохова, представить его не автором <Тихого Дона>, а всего лишь <переписчиком> чужой рукописи, естественно, не прошло мимо этого утверждения.

<Планирование объема глав с разметкой, сколько в каждой из них будет страниц? Возможно ли такое в творческом процессе?> - вопрошает А. венков. И отвечает: - <Да. Когда не пишешь, а списываешь, и заранее просмотрел уже имеющийся под рукой оригинал... Перед нами, несомненно, план <списывания> с перетасовкой готовых глав>¹⁹.

Вот он, главный аргумент, главное фактическое доказательство, обнаруженное наконец <антишолохове-дением>, и не где-нибудь, а в рукописи первой и второй книг <Тихого Дона>! <Все становится на свои места, если предположить, что <черновик> писался еще с одного <черновика> и правился, конечно>, - заключает А. Венков главу своей книги, называющуюся <Черновики:>.

Все  становится на свои места, если опираться не на <предположения>, а на факты. Факты же таковы, что, как неоднократно свидетельствовал сам писатель, и как показывает рукопись, у Шолохова, когда он работал в 1926 г. над окончательным текстом  этих двух книг, и в самом деле был еще один <черновик>: 5-6 (по другим свидетельствам - 6-8) авторских листов текста, посвященных корниловскому мятежу, которые писатель использовал при написании второй книги <Тихого Дона>.

доказательством истинности этих слов Шолохова и служит приведенная выше таблица, которую Колодный неверно истолковал как дальнейший <план книги>, <сжатый план семи глав>, а Венков задал вполне резонный в таком случае вопрос.

В действительности эта запись носит принципиально иной характер. На наш взгляд, эта таблица содержала подсчет того, сколько материала из первого варианта <Тихого Дона>, написанного в 1925 г., Шолохов предполагал использовать в окончательном варианте второй книги романа.

Этот подсчет Шолохов делал, видимо, на рубеже создания XII и XIV глав второй книги романа. Подсчет находится во второй папке рукописи, среди ненумерованных страниц, испещренных вставками и добавлениями в четвертую часть второй книги.

Отметим одну общую особенность: все перечисленные в таблице главы относятся к четвертой части второй книги романа и заключают в себе описание корниловского мятежа.

По нашему предположению, номера глав, указанных в таблице, относились не к окончательному тексту второй книги <Тихого Дона>, а к той рукописи, посвященной корниловскому мятежу, которую Шолохов писал в 1925 г. В какой-то степени нумерация глав в этой первой редакции, относящейся к 1925 году, и в окончательном тексте 1926 - 1927 годов совпадает, но далеко не всегда.

Так, главы 13-14 и 16, которые сопровождаются в таблице ремаркой <Корнилов>, и в окончательном тексте четвертой части романа посвящены Корнилову. Глава 15, судя по шолоховской ремарке, в первоначальной редакции посвящена Бунчуку. В окончательной же рукописи Бунчук становится главным действующим лицом в 16 главе, которая в книге стала 17.

Кошевой и Чубатый, о котором, судя по авторской ремарке в первоначальном тексте рукописи, речь шла в 17 главе, в окончательном варианте появляется лишь в заключительной 21 главе. <Листницкий в Зимнем>, как помечено в ремарке напротив 18 главы, описан в XIX главе окончательного текста романа. Что касается ремарки <Каледин в х. Татарском>, относящейся к 19 главе первоначальной рукописи, то с ним мы встретимся уже за пределами четвертой части романа - в 13 главе части пятой, в рассказе Пантелея Прокофьевича о посещении Калединым хутора Татарского.

В таблице пунктуально указывается, сколько примерно страниц из перечисленных выше глав было использовано Шолоховым, естественно, в переработанном виде, в окончательной редакции второй книги. И даже подсчитан завершающий итог: 55 страниц. Эта цифра возникает из сложения  количества страниц, обозначенных в таблице: 4+12+8+6+5+[8]+[7]+5=[55]. Но что означает следующая, приплюсованная к первой, цифра - [82] и, как итог, - цифра 137?

Можно предположить, что 82 страницы - это объем текста, написанный Шолоховым для четвертой части второй книги романа заново, а цифра 137 - общее количество страниц четвертой части. Открыв рукопись, мы убеждаемся, что в ней 127 страниц. Если учесть, что в нее не вошли 5 страниц из главы 19, помеченных ремаркой <Каледин в Татарском>, а также тот факт, что Шолохов внес поправки в объем взятых страниц из глав 17 и 18, сократив их с 8 до 6 и с 7 до 4-х, то мы получим цифру 127, полностью совпадающую с количеством страниц в четвертой части <Тихого Дона>, как она предстает перед нами в рукописи.

А что означает еще один подсчет, расположенный рядом с предыдущим, 34+121+125? Можно предположить, что он был дописан позднее и расположен под углом к первой записи. Вполне вероятно, что он касается 5-й части романа, которая вошла в состав 2-й книги <Тихого Дона>. И тогда, по той же методологии, 34 страницы обозначают объем текста, использованного здесь писателем из первоначальной редакции 1925 г., а 91 страница - то, что было написано им заново. Общий итог - 125 страниц, примерно пятая часть рукописи романа. Сохранился только беловой автограф пятой части, и он составляет 134 страницы. Но беловые страницы рукописи по количеству всегда несколько больше черновых, - в силу более разборчивого воспроизведения текста, более широких полей и т. д. Так что черновой вариант пятой части вполне мог уложиться в 125 перебеленных страниц.

В это, обозначенное Шолоховым, число страниц, конечно же, не входили отдельные фрагменты текста, которые он при написании новых глав переносил из первоначальной редакции в окончательную. Как это происходило, можно удостовериться, соотнеся главы из текста 1925 г. с главой 15 окончательного текста рукописи, в которой использованы мотивы и фрагменты текста из указанных глав 1925 года. Речь идет о попытке Корнилова и поддерживающих его офицеров направить казачество на подавление революции в Петроград.

Соотнесем  текст рукописи 1925 и 1926 гг., выделив совпадающие слова и выражения:

1925 г. <Абрам не отвечая, шагнул за дверь. В проходе  столкнулся с Федотом Бодовсковым. [Тот] цепляясь шашкой об уступы мешков, махая руками, Федот бежал почти. Абрам посторонился, давая дорогу, но Федот ухватил его за пуговицу гимнастерки, зашептал, ворочая [желто] нездорово-желтыми белками глаз. - Два полка дикой дивизии идут в тыл. Казаки гутарили, што с ними генерал Корнилов... Вот оно, зачинается! - Куда идут? - Чума их знает. Может, фронт бросают? Абрам пристально поглядел на Федота: застывшая в недвижном потоке, словно вылитая из черного чугуна, борода Федота была в чудовищном беспорядке; глаза глядели на Абрама с голодной тоскливой жадностью.

- Может, фронт бросают? А? А мы тут сидим... - Пойдем к четвертой сотне в землянки: может, узнаем. Бодовсков повернулся и побежал по проходу, спотыкаясь и [оскользаясь] скользя ногами по осклизлой притертой земле>.

1926 г. <В этот день Иван  Алексеевич, в прошлом машинист моховской вальцовки, [узнал от пехотинцев-соседей, что]уходил в близлежащее местечко, где стоял обоз первого разряда, и вернулся только перед вечером. Пробираясь к себе в землянку он столкнулся с Захаром Королевым. Цепляясь шашкой за уступы мешков, набитых землей, бестолково махая руками, Захар почти бежал по проходу. Иван Алексеевич посторонился, уступая дорогу, но Захар схватил его за пуговицу гимнастерки, зашептал, ворочая нездорово-желтыми белками глаз: - Слыхал? Пехота справа уходит! Может, фронт бросают? Застывшая недвижным потоком, словно выплавленная из черного чугуна, борода Захара была в чудовищном беспорядке, глаза глядели на Ивана Алексеевича с голодной тоскливой жадностью. ¾  Как, то есть, бросают? ¾  Уходют, а как - я не знаю. ¾  Может, их сменяют? Пойдем к взводному, узнаем. Захар повернулся и пошел к землянке взводного, скользя ногами по осклизлой, влажной земле>.

Этот текст в рукописной редакции 1926 г. почти без изменений присутствует в книге - с минимальной правкой, к примеру, вместо <ослизлая> - <осклизлая земля>. Слова, не вошедшие в книжный вариант, заключены нами в квадратные скобки.

В той же главе встречаемся мы с офицером-ингушом, приехавшим к казакам уговаривать их поддержать Корнилова.

Соотнесем это место в тексте рукописи 1925 и 1926 гг.:

1925 г.

1926 г.

<[Ермаков и Чукарин подошли]. Позади, скрестив руки на суконной нарядной черкеске, поблескивая из-под рыжей кубанки косо прорезанными маслинами глаз[ами] стоял офицер-ингуш, представитель дикой дивизии, плечо к плечу с ним стоял пожилой рыжий черкес: придерживая левой рукой гнутую шашку он щупающими насмешливыми глазами оглядывал стекающихся казаков<:> -                Слово представителю дикой дивизии! Ингуш мягко ступая сапогами без каблуков вышел из-за стола и [на] с минуту молчал, быстро оглядывая казаков, поправляя узенький наборный ремешок. -                Товарищи казаки! Надо прямой ответ. Идете вы с нами или не идете?<:>      Ингуш стоял к Абраму боком, на левом виске его легла косая серая полоска пота. -                Чье это мнение? Всего ревкома или единолично ваше?

Абрам холодно глянул на есаула Сенина, задавшего этот вопрос. -                Всего ревкома<:>>      <...Абрам Ермаков видел, как ингуш, сузив глаза, обнажая по-волчьи белые зубы, кидал слова. Ингуш часто поднимал вверх руку, белая шелковая подкладка отвернутого обшлага на рукаве снежно белела на фоне грязно-зеленых казачьих гимнастерок. Оглянувшись в последний раз, Ермаков увидел эту сверкающую, ослепительно белую полоску шелка, и перед глазами почему-то встала взлохмаченная ветром-суховеем грудь Дона, зеленые гривастые волны и косо накренившееся, чертящее концом верхушку волны белое крыло чайки-рыболова>.

<: Казачий офицер поджав губы терпеливо выжидал. Сзади его плечо к плечу стояли горцы - статный молодой офицер-ингуш [и статный], скрестив на нарядной черкеске руки поблескивая из-под рыжей кубанки косыми миндалинами глаз, другой пожилой и рыжий осетин стоял небрежно отставив ногу. Положив ладонь на головку гнутой шашки, он насмешливыми щупающими глазами оглядывал казаков<:> -                Донцы! Разрешите сказать слово представителю дикой дивизии.         Не дожидаясь согласия, ингуш, мягко ступая сапогами без каблуков, вышел на середину круга, нервно поправляя узенький наборный ремешок<:>         Ингуш, сузив глаза, что-то горячо доказывал, часто поднимал руку: шелковая подкладка отвернутого обшлага на рукаве его черкески снежно белела. Иван Алексеевич, глянув в последний раз, увидел эту ослепительно сверкающую полоску шелка и перед глазами его почему-то встала взлохмаченная ветром-суховеем грудь Дона, зеленые гривастые волны и косо накренившееся, чертящее концом верхушку волны белое крыло чайки-рыболова>.

Последний абзац Шолохов вписал на полях рукописи  1926 г. мелкими буквами, с трудом разместив его.

На смену главному бунтарю из отрывка 1925 г. - председателю полкового комитета Чукарину - в окончательный текст романа пришел Иван Алексеевич, изменивший подлинную фамилию <Сердинов> на вымышленную <Котляров>, - <в прошлом машинист моховской вальцовки>, <с февраля - бессменный председатель сотенного комитета>. Перешли в окончательную редакцию <Тихого Дона> 1926 г. Федот Бодовсков, казак Меркулов, есаул Сенин.

Но мы не встретим в окончательном тексте <Тихого Дона> <рыжего длинноусого казака Сердинова>. Покинет страницы романа и Абрам Ермаков - его заменит, в качестве главного героя <Тихого Дона> - Григорий Мелехов. Впрочем, во второй книге романа Григорий Мелехов почти отсутствует: предварительные главы второй книги писались в значительной части тогда, когда Григория Мелехова не было еще в завиденьи, он возник лишь в редакции 1926 г.

В окончательном тексте романа обретают новый облик Федот Бодовсков и Меркулов. Бодовсков лишился своей <словно вылитой из черного чугуна> бороды и приобрел новые черты: <Федот Бодовсков, молодой, калмыковатый и рябой казак> (2, 36), - таким он входит в действие романа в 5 главе первой части. <Федотка-калмык> - так его зовут в романе. У него <раскосые калмыцкие глаза> и <калмыцкая: образина> (2, 139). <Калмыковатый Федот Бодовсков> (9, 388) - это сквозная портретная характеристика Федота Бодовскова в окончательной редакции романа, а калмыки, как известно, безбородые. Борода Федота Бодовскова в окончательном варианте отошла Меркулову: <Меркулов - цыгановатый с чернокудрявой бородой и с шалыми светло-коричневыми глазами> (3, 90), таким предстает Меркулов в окончательном тексте <Тихого Дона>. <Меркулову уж куда ни подошло бы коней уводить - на цыгана похож:> (3, 90), - говорят о нем казаки.

<Кто-то, подстригая Меркулова, из озорства окорнал ему бороду, сделал из пышной бороды бороденку, застругал ее кривым клином. Выглядел Меркулов по-новому, смешно, - это и служило поводом  к постоянным шуткам> (4, 23).

Впрочем, роскошную бороду свою Федот Бодовсков отдал не только Меркулову, - она <поделена> между Меркуловым и Захаром Королевым, который характеризуется в романе так: <короткошеий и медвежковатый Захар Королев> (3, 29). Чтобы ничего не забыть и не перепутать, учитывая обилие действующих лиц, Шолохов делает для себя - на том листе, где он записал таблицы использованных глав - замету: <Борщев - длинный. Захар Королев - весельчак (медвежковатый, короткошеий)>. Они так и идут дружно, казаки хутора Татарского: <Федот Бодовсков,: жердястый Борщев и медвежковатый увалень Захар Королев,: цыганская родня Меркулов> (4, 21). Чтобы не запутаться в своих героях, многие из действующих лиц или событий в рукописи вообще пронумерованы; на полях, напротив многих фамилий, к примеру, стоит такой знак: <26х> - <казачина Борщев>; или <28х> - <ить это Валет, - спросил его шагавший сзади Прохор Шамиль>, или <29х> - <тот сидел на брошенной кем-то катушке проволоки, рассказывая об убитом в прошлый понедельник генерале Копыловском>. Что означают для Шолохова эти памятные знаки, разгадать не всегда возможно. Это - тайна его творческой лаборатории. К таким тайнам относится и судьба <бороды> Федота Бодовскова. Соотнесем его облик из отрывка 1925 г. и <медвежковатого короткошеего> Захара Королева из окончательного текста романа (цитирую по рукописи):

1925 г.	1926 г.
<Абрам пристально поглядел на Федота: застывшая в недвижном потоке, словно вылитая из черного чугуна, борода Федота была в чудовищном беспорядке; глаза глядели на Абрама с голодной тоскливой жадностью<:>

От слитной густой массы казаков отделилися Федот Бодовсков: Черная борода струилась по завшивевшей рубахе недвижным чугунным потоком

<Застывшая недвижным потоком, словно [вылитая] выплавленная из черного чугуна, борода Захара (Королева - Ф. К.) была в чудовищном беспорядке, глаза глядели на Ивана Алексеевича с голодной тоскливой жадностью<:> Королев зажал в кулаке черный слиток завшивевшей бороды, словно собираясь доить ее:>

В книге нет слов <словно собираясь  доить ее>, - Шолохов исключил, как не отвечающих требованиям вкуса.

Эпизод с <бородой> свидетельствует: писатель подчас и в самом деле <переписывал> текст - только не чужой, а свой. Точнее, не переписывал, а использовал открытые им раньше для себя эпизоды; видно, <недвижный поток> <выплавленной из черного чугуна> бороды настолько прочно вошел в сознание художника, что он не мог отказаться от этого образа и сохранил его для другого, важного для него персонажа.

Дневник вольноопределяющегося Тимофея

Помимо отрывка 1925 г. в рукописи первой и второй книг <Тихого Дона> имеется еще один фрагмент. Это - вставная новелла о вольноопределяющемся студенте Тимофее, его неудачном романе с Елизаветой Моховой и гибели на фронте. Его дневник после смерти Тимофея находит на поле боя Григорий Мелехов. Этот дневник и стал отдельной - 11-ой главой - в тексте романа.

Инородность этой вставной новеллы в основном тексте романа проявляется во всем - и в манере письма, поскольку имеет место имитация дневника образованного человека, каковым, в отличие от большинства героев романа, был студент Тимофей, и в некоторых нестыковках, с которыми эта новелла оказалась вписанной в текст романа.

Инородным телом эта вставная новелла выглядит и в рукописи первой и второй книг <Тихого Дона>.

Строго говоря, в первоначальной черновой рукописи третьей части <Тихого Дона> ее не было. В книге же глава о вольноопределяющемся студенте Тимофее под номером 11 следует за 10 главой.

В рукописи вслед за этой главой, отмеченной черным карандашом как 10-я и заканчивающейся на 62 странице, тем же черным карандашом крупно отмечена глава 14, начинающаяся словами: <В первых числах сентября сотник Евгений Листницкий решил перевестись из лейб-гвардии Атаманского полка в какой-либо казачий армейский полк>. При этом идет сквозная пагинация страниц.

Но где главы 11, 12 и 13? Главы 12 и 13 обнаруживаются во второй половине третьей части рукописи. Бывшая глава 16 перенесена на место 12-й - тем же черным карандашом цифра 16 перечеркнута и вместо нее крупно написана цифра 12. Глава 17 соответственно стала главой 13.

А где же 11-я глава? Ее нет в тексте третьей части, объединенной единой пагинацией. Она находится в рукописи за пределами третьей части романа. Это - отдельный текст на 14 страницах, начинающийся словами: <Небольшая в сафьяновом, цвета под дуб переплете записная книжка:>. Сбоку, на левом поле написано: <Гл. 11>. И там же, на полях, тем же черным карандашом крупно проставлена нумерация страниц - от 1 до 14.

Совершенно очевидно, что это - отдельная, более ранняя заготовка, включенная автором в текст при переработке третьей части романа. Она наглядно подтверждает справедливость сказанных Шолоховым в свое время слов: <Работая над первой книгой, я заглядывал во вторую, отчасти в третью. Писал иногда наперед целые куски для следующих частей, а потом ставил на нужное место. Да и в дальнейшей моей работе элемент заготовок играл и играет большую роль>²⁰.

Можно определить, когда примерно писалась данная <заготовка>.

Во вставной новелле нет и намека на существование хутора Татарского, но в нем действуют персонажи <Тихого Дона> Елизавета Мохова, ее отец, а также студент Боярышкин.

Вольноопределяющийся Тимофей записывает в своем дневнике (цитирую по рукописи): <Меня познакомил с ней ее земляк, студент [Высшего технического училища] политехник Боярышкин... Боярышкин, знакомя нас, говорил: "Это станичница вешенская... Мы оказались земляками, т. е. соседями по станицам... Я узнал от ее, что она медичка второго курса, по происхождению купчиха:">.

Поскольку студент Тимофей - <казак станицы Мигулинской>, то Елизавета Мохова и студент Боярышкин и впрямь его <соседи по станицам>: Тимофей из Мигулинской, а Лиза Мохова и студент Высшего технического училища Боярышкин, как они представлены в новелле, - из станицы Вешенской.

Но ведь в первой и второй частях второй опубликованной книги <Тихого Дона> Боярышкин и Лиза Мохова - жители не станицы Вешенской, но хутора Татарского.

Как объяснить это противоречие?

Оно объясняется просто. <Заготовка> писалась в то время, когда первая часть романа в основном была уже написана, но хутора Татарского в ней еще не было, и действие происходило в станице.

Заметим, что черновик третьей части написан черными чернилами, а вставная новелла (глава 11) - фиолетовыми, теми самыми, которыми был написан второй вариант первой части <Тихого Дона>.

Первая часть создавалась с ноября 1926 по март 1927 г., хутор Татарский появился в романе лишь в первой главе второй части. В конце 1926 - начале 1927 г. и была написана Шолоховым <заготовка> о несчастной судьбе казака станицы Мигулинской студента Тимофея, которую он включил в качестве главы 11 в третью часть первой книги романа. К сожалению, сделал он это не очень тщательно, не сведя хронологически концы с концами, чем и дал повод <антишолоховедам> использовать вставную <новеллу> о судьбе Тимофея как один из главных аргументов против авторства Шолохова.

Дневник убитого студента случайно находит Григорий Мелехов, с которым они служили в разных частях. В черновом тексте <дневника> Тимофей - уроженец станицы Мигулинской, а казаки его взвода - станицы Казанской. По существовавшим правилам, казаки призывались в казачьи полки, номера которых были строго приписаны к определенным станицам и округам. Поскольку станица Мигулинская входила в Вешенский округ, студент Тимофей и Григорий Мелехов должны были оказаться в одном 12-м казачьем полку.

Чтобы развести своих героев по разным участкам фронта  и разным казачьим частям, Шолохову пришлось <переселить> студента-казака тимофея и его сослуживцев по взводу из станиц Мигулинской и Казанской, жители которых также призывались в 12-й полк, в другой округ, что Шолохов и сделал, поменяв в черновике место рождения Тимофея с Мигулинской на Каменскую, а казаков его взвода <переселив> из Мигулинской и Казанской в Константиновскую, откуда казаки призывались не в 12-й, а в 26-й полк. И хотя в <Тихом Доне> исключительно сильная и надежная документальная основа, в случае необходимости, в силу тех или иных художественных задач, писатель естественно, мог варьировать, изменять имена действующих лиц и названия географических пунктов, станиц и железнодорожных станций, местечек, расположение воинских частей (<местечко Березовское>, например, меняется на <местечко Кобылино>).

Шолохов многое поправил в тексте <дневника>, когда <монтировал> его с основным корпусом романа. Но, естественно, писатель учел не все. Так, как это уже было сказано, <дневник> заканчивался 5 сентября 1914 года, а Григорий Мелехов в это время был на излечении после ранения и не мог поэтому <найти> его.

По этой причине нет, пожалуй, ни одного <антишолоховедческого> сочинения, где не доказывалось бы, что <дневник> студента Тимофея написал не Шолохов, а кто-то другой. В последующих главах, в той части нашей работы, которая посвящена претендентам и оппонентам, мы рассмотрим аргументацию на этот счет каждого из них.

Но имеется и один общий ответ всем оппонентам. Он заложен в тексте самого <дневника>, - в его черновом варианте, который дошел до нас в рукописи.

В черновике <дневника> сохранились строки, впоследствии вычеркнутые Шолоховым, раскрывающие адрес Елизаветы Моховой в Москве. Вот они: <Первый листок был вырван, [на втором - химическим карандашом полустертая надпись в углу: <Москва. Плющиха. Долгий переулок. Дом №20]>. В квадратных скобках - вычеркнутый текст. И на следующей странице рукописи: <При прощании: она просила заходить к ней. Адрес я записал. [где-то на Плющихе. Долгий переулок]>.

Но что означает этот адрес: <Плющиха. Долгий переулок. Дом № 20>?

В 1984 г. московский журналист Л. Колодный обратился к Шолохову с письмом, где среди ряда вопросов был следующий:

<Где вы жили в Москве, будучи гимназистом?>

Ответ был такой:

<На Плющихе, в Долгом переулке>²¹.

Следующий вопрос звучал так:

<Где вы жили после приезда в Москву в 1922 году?>

Ответ был следующий:

<Там же, где и первый раз, в Долгом переулке на Плющихе>²².

Л. Колодный нашел дом, в котором еще гимназистом, а потом семнадцатилетним юношей жил в Москве Шолохов, нашел людей, у которых его отец снял для сына комнату. Приютила маленького Мишу семья А.П. Ермолова, учителя подготовительного класса гимназии Шелапутина, где Михаил Шолохов учился вместе с сыном Ермолова Александром. Сохранились фотографии тех лет, запечатлевшие будущего писателя вместе со своим школьным товарищем, которого писатель навещал в Долгом переулке в довоенные и послевоенные годы.

Вот по какому адресу поселил писатель непутевую Лизу Мохову в Москве, но потом не захотел отдавать ей дорогой сердцу адрес и вычеркнул его.

И еще один адрес в Москве, неразрывно связанный с собственной его биографией, передал Шолохов своим героям: Колпачный переулок, дом 11, где размещалась глазная лечебница доктора Снегирева.

После ранения Григория Мелехова привезли в Москву: <Приехали ночью... Врач, сопровождавший поезд, вызвав по списку Григория и указывая сестре милосердия на него, сказал:

- Глазная лечебница доктора Снегирева! Колпачный переулок> (2,377).

Именно по этому адресу в глазлечебницу Снегирева девятилетним мальчиком привозил Михаила Шолохова отец. Кто, кроме него, мог написать этот, столь памятный ему адрес в рукописи <Тихого Дона>?

История рода Мелеховых

Текстологическая работа, в той своей части, цель которой - установление авторства (атрибуция) или прояснение проблемы авторства, разоблачение подделок и литературных мистификаций, в силу своих функциональных задач, отлична от обычной текстологической работы, связанной с установлением текста и подготовкой его к изданию в академических собраниях сочинений. Здесь особую роль приобретает исследование генезиса текста, истории его замысла, возникновения, а потом уже - последующего развития. Этим же целям служит и конкретно-исторический комментарий, без которого в подобного рода работе не обойтись.

Анализ истории текста романа <Тихий Дон> на материале рукописи первых двух книг может быть дополнен наблюдениями иного рода, также имеющими большое значение для прояснения проблемы авторства.

Для анализа генезиса текста и его развития крайне важны авторские заметки на полях рукописи, которых немало. В большей своей части они носят прогностический характер, то есть содержат в себе пожелания и указания, касающиеся последующего развития действия, которые автор дает самому себе. Автор на много страниц вперед предвидел, определял развитие действия романа, изменения в судьбах своих героев. Ретивые <антишолоховеды>, незнакомые с рукописью <Тихого Дона>, априори объявили плодом рук некоего <переписчика>. Вот почему так важно исследовать характер рукописи и авторской правки в ней, включая вставки, добавления, маргиналии на полях - с тем, чтобы прояснить, является ли обнаруженная рукопись всего лишь копией чужого текста или же - авторским черновиком романа, рождавшимся в муках творческого поиска.

С этой точки зрения немалое значение имеет уже тот факт, что главы черновика первой части <Тихого Дона> почти все размечены на полях рукописи по дням их написания.

Вопреки утверждениям <антишолоховедов>, будто ничего не известно о <творческом распорядке> в работе Шолохова над романом <Тихий Дон>, рукопись воссоздает его визуальную картину, которая полностью подтверждает те свидетельства автора о ходе работы над романом, которые высказывались писателем на протяжении всей его жизни.

Заметки на полях позволили нам установить точные даты начала работы Шолохова над <Тихим Доном>, совпадающие с его неоднократными письменными и устными свидетельствами: осень 1925 г. - первый приступ к <Тихому Дону>, ноябрь 1926 г. - начало интенсивной работы над окончательным вариантом романа.

Проставленные на полях даты работы Шолохова над главами первой части романа свидетельствуют, с какой интенсивностью шла эта работа, начавшаяся 8 ноября.

Как было показано выше, 15 ноября 1926 г. Шолохов открывает для себя новое начало <Тихого Дона>, ставшее классическим, пишет главу 1 А, начинающуюся словами <Мелеховский двор - на самом краю [станицы] хутора:>. За этим последовала серьезная работа по уточнению первоначального замысла и биографий его героев.

После того, как 15 ноября Шолохов практически заново - уже в третий раз - начал писать свой роман с главы 1А, 16 ноября он пишет новую главу, обозначенную цифрой 2 А (<А> добавлено красным карандашом), принципиально важную для нас. Ее текст, позже коренным образом переработанный, был зачеркнут синим карандашом, и в значительной своей части не вошел в перебеленный текст романа и в книгу, хотя он посвящен важной теме - истории рода Мелеховых. Приведем его полностью, соотнося с новыми беловым и книжным вариантами (жирно выделены совпадения текста в этих источниках.

Черновой текст   <Мелеховские бабы [как-то] мало родили казаков, все больше девок. Потому, как был на краю станицы один дом Мелеховых, так и остался. Еще Пантелей прирезал к усадьбе [д] с полдесятины станичной земли, [под] [и] а к нашему времени совсем изменил обличье мелеховский двор: вместо обветшалых дедовских сараишков построил теперешний хозяин - Иван Мелехов осанистые, новые, на старом фундаменте, [срубил] поставил осанистый восьмидеся-тинный дом, покрыл железом, покрасил медянкой, срубил новые амбары; [ливады] и фруктовый сад [саженные] разрослись возле дома буйно]; и по хозяйскому заказу вырезал кровельщик из обрезков жести двух невиданной формы петухов [и] закрепил их на крышах амбаров. Это вовсе придало двору вид зажиточный и самодовольный. Точно таких вот самоуверенных жестяных петухов видел Иван [Андреевич] Семенович Мелехов проезжая со станицы мимо какой-то помещичьей экономии. Сам [старик] хозяин Иван [Андреевич] Семенович пошел в [дедову родню] Мелеховых: [был он] сухой в кости, складный вороной масти старик. [Видно от деда унаследовал] хищный [вислый по-скопчиному] нос, острые [узлы] бугры скул [обтянутых шафранной с румянцем кожей], в чуть косых прорезях глаза черные наглые и дикие] [глаза]. Был он хром на левую ногу (в молодости ушиб жеребец), носил в левом ухе серебряную полумесяцем серьгу, в гневе доходил до беспамятства и как видно этим [до] раньше поры [до] и времени состарил свою когда-то красивую, а теперь сплошь опутанную морщинами, горбатую и брюзглую жену. Старший женатый сын Петр походил на мать: русый, курчавый, маленького роста, другой Григорий ходивший в парнях был на три года его моложе, но ростом больше на полголовы, вылитый отец [тот же], дочь Дуняшка тринадцатилетний нескладный подросток, длинно-рукая, большеглазая. Петрова жена - вот и вся семья Мелеховых>.

Беловой текст   <Похоронив отца, въелся Пантелей в хозяйство: заново покрыл дом, прирезал к усадьбе с полдесятины гулевой земли, выстроил новые сараи и амбар под жестью. Кровельщик по хозяйскому заказу вырезал из обрезков пару жестяных петухов, укрепил их на крыше амбара. Веселили они мелеховский баз, беспечным своим видом придавая и ему вид самодовольный и зажиточный. Под уклон сползавших годков закряжистел Пантелей Прокофь-евич: раздался в ширину, чуть ссутулился, но все же выглядел стариком складным. Был сух в кости, хром (в молодости на императорском смотру на скачках сломал левую ногу), носил в левом ухе серебряную полумесяцем серьгу, до старости не слиняла на нем вороной масти борода и волосы на голове, в гневе доходил до беспамятства и, как видно этим раньше времени состарил свою когда-то красивую, а теперь сплошь окутанную паутиной морщин дородную жену. Старший, уже женатый сын его Петр напоминал мать: небольшой, курносый, в буйной повители пшеничного цвета волос, кареглазый; а младший Григорий в отца попер: на полголовы выше Петра, на [три года] шесть лет младше, такой же, как у бати вислый коршунячий нос, в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз, острые плиты скул, обтянутых коричневой румянеющей кожей. Так же сутулился Григорий, как и отец, даже в улыбке было у обоих общее, зверевитое. Дуняшка - отцова слабость - длиннорукий большеглазый подросток да Петрова жена Дарья с малым дитем, вот и вся мелеховская семья>.

Приведенный текст, как видно из сопоставления, в беловом варианте переписан практически заново. Но почему? Чем диктовалась необходимость столь глубокой переработки рассказа об истории рода Мелеховых?

Конечно же, как во многих других случаях, Шолохов и здесь вел мучительный поиск более точных слов и более выразительных деталей. К примеру, <унаследованный у деда>, <хищный [вислый по-скопчиному] нос>, <острые [узлы] бугры скул [обтянутых шафранной с румянцем кожей]>, превращаются в окончательном тексте в <такой же, как у бати вислый коршунячий нос>, в <острые плиты скул, обтянутых коричневой румянеющей кожей>; а <в чуть косых прорезях> глаза [<черные, наглые и дикие>] заменены на <в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз>.

<Муки слова> здесь очевидны: помимо вычерков и новых слов в тексте, дописанных по верху строки, весь этот развернутый троп взят автором в квадратные скобки, начертанные красным карандашом, а сбоку помечен синей галкой и волнистой красной линией, как не устраивающий его и подлежащий коренной переделке. Что и было сделано. Конечно же, <вислый коршунячий нос> - куда точнее, чем <вислый по-скопчиному нос>, - тем более, что современному читателю трудно понять, что значит это слово. Оно происходит от диалектного: <скопец>, по <Казачьему Словарю-справочнику> (т. III) - значит: ястреб²³, то есть действительно указывает на <коршунячий> нос. Или - поиск слова: <острые [узлы] [бугры] плиты скул>. Или вместо: <обтянутые шафранной с румянцем кожей> - <обтянутые коричневой румянеющей кожей>. Конечно же, бывают <острыми> и <узлы>, и <бугры>; <плиты скул> - гораздо более точные слова. И в поисках все той же языковой и изобразительной точности <в чуть косых прорезях черные, наглые и дикие глаза> заменяются на: <в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз>.

Эта выразительная портретная характеристика в черновике относится к Ивану [Андреевичу] Семеновичу, который, как сказано в первоначальной рукописи, <унаследовал> свой портрет от <деда>. В беловике (и в книге) эта характеристика переходит к Григорию.

Но кто этот <дед>, у которого отец Григория, имя которого, по первоначальному варианту - Иван [Андреевич] Семенович, унаследовал свой <вислый нос>, <острые> скулы и <черные, наглые и дикие глаза>? Приведенный выше отрывок черновой рукописи, перечеркнутый синим карандашом и столь кардинально переработанный Шолоховым для белового варианта, дает на этот вопрос следующий ответ.

Этот отрывок, являющийся началом главы 2А, следует в рукописи за главой 1А, где рассказывается о молодом казаке Прокофии, который привез в станицу из похода жену - турчанку, перед смертью родившую ему сына Пантелея - от него и пошел род Мелеховых - <турков>.

Как сказано в главе 2А, <еще Пантелей прирезал с полдесятины станичной земли> к усадьбе Мелехова, где главой семьи был Иван [Андреевич] Семенович Мелехов, отец Григория Мелехова.

То есть по первоначальному варианту романа родословная Мелехова мыслилась так:

Прокофий Мелехов

Пантелей

[Андрей]Семен

Иван

  Петр                       Григорий

И хотя Пантелей Прокофьевич уже был в главе 1А заявлен в романе в качестве деда отца Григория Мелехова Ивана [Андреевича] Семеновича и прадеда Григория и Петра Мелеховых, он, так же, как и основатель мелеховского рода Прокофий Мелехов, не действовал, но лишь значился в романе как историческое лицо.

А действовал на всем почти протяжении первой части черновой рукописи романа Иван [Андреевич] Семенович, отец Григория и Петра Мелеховых.

Черновой текст <Тихого Дона> позволяет нам решить спорный вопрос, навязываемый <антишолоховедением>: о какой именно <турецкой кампании>, по окончании которой Прокофий Мелехов с молодой турчанкой вернулся домой, идет в романе речь.

Макаровы в книге <К истокам <Тихого Дона>>, приписывая Шолохову незнание исторических реалий, пишут:

<Время разворачивающихся в <Тихом Доне> событий задано автором уже на первой странице романа:

<В последнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий. Из Туретчины привел он жену:>  (<Октябрь>, 1928. №1. С.78).

Время кампании можно легко определить по возрасту основных персонажей романа. В 1912 г. Григорий Мелехов принимает присягу, а через год уходит на военную службу. Его годом рождения может быть примерно 1893-й. В окончательном тексте романа он моложе старшего брата Петра на 6 лет. Следовательно, Пантелей Прокофьевич, их отец, родившийся вскоре после <турецкой кампании>, мог появиться на свет только после русско-турецкой войны 1853-56гг., которая более известна как <Крымская война>. Но в таком случае, - замечают Макаровы, - <Крымская война по отношению к 1912 году - предпоследняя турецкая кампания:>²⁴.

И действительно, в книжном издании Шолохов вносит поправку: <В предпоследнюю турецкую кампанию:> (2, 9). <Предпоследнюю> - относительно 1912 года, времени начала действия романа.

Но когда Шолохов начинал писать роман, он мыслил иначе. Вчитаемся в черновик первой книги романа:

<В последнюю турецкую кампанию [пришел] вернулся в станицу тогда еще молодой казак Мелехов Прокофий>. Контекст фразы убеждает нас, что речь идет о <последней турецкой кампании> применительно к жизни <тогда еще молодого казака> Прокофия Мелехова, а не относительно развертывающегося действия романа. Ибо <последняя турецкая кампания> по отношению к 1912 году, то есть к началу действия <Тихого Дона>, была кампания 1877 - 1878 гг. Естественно, с 1878 по 1912 г., то есть за тридцать лет род Мелеховых - <турков> возникнуть не мог.

Из контекста черновика явствует, что поначалу речь в романе шла о русско-турецкой войне 1828-1829 годов, завершившейся Адрианопольским мирным договором, - в этом случае все встает на свои места. Примерно в 1830 г. у Прокофия родился от <турчанки> сын Пантелей; столь же ориентировочно в 1850 г. у Пантелея родился сын [Андрей] Семен; около 1870 г. - внук Пантелея Иван [Андреевич] Семенович и, наконец, в конце 80-х - начале 90-х гг. - правнуки Пантелея Прокофьевича Петр и Григорий, правнучка Дуняшка. Судя по первоначальному слою черновика, в 1912 г. им приходилось, примерно, Григорию - 20-21, Петру, который был на три года старше, - 23-24 года, а Дуняшке - 11 (в другом месте - 12) лет. Их отцу, Ивану [Андреевичу] Семеновичу было в момент рождения старшего сына - около 20 лет, а к моменту женитьбы Петра (в 1912 г. у него уже первенец в люльке) - 40 лет.

И тогда первоначальная родословная Григория Мелехова, с указанием дат рождения может выглядеть примерно так:

Прокофий Мелехов (около 1805)

Пантелей (1830)

[Андрей] Семен (1850)

Иван (1870)

Петр (1889)       Григорий (1893)     Дуняша (1900)

Эти сроки соотносятся с принятием в 1912 г. присяги и уходом в январе 1914 г. Григория Мелехова в армию. Соотносятся они и с биографией прототипа Григория - Харлампия Ермакова, который, судя по материалам его <расстрельного>  <Дела>, хранящегося в Ростовском ФСБ (о нем подробнее - позже), родился 7 февраля 1891 года, был призван в армию, соответственно, на год раньше - в январе 1913 г.²⁵.

Как видим, вырисовывается прозрачная и стройная картина от русско-турецкой до германской войны, где все по времени, - как всегда у Шолохова, - выверено и согласовано. Эта картина сохраняется на протяжении всей черновой первой части романа, где в качестве отца Григория и Петра действует Иван Семенович. И даже первый прорыв в новую ситуацию: выкрик соседки в черновике про <Пинтялея-турка>, дети которого едва не поубивали друг друга вилами, не изменил положения. Наказывать разбушевавшихся на поле сыновей в черновике романа едет не Пантелей Прокофьевич, а Иван Семенович.

И только завершив первую часть романа и начав ее переработку, Шолохов принимает принципиальное решение: сократить родословную Мелеховых на два звена, убрать из повествования Ивана Семеновича и его отца, [Андрея] Семена Пантелеевича, и передать имя Пантелея Прокофьевича отцу Петра, Григория и Дуняшки.

Но решение это влекло за собой основательные перемены в тексте, и они отражены на страницах черновика первой части романа. Поскольку родословная Мелеховых сокращалась на два колена, необходимо было сократить и временной исторический период действия романа. Русско-турецкая война 1828-1829 гг. уже не могла служить его отправной точкой. И в то же время <турецкая кампания> была нужна Шолохову: без нее у казака Прокофия не могло быть жены-турчанки.

И Шолохов переносит возникновение рода Мелеховых - <турков> с 1828-1829 г. на 1853-1856 гг. - время Крымской войны 1853-1856 годов, которую Россия вела с европейскими странами и с Турцией.

И тогда в романе выстраивается следующий временной ряд: в 1856-1857 гг. - возвращение Прокофия со службы вместе с женой-турчанкой и рождение Пантелея. В 1892 г., когда Пантелею Прокофьевичу было уже около тридцати пяти лет, - рождение Григория.

Но как быть с Петром? По черновику, он был старше Григория всего на три года. Следовательно, первенец в семье Мелехова должен был бы родиться в 1889 г., когда Пантелею Прокофьевичу было 32 года. Многовато для казака, который женился, как правило, в ранние годы! И тогда Шолохов увеличивает разрыв в возрасте между братьями: в окончательном тексте Григорий моложе Петра не на три, а на шесть лет. В беловом варианте вначале значилось <на три года младше>, но потом <три года> зачеркнуто и написано: <на шесть лет>.

С этим же связана и запись на полях 5-й страницы черновика, которая писалась 16 ноября. На поле красным карандашом написано: <Показать старика> и далее - фиолетовыми (а не черными, как вся страница) чернилами: <[На сорок в]; [48 12 - 48 - 19]; [На 48-м году женил Пант.]; [Перевалило Пан. Прок. за]; [Подступило П. Пр. под] пятьдесят лет, когда женил старшего сына Петра. За тридцать лет помимо косяка лошадей и трех пар быков нажил П. Пр. двух сыновей и дочь. Старшего Петра женил, младший Григорий [коха] ходил в парнях, а Дуняшка встречала весну>.

Запись эта не вошла в окончательный текст, но, если ее расшифровать, она приоткроет ход мысли автора в связи с изменением временных координат. Эти зачеркнутые цифры: <[На сорок в.]>, что означает <на сорок восьмом году>, потом дважды зачеркнута цифра 48. Зачеркнутое начало фразы: <На 48-м году женил Пант.> и - снова: <Перевалило Пан. Прок. за :>. И, наконец, найденное: <Подступило П. Пр. под пятьдесят лет, когда женил старшего сына> - свидетельствуют, что Шолохов ищет возможность сообщить читателю об истинном возрасте отца Петра, который назван уже Пантелеем Прокофьевичем, показать, что возраст этот отнюдь не молодой. Когда Петр женился, сообщает автор романа, Пантелею Прокофьевичу <подступило под пятьдесят> (<перевалило> за 48). Если время рождения Пантелея Прокофьевича - 1857 год, то женил он своего старшего сына, примерно, в 1906-1907 гг., когда Петру, по новой дате его рождения (1886-87) исполнилось 19-20 лет. В итоге, все снова сошлось. Правда, при этом постарел наш герой на десяток лет. Если Ивану Семеновичу к началу действия романа в 1912 г. было бы за сорок, то Пантелею Прокофьевичу в это время было уже за 50. А в 1919 г., в пору Вешенского восстания - за 60. Этот возраст соответствовал тому характеру Мелехова-старшего, который столь талантливо воплотил Шолохов.

В опубликованном варианте романа родословная рода Мелеховых - <турков> выстраивается следующим, примерно, образом:

Прокофий Мелехов (примерно - 1825)

Пантелей (1857)

Петр (1886)      Григорий (1892)      Дуняша (1897)

В беловом и книжном вариантах подверглась изменению и первая фраза, посвященная роду Мелеховых; в журнальном тексте она звучала так: <В последнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий>. Однако, поскольку из текста ушло уточнение: <вернулся еще молодой тогда казак Мелехов Прокофий>, возникала неясность, идет ли речь о последней турецкой кампании в жизни Прокофия, или о <последней турецкой кампании> в истории России.

Вот почему в издании 1941 г. Шолохов внес в текст уточнение: <В предпоследнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий>, что отвечает исторической правде, поскольку последняя <турецкая кампания> - русско-турецкая война на Балканах происходила в 1877 - 1878 г., а предпоследняя и была Крымской войной 1854 - 1856 гг. 

Однако К. Потапов, редактор издания <Тихого Дона> 1953 года, сопроводил это место в романе не отвечающим истине примечанием, будто упоминаемая в романе турецкая кампания - это <русско-турецкая война 1877 - 1878 гг., действие которой происходило на Балканах>²⁶.

Автор примечания не произвел элементарный арифметический подсчет: если речь в романе идет о <турецкой кампании> 1877 - 1878 гг., то в таком случае время рождения Пантелея Прокофьевича - не ранее 1879 года. Учитывая, что год рождения Григория Мелехова - 1892, а Петра Мелехова - 1886, старший сын должен был родиться, когда Пантелею Прокофьевичу было 7 лет, а младший - 11. Кроме того, в романе имеется достаточно точная ориентировка на возраст Пантелея Прокофьевича. Старый генерал Листницкий задает вопрос Григорию Мелехову:

<- Ведь это отец получил на императорском смотру в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году первый приз за джигитовку?

- Так точно, отец>.

Цифру - 1883 г. - Шолохов внес в беловой вариант второй части <Тихого Дона>, в черновом варианте ее не было. Шолохов внес эту цифру как временной ориентир для указания возраста Пантелея Прокофьевича. Если бы он родился после русско-турецкой войны 1877 - 1878 г., то в 1883 г. ему было бы максимум 4 года; а в случае рождения после русско-турецкой войны 1828 - 1829 гг. - не менее 53 лет. Ни в том, ни в другом случае приз за джигитовку он получить не мог. В случае рождения после Крымской войны 1853 - 1856 гг. ему было около 25 лет, что и отвечало истине.  

Однако эта, казалось бы, ясная ситуация - вследствие непродуманного редакторского примечания в издании <Тихого Дона> 1953 г. - вызвала следующий комментарий <антишолоховедов> Макаровых:

<Эта история подводит нас к двум важным выводам. Один говорит о нетвердом знании и понимании Шолоховым исторических событий, органично включенных в текст. Второй вывод, на первый взгляд, необычен. Возможно, что эпизод с <турецкой войной> протягивает ниточку к другому автору. Для него Крымская война могла быть действительно <предпоследней кампанией>, если вести отсчет относительно времени его жизни и работы над первыми главами <Тихого Дона>²⁷.

На каком основании? Откуда следует вывод о <нетвердости знания> Шолоховым исторических событий, равно как и эта мифическая <ниточка к другому автору>, то есть Крюкову? Все это - фантазии Макаровых.

Проведенный нами анализ черновиков <Тихого Дона> убеждает, что Шолохов, напротив, <твердо знал>, с какой именно Турецкой войны пришел казак Прокофий со своей турчанкой: по первоначальному замыслу - с русско-турецкой войны 1828-1829 гг., а по окончательному - с Крымской войны 1854-1856 гг. И сам факт столь углубленной работы над рукописью, включающей серьезные изменения в судьбах героев, датах их жизни, свидетельствует о том, что перед нами - черновик романа <Тихий Дон>, создававшийся именно Шолоховым, а никак не Крюковым. Поэтому о какой работе Крюкова <над первыми главами> <Тихого Дона> может идти речь?

Эти фантазии Макаровых не заслуживают серьезного разговора. Мы приводим их только для того, чтобы в очередной раз продемонстрировать легковесность и бездоказательность суждений <антишолоховедения>.

                       Григорий и Аксинья

Но продолжим наш путь по рукописи, ориентируясь на пометы и ремарки, оставленные Шолоховым в тексте и на ее полях, и свидетельствующие, что перед нами - черновик романа, отражающий творческую работу его автора.

Во второй части главы 2 А мы впервые встречаем имя избранницы Григория Мелехова - звучит оно довольно неожиданно в разговоре Григория с отцом. Приведем это место, как оно звучит в черновом и беловом текстах (жирным шрифтом выделены новые слова, в квадратных скобках - слова, которые не вошли в беловой текст).

Черновой текст		Беловой текст
<-Ты, [Гришка], вот што: - нерешительно начал старик, теребя завязки у мешка, лежав-шего под ногами, - примечаю [я], ты никак [тово: За Анисьей Степановой]:     Григорий [багрово] покраснел и отвернул [лицо в сторону].

Воротник рубахи врезался ему в [черную] прижженую солнцем шею выдав белую полоску.    - [Так] ты [у меня] гляди, - уже [строго] и зло продолжал старик, - Степан нам [сусед] и я не дозволю, штоб ты [охальничал] с ево бабой! Тут дело может до греха [дойтить]. И я [тебя] упреждаю наперед, [штоб больше я ничево не слыхал и не видел. Гляди у меня!] [Иван Семенович] сучил пальцы в кулак [и] жмуря [лошадино] выпуклые глаза глядел [на отходив] как [на] с лиц[е]а [Григория отходила прихлынувшая кровь]>.

<-Ты, Григорий, вот што: - нерешительно начал он теребя завязки лежавшего под ногами мешка, - примечаю, ты, никак, с Аксиньей Астаховой:    Григорий густо покраснел, отвернулся. Воротник рубахи врезаясь в мускулистую прижженую солнцегревом шею выдавил белую полоску:    - Ты, гляди, парень, -  уже жестко и зло продолжал старик, - я с тобой не так загутарю. Степан нам сосед и с ево бабой не дозволь баловать. Тут дело может до греха взыграть, а я наперед упреждаю: примечу - запорю!    - Пантелей Прокофьевич ссучил пальцы в угловатый кулак, жмуря выпуклые глаза глядел, как с лица сына сливала кровь>.

Вторично с избранницей Григория Мелехова мы встречаемся в следующей, по книге - в третьей главе, и это практически первая встреча с ней читателя, потому что в предыдущей главе мы узнаем о ней лишь со слов отца Григория - [Ивана Степановича] Пантелея Прокофьевича, который именует ее в черновом варианте Анисьей Степановой (в беловом - Аксиньей Астаховой).

Следует напомнить: эта третья глава (в рукописи - первая глава, переправленная на третью) и на самом деле была самой первой главой романа, написанной Шолоховым 8/XI 1926 г. И это начало, если иметь в виду Григория и Аксинью, чрезвычайно выразительно. В нем не было ни Аксиньи, ни Анисьи, хотя была первая в жизни встреча Григория с женщиной удивительной и волнующей тайны. Дело в том, что в первоначальном, черновом варианте этой главы такой женщиной была не Аксинья или Анисья, но Дарья, жена брата. Переделав начало романа, Шолохов коренным образом переработал эту сцену, заменив Дарью Аксиньей. Продемонстрируем результат этой переработки на примере, которого мы уже касались выше. 

Григорий возвращается с водопоя и возле конюшни встречает мать. Далее следует испещренный авторскими поправками текст (в скобках - вычеркнутое, жирным - вписанное автором):

Черновой текст

Беловой текст

<- Иди буди [Петра] Астаховых. Не рано уж. В кухне на разостланной полсти расбросавшись [ру-ки] спит [Петро] Степан, рядом [Дарья] Аксинья, [рукой чуть покачивает люльку, сама] сморенная усталью [спит]. Рубаха сбилась комком выше колен, в потемках белеют бес-стыдно раскинутые ноги. Григорий секунду смотрит на них и чувствует - кровь заливает щеки, сохнет во рту. Против воли бьет в голову мутная тяжесть, глаза вороватеют: [Нагнулся]. -      [Дарья, вставай!] Эй, люди добрые, вставайте! Аксинья всхлипнула со сна и суетливо зашарила рукой натягивая на ноги подол рубахи. На подушке пятнышко уроненой слюны; крепок заревой бабий сон. -      [Вставай, стряпать иди... Буди Петра, светает].  - [Это] Ой, кто такое? -      Это я. Мать послала [взбу] побудить вас... -      [Григорию стыдно, будто что-то украл. Выходит в сенцы, сзади жаркий и хриплый шепот]. -      [Петюшка] Степан, вставай. Слышишь? Светает. -      Мы зараз... Это мы от блох ушли на пол.

[Петро что-то глухо бурчит, зевает, шелестит дерюжка, Дарья что-то испуганно шепчет и задыхаясь тихонько смеется]. По голосу Григорий догадывается, что ей неловко, и уходя спешит. [Григорий все утро томашился помогая собираться брату и все утро его не покидало чувство какой-то [неловкости] тяжести. Он виновато поглядывал на Петра, искоса рассматривая его лицо, по новому всматривался в каждую черточку и упираясь глазами в глаза смущенно отворачивался]>.

<- Сходи Астаховых побуди. Степан с нами сбиралси. В кухне на разостланной полсти спит Степан, под мышкой у него голова жены. В поредевшей темноте Григорий видит сбитую выше колен Аксиньину рубаху, березово-белые бесстыдно раскинутые ноги. Он секунду смотрит, чувствуя, как сохнет во рту и [чугунным звоном] в чугунном звоне пухнет голова. Воровато отвел глаза. [Необычным каким-то] и зачужавшим голосом хрипло: -       Эй, кто тут есть? Вставайте. Аксинья всхлипнула со сна, [и] суетливо зашарила, забилась [на] в ногах голая ее рука натягивая рубаху. Осталось на подушке пятнышко уроненной во сне слюны: крепок зоревой бабий сон. - Ой, кто такое? Ктой-та? - Это я. Мать прислала побудить вас. - Мы зараз... Тут у нас не влезешь... [Это] от блох на полу спим... Степан вставай>.

Судя по тому, что Дарья <задыхаясь, тихонько смеется>, поняв, что произошло, а Григорий испытывает все утро <чувство какой-то [неловкости], тяжести>, виноватости перед Петром, отношения Григория и Дарьи, едва намеченные в этой самой первой по времени главе романа, могли развиться.

Однако, почувствовав фальшь, двусмысленность этой сцены, Шолохов тут же черным карандашом ставит против нее жирную галку и крупно пишет: Аксинья, и тщательно правит текст, заменив везде Дарью Аксиньей, а Петра - Степаном Астаховым.

Взаимоотношения Григория, Аксиньи и Степана находятся в центре внимания в первых главах романа, написанных в течение ноября 1926 г. Шолохов здесь впервые дает цельный портрет Аксиньи, стремясь объяснить истоки ее зародившегося чувства к Григорию:

<Аксинью выдали за Степана семнадцати лет. Взяли ее с хутора Дубового, с той стороны Дона, с песков. Приехали на нарядной бричке сваты за Аксинью, высокий крутошеий [молодой] статный Степан невесте понравился, [в] на осенний мясоед назначили свадьбу, подошел такой [осенний] предзимний с морозцем и веселым ледозвоном день, [перевенчали] окрутили молодых и с той поры Аксинья водворилась в степановом доме молодой хозяйкой. Свекровь, - высокая, согнутая какой-то жестокой бабьей болезнью старуха, - на другой же день после свадьбы рано разбудила Аксинью, привела ее в кухню и без[столково]вольно [двигая] переставляя рогач[ам]и сказала:

- Вот што, милая моя сношенька, взяли мы тебя не кохаться, да не вылеживаться. [Становись-ка ты к печке]. Иди передои коров, а посля становись[-ка] к печке стряпать, да приучайся к хозяйству.

Большое многоскотинное хозяйство затянуло Аксинью работой>.

Написав страницу, Шолохов обозначает на ее полях две стрелки, указывая: <Вставка 1> и <Вставка 2>. Эти вставки помещены в рукописи на следующей ее странице. Вот они, эти вставки - памятные каждому, кто прочитал <Тихий Дон>:

<За год до выдачи осенью пахала она с отцом в степи верст за 8 от хутора. Ночью отец ее, пятидесятилетний старик, связал ей треногой руки и изнасиловал.

- Пикнешь матери - убью! А будешь помалкивать - справлю плюшевую кофту и калоши. Так и попомни, убью ежли што:

Ночью, в одной изорванной окровавленной исподнице прибежала Аксинья в хутор, давясь рыданьями валялась в ногах у матери, рассказала: Мать и старший брат - атаманец, только что вернувшийся со службы, запрягли в [дроги] бричку лошадей, посадили за собой Аксинью и поехали туда к отцу. Брат за 8 верст чуть не запалил лошадей. Отца нашли возле стана. На разостланном зипуне спал он, пьяный, возле валялась порожняя из-под водки бутылка. На глазах у Аксиньи брат отцепил от брички барок, ногами поднял спящего отца, что-то коротко спросил у него и ударил окованным железом барком старика в переносицу. Вдвоем с матерью били его часа полтора, всегда смирная престарелая мать исступленно дергала на обеспамятевшем муже волосы, брат бил ногами. Аксинья лежала под бричкой укутав голову, молча тряслась:

Перед светом [уж] привезли старика домой. Он жалобно мычал и шарил по горнице глазами отыскивая спрятавшуюся Аксинью. Из оторванного уха катилась на подушку белесая кровь. К вечеру он помер. Людям сказали, что пьяный упал, убился с арбы. А через год:>

Следом - еще одно указание Шолохова: <Вставка. Стр. 12, строка 28>. Вот эта вставка:

<На другой же день Степан расчетливо и страшно избил молодую жену. Бил в живот, груди, спину. Бил с таким расчетом, чтобы не видно было людям. С той поры стал он [прихв]прихватывать на стороне, путался с гулящими жалмерками, Аксинье года [два] полтора не прощал обиду, попрекал за каждым словом пока не родился ребенок. После этого притих, но на ласку был скуп и по-прежнему редко ночевал дома>.

Следом идет еще одна вставка, правда без номера:

<Аксинья привязалась к мужу после рождения ребенка, [жизнь как будто наладилась], но не было у нее к нему чувства, была горькая бабья жалость, да привычка: И тогда [соседский парень] Мелехов Гришка заигрывая стал ей поперек пути, с ужасом увидала Аксинья, что ее тянет к чернявому калмыковатому парню>.

Четвертая глава, ставшая в книжном издании романа VII, включившая все эти вставки, завершалась словами:

<Проводив Степана в лагери, решила с Гришкой видеться как можно реже. После ловли бреднем решение это укрепилось в ней еще больше>.

На полях против этих слов стоит шолоховским синим карандашом: <Обосновать>.

И при доработке главы Шолохов дописывает на полях: <Она боялась это[го] ново[го]е заполнивше[го]е ее чувств[а]о. [Боялась оттого, что впереди]. И в мыслях шла осторожно, как по мартовскому ноздреватому льду>.

Эти первые главы <Тихого Дона>, посвященные прежде всего Григорию и Аксинье, показывают, сколь трепетно и подчас неуверенно нащупывал молодой писатель наиболее надежный и точный путь к исключительно важному для него и столь же трудному образу Аксиньи. А крайняя молодость автора находит подтверждение в самом приведенном выше фрагменте текста: <пятидесятилетний старик>, <перед светом привезли старика домой>. Только очень молодой человек может считать пятидесятилетие старостью. Равно как и зарождающееся чувство к Григорию у двадцатилетней Аксиньи назвать <поздней бабьей любовью>.

Трудно давалось Шолохову описание этой <поздней бабьей любви>. Интуитивно понимая, что и сам идет здесь по <мартовскому ноздреватому льду>, что именно на этом пути ему грозит опасность мелодраматизма, Шолохов безжалостно вычеркивает куски прозы, посвященной <треугольнику> Григорий - Аксинья - Степан, которые при переработке первой части романа не отвечали его требованиям, не выдерживали, на взгляд писателя, проверки строгим вкусом. Шолохов пишет, к примеру: <Он ставил себя на место Степана, щурил затуманенные глаза: рисовало ему разнузданное воображение грязные картины> - и зачеркивает эти слова.

Или описывает зарождающееся чувство Григория к Аксинье: <Аксинья не выходила  у него из ума. Весь день перебирал он в памяти утренний разговор с нею, перед глазами мельтешила ее улыбка и тот любовно-собачий взгляд снизу вверх, каким она [смотрела вверх] глядела, провожая мужа. Зависть росла к Степану и непонятное чувство озлобления>. И вновь безжалостно своим синим <редакторским> карандашом Шолохов вычеркивает и этот абзац.

Или пишет с жестокой откровенностью: <Только после того, как узнал от Томилина Ивана про Анисью, понял Степан, вынашивая в душе тоску и ненависть, что несмотря на плохую жизнь и на обиду, что досталась ему Анисья не девкой, любил он ее тяжелой ненавидящей любовью>, а потом вычеркивает слова <что досталась ему Анисья не девкой>. Опять - <Анисья>? Но об этом позже. А пока подчеркнем: любовные слова в прозе требуют от автора особой тонкости и внутренней деликатности, предельной бережности в обрисовке столь сильных человеческих чувств, какими были чувства Григория и Аксиньи. Мучительность поиска этих слов особо явственно предстает в финале главы 6/II в черновике и главы IX в книге:

Черновой текст   <Она, Аксинья. Гулко и дробно, [сдваивая], [заколотилось] у Григория сердце. Приседая шагнул вперед, откинув полу зипуна прижал к себе [горб] послушную полыхающую жаром у нее подгибались [колени] ноги, дрожала вся сотрясаясь вызва-нивая зубами [Дрожь перекинулась на Григория]. Грубым рывком кинул на руки, путаясь в полах распахнутого зипуна, [задыхаясь] [побежал] понес. - Ой Гриша, Гришень-ка: Отец!.. - Молчи!                           2 - Пусти [меня]: Теперь

что уже. [Я] сама пойду, - [шепнула] [выдохнула] почти крикнула плачущим голосом>. И - на левом поле: <[Грудь] Сердце, как колотушка сторожа на сенной площади>. <Вырываясь, дыша в зипуне кислиной овечьей шерсти, Аксинья низким стонущим голосом [почти кри] сказала давясь горечью [случившегося] раскаяния>.

Беловой текст   <Аксинья. Она. Гулко и дробно сдвоило у Григория сердце, приседая шагнул вперед, откинув полу зипуна, прижал к себе послушную, полыхающую жаром. У нее подгибались в коленях ноги, дрожала вся, сотрясалась, вызванивая зубами. Рывком кинул ее Григорий на руки - так кидает волк себе на хребтину зарезанную овцу, - путаясь в полах распахнутого зипуна, запыхаясь побежал. - Ой, Гри-и-иша!.. Гришень-ка: Отец!.. - Молчи!  Вырываясь, дыша в зипуне кислиной овечьей шерсти, давясь горечью раскаяния Аксинья поч-ти крикнула низким стонущим голосом: - Пусти, чево уже теперя: Сама пойду:>.

Из сделанных вставок на полях Шолохова не пригодилась только одна: <Сердце как колотушка сторожа на сенной площади>.

Добавлен, уточнен образ: <Рывком кинул ее Григорий на руки - так кидает волк себе на хребтину зарезанную овцу:>.

Но особенно поразителен поиск слова вот в этом месте: <:- Сама пойду, - [шепнула], [выдохнула] почти плачущим голосом>; и - вставка на полях: <низким стонущим голосом [почти кри] сказала давясь горечью [случившегося] раскаяния>. В итоге: <Вырываясь, дыша в зипуне кислиной овечьей шерсти, давясь горечью раскаяния, Аксинья почти крикнула низким стонущим голосом:

- Пусти, чево уже теперя: Сама пойду:>

Вот эта цепочка слов для передачи состояния мятущейся женской души: <шепнула>; <выдохнула>; <почти крикнула плачущим голосом>; <сказала низким стонущим голосом> и, наконец, <почти крикнула низким стонущим голосом> - это ли труд <переписчика>?

19 ноября Шолохов работает над главой 7/11 (в книге - Х), которая начинается классическими строками: <Не лазоревым алым цветком, а собачьей бесилой, дурнопьяном придорожным цветет поздняя бабья любовь>. За день была написана эта глава - она занимает в рукописи почти три страницы и завершается словами: < - Женю! На дурочке женю! - хлопнул дверью, по крыльцу затарахтел [опираясь] стукая костылем>.

В беловом варианте и в книге эти строки звучат так: <Женю!.. На дурочке женю!.. - Хлопнул дверью, по крыльцу протарахтели шаги и стихли> (2, 56).

20 ноября начинается новая глава, в черновике - 8/13-я, в беловой рукописи - XII и в книге - XI: <Оставалось полторы недели до прихода казаков из лагерей. Аксинья неистовствовала в поздней горькой своей любви>.

На полях страницы Шолохов дважды четким каллиграфическим почерком выводит: <Неистовствал. Неистовствала>, - проверяя, видимо, для себя точное написание этого слова.

На полях следующей страницы черновика - пометки синим карандашом: <Четче>. Пометка относится к следующему абзацу:

<Если б Григорий делал вид что скрывается от людей ходил к жалмерке - Аксинье, если б  жалмерка Аксинья жила с Григорием и в то же время не отказывала и другим, то в этом не было бы ничего необычного. [О Григории не гово] Станица поговорила бы и перестала, но они [де] [игнорируя] [любили] жили почти не таясь, вязало их что-то большее, и поэтому в станице [сошлись] решили что это преступно, бесстыдно и станица [притаилась] прижухла в злорадном выжидании - приедет Степан, узелок развяжет>.

В беловом тексте и в книге этот абзац подвергся минимальной,  но четкой правке: вместо <блюдя это в полнейшей тайне> - в <относительной тайне>, что, конечно же, в данном контексте точнее; после слов <: в этом не было бы ничего необычного> добавлено -  <хлещущего по глазам>; вместо <в станице решили, что это преступно, бесстыдно> - <преступно, безнравственно>; вместо <станица прижухла в злорадном выжидании> - в беловике - в [поганеньком] выжиданьи[це], а в книге - <в поганеньком выжиданьице> (2, 59).

И отметим: на всем протяжении черновой рукописи первой и второй части романа не прекращается путаница женских имен Аксинья и Анисья. Глава 17, например, начинается так: <Только после того, как узнал [Степан] от Томилина Ивана про Анисью, понял Степан, вынашивая в душе тоску и ненависть, что несмотря на плохую жизнь и на эту обиду, что досталась ему Анисья не девкой, любил он ее тяжкой ненавидящей любовью. <:> Домой приехал вялый, поэтому-то легко отделалась Анисья.[С т] С того дня прижился в Астаховых куренях покойник. Анисья ходила на цыпочках:> (55).

А через несколько строк читаем:

<Анисья [вначале] металась по твердой, с запахом овчины кровати, икая тяжело дышала. Степан приморившись [бить] истязать мягкое, как закрутевшее тесто, тело, шарил по лицу ее рукою, слез искал, но щеки Аксиньи были пламенно-сухи:>.

И далее, на всем протяжении следующей страницы рассказ идет про Аксинью: <Аксинья поскрипывая ведрами сошла к Дону:>. Но уже в конце этого же абзаца - читаем: <Анисья ласкала мутным от прихлынувших слез взглядом сильные его ноги: <:> Анисья [щурясь] целовала глазами этот крохотный когда-то ей принадлежавший кусочек любимого тела:>.

В этой главе - удивительном по силе поэзии и проникновения в человеческую душу гимне женской любви - имя главной героини романа поминается 38 раз. Из них в 11 случаях она - Аксинья, а в 27 - Анисья. Причем имена эти идут подчас рядом:

<- Аксютка!

-                Сюда иди:

-                Ага, пришла.

Шелестя листьями подошел и сел рядом. Помолчали.

-                В чем это у тебя щека?

Анисья рукавом размазала желтую пахучую пыль>.

Или:

<-Чево кричишь? Обидел? Ксюша! Ну, погоди: Постой, хочу што-то сказать.

Анисья оторвала от [лиц] мокрого лица руки:>.

На первый взгляд - странность необъяснимая: в потоке прозы автор называет свою любимую героиню попеременно двумя именами - то Аксинья, то Анисья.

<Антишолоховеды> попытались использовать и этот факт, чтобы бросить тень на Шолохова. В статье <Как вас теперь называть, Аксинья?> М. Мезенцев писал: <Молот> опубликовал факсимильный оттиск одной из страниц рукописи (публикация Л. Колодного - Ф.К.). Конечно, это рука М.А. Шолохова! На оттиске очень четко 8 раз встречается имя главной героини. Вначале она 3 раза названа Анисьей, потом 2 раза Аксиньей.

Странно! В рукописях <Войны и мира> Наташа ни разу не названа Катей или Акулиной>²⁸.

Мезенцев, по всей вероятности, не знал, что путаница с именами нередко встречается у классиков. У того же Л.Н. Толстого в рукописях повести <Казаки> одного из героев зовут Кирка (сокращенное от Кирилл), потом - Лукашка, потом снова Кирка.

Объяснение этой странности есть, и оно - в особенностях психологии творчества. Шолохов, видимо, долго не мог забыть самое первое имя, которое он дал своей героине, - Анисья, уже поменяв его на Аксинью. В том бурлящем потоке творческого сознания, который захлестывал автора, подсознание делало свое дело и выдавало внутренние колебания автора между двумя именами его героини, которые были ему близки и к тому же созвучны, что и приводило на первых порах к путанице.

<Калмыцкий узелок>

24 - 25 ноября Шолохов пишет главу 12/15, которая в печатном тексте идет под номером XIV, - о визите Аксиньи к бабке Дроздихе, мастерице по <заговорам>, о беспощадном избиении Аксиньи вернувшимся из лагерей Степаном и столь же беспощадной драке братьев Мелеховых со Степаном Астаховым из-за Аксиньи. Глава кончается словами: <С этого дня в калмыцкий узелок завязалась между Мелеховыми и Степаном Астаховым злоба. Суждено было Гришке Мелехову развязывать этот узелок год спустя, да не дома, а в Восточной Пруссии, под  городом да Столыпином>.

На полях страницы - столбец цифр:

<1914 г. -

1912 г. -

1913 г.>.

А в печатном тексте - изменение: <:суждено было Григорию Мелехову развязывать этот узелок два года спустя в Восточной Пруссии, под городом Столыпином> (2, 70).

Что означает этот столбик цифр, данных не по порядку? И это исправление: не <год спустя>, а <два года спустя>? Этот былинный запев: <Под городом [да] Столыпином>, от которого позже Шолохов отказался?

Языковая лаборатория, каковой являются черновые и беловые рукописи романа, опровергает тезис <антишолоховедов>, будто перед нами - плод работы некоего <переписчика>, перебелившего и ухудшившего первоначальную рукопись какого-то таинственного <доподлинного автора>, к примеру, того же Крюкова. Характер работы автора черновиков над словом, направленной на филигранное совершенствование текста, своеобразие правки, как в тексте, так и на полях, свидетельствуют, что перед нами - подлинная черновая рукопись первых двух книг романа <Тихий Дон>. Фрагменты, позже включенные в текст, также бесспорно шолоховские по характеру языка, стиля.

Фантасмагорический тезис о Шолохове как <переписчике> чужого труда опровергается в рукописи также и теми <зарубками> на полях, которые носят прогностический характер и никому, кроме истинного автора <Тихого Дона>, даже в голову прийти не могли.

К таким прогностическим <зарубкам> относится фраза из первой части романа об <узелке> между Степаном Астаховым и Григорием Мелеховым, равно как и записанные на полях цифры:

<1914 г.

1912 г.

1913г.>

В главе XIV (в рукописи - 12/15) первой части романа, написанной Шолоховым 24-25 ноября 1926 года, действие происходит в ту пору, когда герои романа и представить себе не могли, что скоро разразится война. Шла весна 1912 года, и казаки только что вернулись из лагерей, где от жены казака Томилина Степан Астахов узнал об измене жены.

Но автор-то знает, как будет развиваться его роман, он знает, что его героев ждет война с Германией и что на полях ее сражений два года спустя в Пруссии, под <городом Столыпином> их пути перекрестятся. Шолохов продумал будущее своих героев еще в начале работы над окончательным вариантом <Тихого Дона>, представлял его уже три недели спустя после того, как написал первую страницу.

Подсчет: <1914 г.; 1912 г.; 1913 г.>, видимо, был  сделан Шолоховым при переработке первой части черновика романа, где было сказано, что <узелок> между Григорием и Степаном развязывался в Пруссии <год спустя>. Тогда-то писатель и установил, что ошибся на год, и поправил эту ошибку в беловом автографе: <два года спустя>.

Некоторые исследователи полагают, что, таким образом Шолохов снова допустил <временной сбой>:      <: Григорий встретился со Степаном в бою в Восточной Пруссии, как прямо сказано в тексте романа, в мае 1915 года, то есть почти через три года>²⁹, - пишет, к примеру, Семанов. К сожалению, <сбой> допустил сам Семанов: в тексте романа нет указания на то, что эта встреча произошла в мае 1915, а не в 1914 году. Но об этом - позже.

<Вставная глава>

Еще одна прогностическая пометка Шолохова - на поле главы 24/25: <Дать гульбу, <баклановцев>, параллель - молодежь и рассказ деда Гришаки>.

Эта запись сделана на странице 79/75, которая мыслилась Шолоховым как заключительная страница первой  части романа, ее последней, 24/25-й главы. Вслед за поставленной точкой, означающей окончание первой части рукописи, значилось:

<Часть вторая

1>.

Но далее не последовало ни строчки первой главы второй части, и сам этот заголовок густо зачеркнут карандашом.

Судя по всему, 24/25-я глава, завершающая в черновике первую часть, Шолохову не понравилась. На ее полях красным карандашом значится: <Перенести?>. Однако в окончательном тексте романа - ни в беловике, ни в книге этой главы нет - писатель от нее отказался. Почему?

Приведем полностью эту так и не увидевшую свет короткую главу по рукописи, (с сохранением орфографии оригинала; в квадратных скобках - вычеркнутые автором слова, напечатанные жирным шрифтом - вписанные):

<[24] 25

Гуляли четыре дня. Вызванивали стекла мелеховск[ого]их [дома] куреней от песенного зыка, пляса, рева. Дарья похудевшая и желтая, прогуляв ночь чуть свет вскакивала к печке, стряпала, гоняла качавшуюся от недосыпанья Дуняшку. У крыльца валялись перья зарезанных кур и уток, неметенный двор зеленел раскиданными объедьями сена, наскоро выдоенные коровы уходили в табун покачивая тугими вымями. Пахло в комнатах мелеховских куреней перегорелой водкой, табаком, спертым человечьим духом.

Григорий в первую ночь проснулся на заре. В ставенную щель сукровицей сочился [розоватый] окровяненный зарею свет. На подушке разметав косы спала Наталья. Руки закинула выше головы, под мышками во впадинах [кол] рыжие [наивные] курчавые волоски. Ноги под одеялом скрестила крепко накрепко, [как с вечера], и изредка стонает.

Григорий вспомнил, как просила она не трогать ее, сыпала захлебываясь скороговоркой жальные тусклые слова, плакала; и отчего-то искрой на ветру угасла радость, не было прежнего самодовольства, как раньше, когда силком овладевал где-нибудь на гумне или в ливаде, облюбованной и заманенной туда девкой. Вспомнилось: в прошлом году на молотьбе приглянулась ему поденная работница девка. Манил ехать в степь за хлебом:

- Поедем, [Фрося] Нюрашка.

- Не поеду с тобой.

- А што?

- Безображишь дюже:

- Не буду, ей-богу!

- Отвяжись, а то отцу докажу.

Подстерег, [но] когда спала в амбаре одна, пришел. Нюрка вскочила, забилась в угол. Тронул рукой - завизжала хрипло и дико. Сбил с ног подножкой, побаловался и ушел. Испортил девку, ночами с той поры стали ходить к ней хуторские ребята, друг другу рассказывали, смеялись. Подговорил Гришка Митьку Коршунова, как-то вечером за гумном Нюрку избили, и завязали над головой подол юбки. Ходила девка до зари, душилась в крике, каталась по земле и вновь вставала, шла, натыкалась на гуменные плетни падая в канавы: Развязал ее ехавший с мельницы старик. Хуторные все глаза Нюрке просмеяли. Пускай, мол, подождет Нюркина мать сватов. Смеялся Гришка над тогдашней своей проделкой, а теперь вспомнил [доверчивые] ласковые на выкате Нюркины глаза, и заворочался на кровати до боли хлестнутый стыдом>.

Видимо, глава эта показалась Шолохову чрезмерно натуралистичной, в невыгодном свете рисующей Григория. А главное - очень частной, не пригодной, на его взгляд, для завершения первой части романа.

Вот почему он принял решение написать новую главу, которая завершала бы первую часть. И наметил на полях отвергнутой главы план главы будущей: <гульба> на свадьбе, рассказ старого казака о подвигах <баклановцев>, рассказ деда Гришки о своих подвигах:

Шолохов позже написал ее, назвав: <Вставная глава>. Потом это название он зачеркнул и поставил полагающийся ей номер: 24 (в книге XXIII).

Начинается она так:

<Коршуновы прикатили на щегольской в узорах бричке, уже после того, как молодых [при]увезли [из] в церк[ви]овь>.

Глава и в самом деле посвящена пьяной, бесшабашной гульбе на свадьбе, где молодежь веселилась, а старики - <каршеватый, вроде дуба-перестарка> (2, 109) <баклановец> Максим Богатырев и дед Гришака, не слыша друг друга, вспоминали былое, рассказывая о своих подвигах. Эта наполненная искрящимся юмором глава писалась, как явствует из отметки на рукописи, значительно позже остальных глав первой части - в марте 1927 г., когда уже была закончена вторая часть романа (это подтверждает и дата на полях <Вставной главы>: <28 марта 1927 года>). Как уже говорилось выше, после завершения второй части романа Шолохов приступил к переработке всей первой его части и закончил эту работу к концу марта. Об этом свидетельствует и запись на титуле первой части черновика рукописи, сделанная синим карандашом: <Окончена переработка 28/III - 27 г.>. Дата окончания переработки первой части романа и написания <Вставной главы> совпадают.

Глава эта завершает рассказ о свадьбе Григория и Натальи и органически продолжает предыдущую, XXII (в рукописи - 23-ю) главу, описывающую венчание.

В черновиках ее впервые появляется слово <хутор>, что существенно. Правда, в беловом варианте главы его нет (вычеркнутые слова взяты в скобки, вписанные выделены жирным):

Черновой текст   <Передохнувшие у Коршу-новых во дворе лошади добирая до хутора шли из последних сил. На ременных шлеях стекая клубилась пена, дышали [они]  [лошади] с короткими хрипами. Подвыпившие кучера гнали безжалостно. Солнце свернуло с полдня, - прискакали в хутор. Пантелей Прокофьевич блистая чернью выложенной серебром бороды, держал икону божьей матери, Ильинична стояла рядом и каменно застыли тонкие ее губы>.

Беловой текст   <[Передох]Отдохнувшие у Коршуновых лошади шли добирая до мелеховского база из последних сил. На ременных шлеях стекая клубилась пена. Подвы-пившие кучера гнали безжалостно. Поезжание встретили старики. Пантелей Прокофьевич, блистая чернью выложенной сединным серебром бороды, держал икону. Ильинична стояла рядом и каменно застыли ее тонкие [ее] губы>.

Беловой текст отличается от чернового: вместо <передохнувших> - <отдохнувшие> лошади; ушла фраза <дышали [они] [лошади] с короткими хрипами>; появилась фраза: <Поезжание встретили старики>; заблистала <сединным серебром> борода. И, наконец, слово <хутор>, впервые появившееся было в рукописи романа, заменено словом <баз>. Шолохов поначалу как бы чисто интуитивно принимает решение заменить <станицу> <хутором>, - как и с именами, когда он заменяет Анисью Аксиньей или Фроську Нюркой.

Черновой текст отражает процесс выбора автором романа окончательного варианта - хутор или станица. Приведем отрывок из первой главы второй части романа, где речь идет о купце Мохове: <В смуглый, покрытый редкими глянцеви[тыми] то-черными волосами крепко зажал он [станицу] хутор Татарский и окрестные хутора>. Как видим, Шолохов пишет по привычке - <станица>, и тут же поправляет: <хутор>. 

В 24-й главе первой части романа (первоначально она называлась <вставной>), как в черновиках, так и в беловике, последовательно речь идет о <хуторе>: <Предосенняя, тоскливая синяя дрёма [особенно заметная в] сливаясь с сумерками обволакивала хутор, Дон, меловые отроги:>.

Другой пример: <Ветровым шелестом - перешопотом поползла по хутору новость: <Митька Коршунов Сергея Платоныча дочку обгулял!>. А в 6 (IV) главе второй части, где рассказано о встрече Федота Бодовского со Штокманом, мы читаем уже и подробную характеристику хутора Татарского:

< - Вы откуда?

- С хутора, не тутошний.

- А с какого будете хутора?

- С Татарского: <:>

- Большой ваш хутор?

- : Хутор-то наш? Здоровый хутор. Никак дворов триста:>.

А в первой главе второй части романа хутор получил, наконец, и название: Татарский. Но это решение пришло в процессе творчества: Шолохов заменил станицу хутором тогда же, когда герои романа обрели окончательные имена.

И тот факт, что в заключительной главе первой части, и в черновом, и беловом ее вариантах впервые в романе твердо и определенно речь ведется о хуторе, а не о станице, - лишнее подтверждение тому, что главу эту Шолохов писал позже остальных глав первой части, одновременно со второй частью романа. Это еще одно подтверждение того, что Шолохов создавал свой текст, творил его, распоряжался им, то есть был полноправным его автором.

Уже говорилось, что к началу работы над второй частью романа окончательно устанавливаются все имена его главных героев, прежде всего - старшего Мелехова и Коршунова.

Мы уже отмечали, что на всем протяжении первой части отца Григория Мелехова зовут Иван Семенович[Андреевич]. И только в 18 главе рукописи (XVII - книги), где, обиженный за Аксинью Григорий в драке метнул в Петра вилы, увидевшая это Христонина жена, кричит соседке диким голосом (цитирую по рукописи):

<- Климовна! Подбяги скажи Пянтелею-турку, что ихние робяты возле Татарского кургана вилами попоролись:>.

Когда взбешенный и встревоженный Мелехов-старший прискакал на пашню, в авторской речи он именуется Иваном Семеновичем: <Иван Семенович не доезжая сажен сто придержал лошадь и потрусил рысью.

- Перепорю, сукины сыны!.. - завопил он еще издали и размотал над головою ременный арапник>.

И только к 21 (ХХ главе) отец Григория Мелехова обретает имя Пантелея Прокофьевича, которым по первоначальному замыслу писателя, владел его дед. После 18 главы (<Пянтелей-турок>) мы видим это имя уже и в авторской речи, впервые - только в 21 главе: <Пантелей Прокофьевич ругался, сверкая серьгой и желтыми белками глаз:> - он ругал Григория, который никак не хотел забыть Аксинью. Пантелей Прокофьевич действует и во всех последующих главах романа, начиная с 22 (ХХI).

Старшему Коршунову, которого первоначально звали Игнатом Федоровичем, в конце первой части Шолохов дал имя Мирона Григорьевича, да еще и переселил его с хутора в станицу. Первоначально богачи Коршуновы жили, в отличие от Мелеховых, не в станице, а как раз на хуторе Журавлеве: <Григорий не жалел ни кнута, ни лошадей и через двадцать минут станица легла сзади, над дорогой зелено закружилась степь, замаячили вблизи неподалеку выбеленные стены домов хутора Журавлева>, - так описывается в 13 (16) главе рукописи поездка Григория Мелехова свататься к Коршуновым. В беловом же тексте и в книге это место читается так:

<Григорий не жалел ни кнута, ни лошадей, и через десять минут хутор лег сзади, у дороги зелено закружились сады последних дворов. Коршуновский просторный курень:> (2, 71).

Одновременно на полях этой страницы, помеченной 28 ноября 1926 г., Шолохов делает следующую запись:

<Свахой ехала двоюродная сестра Ильиничны - вдовая тетка Василиса, жох-баба [разбитная] [и] [круглое ее] Она первая угнездилась в бричке, и поводя круглой как арбуз головой, посмеивалась, из-под оборки губ показывала черные кривые зубы. Говаривал про нее Пан. Пр.> (51).

Но Пан[телеймона] Пр[окопьевича] в этой - 13 (16) - главе рукописи еще нет, он возникнет только в 21 (XXI) главе, а пока его место занимает Иван Семенович. Следовательно, запись на полях о свахе сделана Шолоховым позже, - во время переработки первой части романа, завершившейся 28 марта 1927 года.

Строго говоря, сваха была в тексте черновика с самого начала, но была она безымянной, а потому и безликой фигурой. Ради индивидуализации этого образа Шолохов и пишет на полях вставку, точнее - начало ее, потому что полностью вставка, посвященная свахе Василисе, появится лишь в беловом тексте романа. Приведем ее полностью (с сохранением орфографии рукописи):

<Свахой стала двоюродная сестра Ильиничны жох-баба, вдовая тетка Василиса. Она первая угнездилась в бричке, вертя круглой, как речной голыш головой посмеивалась, из-под оборки губ показывала кривые черные зубы.

- Ты, Васёнка, там-то не скалься, - предупредил ее Пантелей Прокофьевич. - Можешь все дело испакостить через свою пасть. Зубы-то у тебя пьяные понасажены в роте: один туда кривится, другой совсем наоборот даже:

- Эх, куманек, не за меня сватают-то. Не я женихом.

- Так-то так, а все ж таки не смеись. Дюже уж зубы-то не тово: Чернота одна, погано глядеть даже.

Василиса обижалась, а тем часом Петр расхлебенил ворота>.

Далее после вставки идет переработанный автором текст главы (добавления выделены жирным):

<Григорий остался у лошадей, а Пантелей Прокофьевич захромал к крыльцу. За ним в шелесте юбок поплыла красномаковая Ильинична и Василиса неумолимо твердо спаявшая губы: <:>

- Теперича самое светок лазоревый, што же держать, аль мало перестарков в девках кулюкают, - выступила Василиса ерзая по табурету (ее колол украденный в сенцах и сунутый под кофту веник)*>.

В черновике реплика про <светок лазоревый> безлична. В беловике, в устах Василисы она звучит ярче, осмысленней. В книге постраничное примечание дано в тексте, через двоеточие.

<Вставная глава>, написанная Шолоховым в процессе доработки  первой части книги в 1927 г., равно как и добавления к ней, ни в чем не уступают по художественному уровню главам, созданным осенью 1926 г.; по манере письма и своеобразию стиля все это - подлинно шолоховская проза.

Интересно проследить последующую работу Шолохова над этой главой, сопоставив ее черновую и беловую (книжную) редакции - чтобы еще раз убедиться, как внимательно и требовательно работал Шолохов над текстом романа.

Черновой текст <Коршуновы прикатили на щегольской в узорах бричке, уже после того, как молодых [при]увезли [из] в церк[ви] овь. [Поправившийся Петро часто выбегал] Пантелей Проко-фьевич выходил за ворота, вглядывался вдоль улицы, но серая [лен] дорога, промереженная игольчатыми зарослями колючек, [не стонала немым гудом под тяжестью лошадиных

		Беловой текст <Коршуновы приехали уже после того, как жениха с невестой увезли в церковь. Пантелей Прокофьевич до этого выходил за ворота, вглядывался вдоль улицы, но серая дорога, промереженная зарослями игольчатой колючки, была наголо вылизана безлюдьем. Он переводил взгляд за Дон. Там приметно желтел лес,
копыт и бричек на железных ходах. Улица была безлюдна и скучна], была наголо вылизана безлюдьем. Петро переводил взгляд за Дон[ом]. Там приметно желтел лес, [и] вызревший махорчатый камыш устало гнулся над озерной осокой>.		вызревший махорчатый камыш устало гнулся над задонским озерцом, над осокой>.

Как видим, текст стал строже, но не потерял своей эмоциональности и выразительности. Правка помогает Шолохову достичь максимальной точности при минимальной затрате языковых средств. Развернутую и многословную метафору: <дорога: не стонала немым гулом под тяжестью лошадиных копыт и бричек на железном ходу. Улица была безлюдна и скучна> он заменяет одной короткой фразой: <серая дорога: была наголо вылизана безлюдьем>. Это - правка мастера, взыскательно совершествующего свой текст.

Иногда Шолохов исключает целые абзацы и куски текста. Приведем из <Вставной главы> отрывок, которому не нашлось места в беловой рукописи и в книге, - он следует за приведенным выше текстом:

<[Мимо стоявшего у ворот Петра прошла Аксинья Астахова. Петро скользнул по ней случайным невнимательным взглядом и только после того, как прошла она, вспомнил, что лицо ее необычно весело, словно пьяно. Глядя ей в [затылок] след, на подсиненый кружевной платок, накинутый на голову, [представил ее лицо] восстановил перед глазами выражение ее лица и подумал: <Скоро забыла про Гришку. Так оно и должно быть>. Анисья (курсив наш - Ф.К.) [обогнула] завернула за угол плетня, огинавшего Мелеховский двор и [пош] [по] за выбеленной стеной сарая стала спускаться к Дону. Петро заинтересовался почему она пошла к Дону не через свой двор или по проулку, степью. Он хотел пройти следом, поглядеть, но где-то в хуторе брехнула одна собака, потом другая и до слуха его донесся чуть слышный строчащий перестук колес. Петро облегченно вздохнул. Родилась и умерла в мозгах, отуманенных неперебродившим хмелем, куценькая мысль: <Шибко едут, колеса стрекочут>.

Шолохов отказался от этого текста, найдя его, по-видимому, недостаточно точным. Мы его привели еще и потому, что в начале абзаца встречаемся с Аксиньей Астаховой причем автор ставит вверху цифры. 2 и 1, означающие, что имя и фамилию героини надо поменять местами; а через несколько строк он называет Аксинью Анисьей. Эта описка - не в начальных, а в заключительной главе первой части романа, писавшейся значительно позже остальных глав. Такого рода описки возникают на уровне подсознания.

Многочисленная правка в тексте рукописи - двоякого рода. Один тип правки - не что иное, как более позднее редактирование текста при переработке или же доработке рукописи. В этом случае производятся сокращения, делаются вставки, меняются фразы, вычеркиваются или вписываются слова. Но существует и другой тип правки, возникающей  непосредственно в процессе написания текста и являющейся следствием работы творческого сознания и подсознания, когда идет поиск, выбор, отбор нужных, наиболее точных и выразительных слов. Эта работа идет подчас на уровне интуиции. Такая правка, по характеристике французского текстолога М. Эспаня, есть <отражение сомнений автора, начинающего писать одно слово, и тут же переделывающего его в другое:>³⁰.

Там, где перо художника ведет вдохновение, когда он пишет о предметах ему близких, хорошо известных, когда имеет место полет творческой мысли, - такой правки может и не быть вовсе. В романе пример тому - главы, посвященные рыбалке - занятию, которое Шолохов, как известно, с детства знал и любил. В других случаях, к примеру, в главах историко-хроникальных, когда его, по собственному признанию, выраженному в письме Е.Г. Левицкой от 4 июня 1928 г., <начинала душить история>, отчего меняется <характер письма>³¹, текст буквально испещрен авторской правкой, выдающей мучительную борьбу художника со словом.

Для наглядности демонстрируя различные типы авторской правки, приведу пример.

В черновом тексте первой части романа, который позже был переписан самим Шолоховым, предпоследняя XXII глава начинается так: <Передохнувшие у Коршуновых во дворе лошади добирая до хутора шли (слово вписано сверху строки - Ф. К.) из последних сил>.

В беловике эта фраза звучит так: <[Передох] Отдохнувшие у Коршуновых лошади шли добирая до мелеховского база из последних сил>.

В окончательной же и книжной редакции та же мысль выражена так:

<Отдохнувшие у Коршуновых лошади шли, добираясь до мелеховского база, из последних сил> (2, 103).

Мы видим здесь все виды правки: <корректорскую>, в результате которой правильно расставлены знаки препинания (с ними не всегда считался Шолохов, особенно в черновиках, да и когда переписывал текст набело); деепричастных и причастных оборотов Шолохов вообще как бы не признавал. Кроме того, диалектное <добирая до мелеховского база>, повторенное им и в беловом варианте текста, заменено на литературное: <добираясь>.

Редакторская правка, осуществленная при переписывании черновика самим Шолоховым, когда было снято лишнее слово <во дворе> (понятно, что лошади отдыхали у Коршуновых <во дворе>, а не где-то еще), а слово <хутор> заменено на <мелеховский баз>.

И, наконец, собственно авторская правка, совершаемая в процессе непосредственного написания текста - та самая авторская правка, о которой говорит французский текстолог. Шолохов начинает фразу так, как она была написана в черновике: <Передохнувшие у Коршуновых лошади:>, но написав начало слова <[Передох]>, он тут же вычеркивает его и заменяет на <Отдохнувшие>.

Подобной правки, выражающей процесс творчества, в беловом варианте, естественно, немного. И это понятно: переписка есть действие во многом механическое. Но в черновиках романа подобная правка, возникающая непосредственно в процессе написания текста, преобладает. Прослеживая ее, погружаешься в совершенно особую атмосферу, наполненную, если можно так выразиться, личностной аурой автора, бесконечным поиском слов, фраз, тропов, образов, наиболее адекватно и точно выражающих авторскую мысль. Атмосфера самой рукописи, особенно черновых вариантов настолько выразительна и безусловна, что делает абсурдным самое предположение, будто перед нами текст, написанный кем-то другим и лишь <переписанный> Шолоховым.

В этом может убедиться каждый, кто внимательно вчитается в черновики рукописи, в те вставки и фрагменты, которыми она обогащена.

Об <икре>, <тавричанах> и <арестованных щах>.

Рукопись второй части романа, которая, судя по авторской ремарке синим карандашом на ее титульной странице, была <окончена переработкой> 31 июля 1927 г., состояла из 93 страниц черновика и 110 беловика, в котором 31 страница переписана рукой автора. Но, помимо этих 203 страниц, рукопись включает еще три не пронумерованных страницы вставок и дополнений, сделанных Шолоховым в процессе переработки текста. Вставки же, как правило, пронумерованы, и прямо связаны с теми прогностическими замечаниями и пожеланиями самому себе, которые оставил Шолохов на полях рукописи.

На полях страницы 2 второй части романа читаем: <Про Лизу, воспитание детей и образов [ание]. Серг. Пл.>. Это пожелание реализовано: частично - с помощью вставки № 1, частично - в тексте.

В вставке № 1 читаем: <Без глаза росли дети. Нечуткая Анна Ивановна не пыталась проникать в тайники детских душ, не до этого было за большим хозяйством; оттого и выросли [дети] [они] брат с сестрой [не] чужие друг другу разные по характерам, не похожие на родных - Владимир рос замкнутым, [и] вялым, с исподлобным взглядом и недетской серьезностью. Лиза, вращавшаяся в обществе горничной и кухарки, распутной, [бабенки] виды видевшей бабенки, рано глянула на изнанку жизни. Женщины будили в [девочке] ней нездоровое любопытство и она - тогда еще угловатый застенчивый подросток, - предоставленная самой себе росла, как [дикое] в лесу куст [волчьей] дикой волчьей ягоды. Стекали неторопливые года. Старое, - как водится, - старилось; молодое росло зеленями>.

На полях пятой страницы первой главы второй части от 20 числа - еще одна пометка: <О гостях Серг. Пл. и икре>. И действительно, в авторской вставке №3 читаем:

<Изредка в большие праздники любил Сергей Платонович пустить пыль в глаза.  Созывал гостей и угощал дорогими винами, свежей осетровой икрой, ради этого случая выписанной из Батайска, лучшими закусками. В остальное время жил скупо, во-многом узко. Единственное в чем не отказывал себе, это в книгах. Любил Сергей Платонович читать и до всего доходить собственным,  цепким, как повитель умом>.

На полях 24 страницы 3-й главы второй части <Тихого Дона> (в книге - глава V) - следующая запись, сделанная Шолоховым крупно, синим карандашом: <Коротко о нац. розни: казаки - хохлы>. Эта глава была посвящена драке на мельнице, и, перечитав ее в процессе переработки второй части, Шолохов увидел, что повествованию недостает общего взгляда на проблему. Вот почему писатель делит уже написанную главу на две части и, разделив их жирной синей чертой, ставит на полях: <Глава 8>, начиная эту новую (в книге VI) главу <Вставкой №5>:

<С давних пор велось так: если по дороге на Миллерово ехал казак один, без товарищей, то стоило ему при встрече с хохлами (их слободы начинались от хутора Нижне-Яблоновского и тянулись [до] вплоть до Миллерово на 75 вест) [огрызнуться] не уступить дорогу и хохлы избивали его. Оттого ездили на станцию по нескольку подвод [сразу] вместе и тогда уже [При] встречаясь с хохлами в степи не боялись [оп] вступить в перебранку.

- Эй, хохол! Дорогу давай! На казачьей земле живешь, сволочуга, да ишо дорогу уступить не хочешь!

Не сладко бывало и хохлам привозившим к Дону на парамоновскую ссыпку пшеницу. Тут драки начинались [только пото] без [повода и] всякой причины, просто потому, что [не одно столетие] - хохол, а раз хохол - надо бить. [И]. Не одно столетие назад заботливая рука посеяла на казачьей земле [национальную рознь] семена национальной розни, растила и холила их и семена гнали богатые всходы: в драках лилась на землю Донскую голубая [казачь] казачья кровь хозяев и алая - воронежских пришельцев - москалей и хохлов>.

Этот текст почти в том же виде перенесен автором в беловой вариант. Однако впоследствии, видимо, в процессе редактирования, он претерпел изменения. Вероятно, редактор почти везде заменил <хохлов> <украинцами>, и взамен <:в драках лилась на землю Донскую голубая казачья кровь хозяев и алая - воронежских пришельцев - москалей и хохлов> стало: <: в драках лилась на землю кровь хозяев и пришельцев - русских, украинцев> (2, 147).

На полях 38 страницы Шолохов вновь возвращается к этой теме и записывает для себя: <О тавричанах и казаках. Науке о хлебопашестве и работе>. За этой прогностической записью, сделанной крупно синим карандашом и перечеркнутой автором, стояла какая-то дорогая для Шолохова мысль, важное напоминание себе. Сделана эта запись на полях страницы, никакого отношения к взаимоотношениям тавричан и казаков не имеющей. Это была запись для памяти, чтобы вернуться к развитию этой мысли в будущем. Почему-то писатель к ней не вернулся. Нет в романе прямого развития мысли о <тавричанах> и <науке о хлебопашестве>. Однако и эта запись имеет прямое отношение к проблеме авторства романа, поскольку  предполагает вопрос: а кто такие <тавричане>? В главе V второй части на мельнице казаки дерутся не просто с украинцами или <хохлами> - с <тавричанами>. Но откуда <тавричане> на Дону? Ведь Таврия - название Крымского полуострова. В XIX - начале ХХ вв. в Таврию включались также районы Южной Украины, входившие в Таврическую губернию.

Ни у Крюкова, ни у Севского (Краснушкина) или Родионова, ни у других донских писателей  этого слова нет. Но это слово есть у Шолохова в <Донских рассказах>, в повести <Путь-дороженька>: <На прогоне, возле часовни, узлом сходятся дороги с хуторов, таврических участков, соседних выселков> (1, 80). И к ним авторская сноска: <Тавричанами называли на Дону украинцев, чьи предки были по приказу Екатерины II переселены из южных, соседних с Крымом (Таврией) мест> (1, 80).

Так возникает еще одна ниточка от <Донских рассказов> к <Тихому Дону>.

Далее, на полях страницы 30 той же главы читаем: <Анекдот про атамана и его дружбу с царем>. На данной странице речь идет совсем о другом, - Христоня рассказывает очередную свою байку о том, как он служил в царской охране и как студенты подарили ему портрет Карла Маркса. Работая над этой потешной сценой, Шолохов и вспоминает еще один <анекдот> - о дружбе атамана с царем - и помечает <зарубку> для памяти на полях. А в следующей главе (VII - в печатном тексте, IX - в рукописи) читаем наполненный юмором рассказ об <одногодке Пантелея Прокофьевича> Авдеиче по кличке Брёх, который <на службу пошел Синилиным, а вернулся - Брёхом>. Любопытно наблюдать, как оттачивает Шолохов свою фразу. Поначалу она звучит так: <: не стареющий, залитой румянцем Авдеич, по кличке Брёх>. Эта фраза после правки (выделено жирным) звучит так: <: не стареющий, вечно налитый как яблоко-антоновка румянцем Авдеич, по кличке Брёх>. Брёх и рассказывает гогочущим казакам <анекдот> о дружбе атамана с царем>, - только вместо атамана он подставил себя: <Марея Федоровна, Марея Федоровна! Вставай скорей, ставь самовар, Иван Авдеич приехал!> (2, 153).

На полях следующей страницы синим карандашом - две пометки: <Следователь забыл про Штокмана>. И - <дырка на подбородке у Ив.[ана] Алекс[еевича]>. На этой странице действительно идет повествование о Штокмане и Иване Алексеевиче, об их сборах и разговорах у Лукашки косой, о работе Штокмана с казаками:

<В завалюхе Лукашки косой после долгого [отб] отсева и отбора образова[ся]лось [кружок] ядро человек в десять казаков. Штокман был [головкой] сердцевиной [доступно] упрямо [шел] двигался [Штокман] он к одному ему известной цели. Точил, как червь древе[ный]сину, нехитрые [мысли] [прежние] понятия и навыки, внушал к [порядкам и царским законам] существующему строю отвращение и ненависть. Вначале натыкался на холодную сталь недоверия, но не отходил, а прогрызал: [Положил личинку недовольства и кто бы знал про то, что через четыре года выпростается из одряхлевших стенок личинки этой крепкий и живущой зародыш]>.

Последняя фраза - о <личинке>, превратившейся в 1917 г., четыре года спустя, в <живущой зародыш>, опять-таки носит прогностический характера. Хотя фраза эта и не вошла в окончательный текст романа, но она свидетельствует: работая над второй частью романа, Шолохов уже думал о его дальнейшем развитии, о том, что он приведет своих героев в революцию.

А что означают заметки о следователе, который <забыл про Штокмана> и о <дырке> на подбородке Ивана Алексеевича? Последнее - просто записанная для памяти портретная деталь, пришедшая в этот момент в голову Шолохову, которая всплывет позже, аж в четвертой части второй книги, где Валет смотрит <на крутой подбородок Ивана Алексеевича, на глубокую круглую ямку, приходившуюся как раз под срединой нижней губы> (3, 31).

Следователь, <забывший про Штокмана>, действительно, после визита к Штокману из-за дракий на мельнице, - на какое-то время <забыл> о нем. Между тем визит следователя к Штокману заканчивался словами:

<- Я вам посоветую уехать отсюда: - и про себя: - Впрочем, я сам постараюсь об этом> (2, 147).

Шолохов как бы напоминал себе об этом обещании следователя. И в первой же главе следующей, третьей части следователь возникает вновь, чтобы арестовать Штокмана.

Как видим, каждая, казалось бы, самая малозначительная пометка на полях рукописи романа полна смысла, раскрывающего лабораторию творческой работы Шолохова над текстом.

На 91-й странице заключительной главы второй части - еще одна пометка для памяти: <Порез бритвой офицера на щеке>. А в конце главы, где Григорий Мелехов представил на обозрение пристава свои скромные, обязательные для призыва на службу казацкие пожитки, читаем:

<- Кэк смэтришь? Кэк смэтришь, казак? - щека его с присохшим у скулы бритвенным порезом [у скулы его] зарумянела сверху донизу>.

На 2-й странице 1-й главы третьей части - синим карандашом сделана запись: <Атарщики. Стан. Жеребцы>. Она никак не связана с текстом данной главы, а имеет отношение к главам II и III шестой части романа, где рассказывается, как попавший в руки белых казаков Михаил Кошевой назначается отарщиком в далекий стан. Взбесившийся от ужасающей грозы табун жеребцов в бешеном намете едва не растоптал Кошевого: <Он уцелел только чудом: косяк основной массой шел правее его:> (4, 40).

Еще одна загадочная пометка на полях 56 страницы 11-й (Х) главы - <Арестовывают борщ>, - опять-таки вне всякой связи с текстом этой страницы. Борщ (по тексту романа - щи) действительно <арестуют> - но только значительно позже: уже в следующей, второй книге, в IV главе четвертой части романа. Приведем эту сцену, как она создавалась М. Шолоховым, по черновой рукописи:

<В этот день случай втянул Григория в неприятную историю. В полдень, как всегда, с той стороны холма остановилась подъехавшая полевая кухня [и взводы поочередно пошли по ходам сообщения к кухне за пищей]. [По наряду пришлось] [для третьего взвода ходил] К ней по ходам сообщения [потекли взводы] обгоняя друг друга заторопились казаки. Для третьего взвода за пищей ходил Мишка Кошевой. На длинной палке он принес снизку дымящихся котелков и едва лишь вошел в землянку крикнул:

- Так нельзя братушки! Што же это, аль мы собаки?

- Ты об чем? - спросил Чубатый.

- Дохлиной нас кормят! - возмущенно крикнул Кошевой. Он [потряс] [золотистым] [головою] кивком откинул назад [чу] золотистый чуб, [казавшийся дикой] похожий на заплетенную гроздь дикого хмеля, и ставя на нары котелки, кося на Чубатого глазом, предложил: - Понюхай, чем щи воняют>.

Обнаружив в щах червей, казаки принимают решение:

<- Зараз арестуем эти щи и к сотенному:>.

Приведенные и многие другие заметки на полях рукописи <Тихого Дона> интересны тем, что они позволяют зримо воссоздать процесс авторской работы Шолохова над текстом романа. Как мы видели, работая на той или другой очередной главой, писатель <уходил мыслью вперед>, прозревая те или иные моменты действия в последующих главах и частях своего романа.

Два пласта прозы

Исследование чернового текста рукописи и заметок на ее полях убеждают нас в справедливости выдвинутого нами ранее утверждения, что вторая книга романа <Тихий Дон> в значительной своей части была написана (вспомним слова самого Шолохова) раньше первой, что для ее создания писатель воспользовался теми главами повести <Донщина> и первоначального варианта романа <Тихий Дон>, который создавался им в 1925 г. В этом плане в тексте второй книги романа и особенно в ее четвертой части явственно просматриваются два пласта прозы, не всегда состыковывающиеся друг с другом достаточно органично. С этим же связано и большое количество вставок - все они сосредоточены на 9 непронумерованных страницах шолоховского текста, приложенных к черновику 4-й главы и которые можно принять за абстрактные авторские <заготовки>. При пристальном их изучении становится ясно, что практически все эти вставки использованы автором в четвертой главе (при переводе ее из чернового в беловой вариант). Только, в отличие от вставок предыдущей части романа, они не всегда имеют номера и ссылку на те страницы рукописи, где они вошли в текст.

Вчитаемся хотя бы в некоторые из этих вставок.

Первая из них - на странице 68, и связана она с лихой казачьей песней в вагоне: <В соседнем вагоне двухрядка хрипя мехами, резала <казачкá>. По досчатому полу безжалостно цокали каблуки казенных сапог, кто-то дурным голосом вякал, голосил::>.

И дальше идет текст частушки, выписанный Шолоховым на листе <заготовок>. Очевидно, что Шолохов записывает его по памяти, уточняя и варьируя строчки. Вначале - три строки:

<Ишь ты! Што мне ты?..

Тесны царски хомуты.

Казакам натерли шеи>.

После этого - зачеркнутое: <[Эх ты - подхва]> и - снова: <[Другой подхватывал]>. Идет поиск продолжения песни:

<Эх [ты] вы [Да што ты?..]

Эх вы горьки хлопоты

[Хлопоты, хлопоты]

Тесны царски хомуты!

Казаченькам шеи труть

Ни вздохнуть, ни воздохнуть!

Пугачев [по Дон] по Дону кличет

По низовьям шарит, зычет

Атаманы казаки!..

Третий забивая [слова] голос второго верещал несуразно тонк[им]ой [голосом] скороговоркой:

Царю верой-правдой служим

Сыпь, жги, говори!

По своим жалмеркам тужим>.

Эта вставка будет включена Шолоховым в текст 8 главы на 68 странице рукописи.

Позже он добавит к этому тексту (на полях черновика) еще одно четверостишие:

<Царю верой-правдой служим

По своим жалмеркам тужим

Баб найдем - тужить не будем

А царю м: полудим.

- Но-но, ты брат?..>

В черновике эта плясовая песня, которую казаки исполняют в вагоне поезда под безжалостный цокот казенных сапог, завершалась следующим речитативом: <Эух! Ух! Ух! Ха!.. Ха-ха-хи-ха-ху-ха-ха! Никудышная сноха! Дюже спереду плоха! И гола-то, и плоха, осклизнется и блоха. Ух ты!>

В книжном издании романа песенный текст выглядит так (жирным выделены новые слова):

Эх, вы горьки хлопоты,

Тесны царски хомуты!

Казаченькам выи труть -

Ни вздохнуть, ни воздохнуть.

Пугачев по Дону кличет,

По низовьям голи зычет:

<Атаманы, казаки!..

Второй, заливая голос первого, верещал несуразно тонкой скороговоркой:

Царю верой-правдой служим,

По своим жалмеркам тужим

Баб найдем - тужить не будем,

А царю : полудим,

Ой, сыпь! Ой жги!..

У-ух! Ух! Ух! Ха!

Ха-ха-хи-хо-ху-ха-ха> (3, 93).

<Никудышная сноха! Дюже спереду плоха! И гола-то, и плоха! Осклизнется и блоха> - ушло из текста песни. Вместо <шеи> Шолохов поставил: <выи> (<Казаченькам выи труть>); вместо <По низовьям шарит, зычет>, - <По низовьям голи зычет>. И, наконец, видимо целомудренный редактор убрал <м:>, заменив его отточием, - на волю читательской фантазии.

Как видим, Шолохов активно работал и с текстом песни, усиливая ее социальное звучание.

Многие <заготовки>, встречающиеся на ненумерованных страницах в приложении к четвертой части романа, свидетельствуют о непрекращающейся работе Шолохова над языком романа. Сравним два описания присяжного поверенного. Первое - на странице, где, в основном росписи Шолохова, читаем: <Маленький, изящно одетый член городской думы на долю которого выпало встречать казаков, Пр[исяжный] пов[еренный] по профессии>.

И - ниже:

<Член городского [сов] думы по профессии пр[исяжный] пов[еренный], на долю которого выпало встречать казаков>.

А поперек страницы - еще одна запись:

<В армиях [тяжелый] вызревший [чугунный] гнев [тя] плавился [гнев] и вскипал как вода в роднике выметываемая ключами>.

Ясно, что перед нами - варианты отдельных характеристик и даже фраз. И, действительно, мы встречаем их в главе Х на странице 72 рукописи, в описании прибытия в Петербург казачьего полка: <: Армии по-разному встречали временного правителя республики Керенского, фронт вскипал, как выметываемая ключами вода в роднике>. В конечной редакции текст претерпел новые изменения: <:Армии по-разному встречали временного правителя республики Керенского и, понукаемые его истерическими криками, спотыкались в июньском наступлении; в армиях вызревший гнев плавился и вскипал, как вода в роднике, выметываемая глубинными ключами:> (3, 100).

В той же главе Х - в ее книжном варианте - встречаем и <маленького, изящно одетого члена городской думы>. Листницкий осматривает предложенное казакам на постой жилье - как первоначально сказано в рукописи, - <в сопровождении представителя гражданской власти>. Но слова <гражданской власти> зачеркнуты, а поверх них написано: <в сопровождении маленького, изящно одетого гражданина - представителя Городского управления, на долю которого выпало встречать казаков>. Этот текст без изменений оставлен в книге.

Мы встретимся с <маленьким изящно одетым гражданином> еще и в другой ситуации.

На другой странице <заготовок> к 4-й части читаем следующую запись: <Тот обежал рисунок расторопно-мышастыми глазками, страшно засопел: [и так налился] кровь так густо кинулась ему в лицо, [так] что даже крахмальный воротник сорочки словно порозовел на нем>.

К чему относятся эти строки, этот образ, к которому как бы примеривается Шолохов?

Осматривая помещение, где должны разместиться казаки, вместе с представителем <гражданских властей>, Листницкий видит на стене рисунок - оскаленную собачью голову и метлу.

<- Что это? - подрожав бровями, спросил Листницкий у сопровождающего его представителя [городского самоуправления].

[Маленький, изящно одетый присяжный поверенный с выкоханной бородкой и мышасто-расторопными глазками, на долю которого выпало встречать казаков, подпрыгнул, [и] разглядывая рисунок страшно [запыхтел] засопел]:

- Простите, господин офицер: Злоумышленная рука:>.

Приведем эту сцену в окончательной - книжной редакции:

<- Что это? - подрожав бровями спросил Листницкий у сопровождавшего его представителя.

Тот обежал рисунок расторопно-мышастыми глазами, страшно засопел. Кровь так густо кинулась ему в лицо, что даже крахмальный воротник сорочки словно порозовел на нем:> (3, 101).

В той же Х главе есть одна вставка, крайне важная для понимания характера Листницкого, точнее - не <вставка>, а переписанный с черновика и переработанный новый вариант текста. Рукопись до такой степени была исчеркана и исправлена, что машинистке было трудно ее прочитать, и Шолохов перебелил ее на отдельной странице.

Попытаемся прочитать этот текст, выявив правку Шолохова, и соотнести его с новым вариантом. Выделим жирным внесенные в черновой текст поправки и слова черновика, не вошедшие в новый текст.

Черновой текст   <Бледнея, с глубочайшей  волнующей яркостью вспомнил он пасмурный февральский день, бывший губернаторский дом в Могилеве, на берегу Днепра, решетчатую тесьму огорожи, небольшую толпу из военных, чинов Ставки, штатских, крытый автомобиль и царя, откинувшегося на спинку сидения, обуглившееся лицо его за стеклом с каким-то фиолетовым оттенком, косой черный полукруг папахи [и бледн], формы стражи и рука. Стиснув зубы Листницкий почти бежал мимо изумленно оглядывавшихся на него людей, в глазах его падала от края черной папахи царская рука, отдававшая честь:>.

Текст вставки

<Бледнея, с глубочайшей волнующей яркостью восстановил он в памяти [неяркий] февральский [день] богатый красками [вечер]  исход дня, губернаторский дом в Могилеве, чугунную [огоро]  запотевшую от мороза огорожу  и снег по ту сторону ее, [снег] испещренный червонными бликами [морозно-дымного] низкого [солнца] покрытого морозно-дымчатым флером солнца. За покатым овалом Днепра небо крашено лазурью, киноварью, ржавой позолотой, каждый штрих на горизонте так [тонок нежнейше] неосязаемо воздушен, что больно касаться взглядом. У выезда небольшая толпа из чинов Ставки, военных, штатских: [С болезненно заостренным вниманием Листницкий остановил, мы]. Выезжающий крытый автомобиль, за стеклом, кажется, Дидерикс и царь, - откинувшийся на спинку сидения. Обуглив-шееся лицо его с каким-то фиолетовым оттенком. По бледному лбу косой черный полукруг папахи, формы казачьей конвойной стражи. Листницкий почти бежал мимо изумленно оглядывавшихся на него людей. В глазах его падала от края черной папахи царская рука, отдававшая честь, в ушах звенел бесшумный холостой ход отъезжающей машины и унизительное [молчание] безмолвие [толпы] толпы, молчанием провожавшей последнего императора>.

Беловой текст вставки практически без изменений вошел в беловую рукопись четвертой части второй книги. В журнальном варианте было сделано уточнение: взамен Дидерикса - Дитерихс, такова была фамилия царского генерала. Но, поскольку генерал Дитерихс - с июня 1917 г. генерал-квартирмейстер Ставки - в Могилеве не был, - в книжном издании Шолохов вносит еще одно уточнение: отрекшегося государя сопровождает министр двора и уделов, канцлер Империи граф Фредерикс.

Мысленное прощание Листницкого с царем - одна из самых впечатляющих страниц романа. <Заготовки>, записанные на девяти ненумерованных страницах, позволяют проникнуть в самую глубину  творческой лаборатории писателя.

Не все они вошли в окончательный текст романа. На той же странице, где речь идет о реакции <представителя> городской управы на крамольный рисунок, читаем:

<Бывший студент Боярышкин, последовательно юнкер Новочеркасского военного училища, [хорунжий] взводный офицер одного из казачьих полков, полковой адъютант и офицер для особых поручений при штабе дивизии в начале 17-го года был прикомандирован к штабу походного батальона>.

Вероятно, Шолохов планировал включить Боярышкина - эпизодического персонажа из окружения Елизаветы Моховой - в дальнейшее действие романа. Но этого не случилось: ни этой фразы, ни самого Боярышкина на страницах романа мы не встречаем (он упоминается только в первых главах романа и во вставной новелле о студенте - вольноопределяющемся, которого Боярышкин познакомил с Лизой). Впрочем, на этой же самой странице в таблице, где Шолохов расписал главы из первого варианта романа, использованные им в четвертой части, напротив главы 14, слева (а не справа, где записаны все остальные фамилии), стоит: Боярышкин.

Здесь же синим карандашом записано: <Корнилов колеблется. Разговор с Калединым (Гл. 14)>. Что это значит?

Взаимоотношениям Корнилова и Каледина посвящена вся 14 (в книге - XIV) глава. Ненумерованный лист с <заготовками> позволяет нам раскрыть сложную технологию работы Шолохова над 4-й частью романа, в основе которой, как мы считаем, первый вариант <Тихого Дона>, написанный в 1925 году. Однако Шолохов постоянно дополнял, дорабатывал и перерабатывал этот текст и то, что мы называем <заготовками> в большинстве своем - не что иное, как черновики тех <вставок> и <связок> в ранее написанный текст, которые Шолохов писал уже в 1926 г.

Особенно значительной переработке подверглась четырнадцатая - ключевая для повествования - глава четвертой части романа. В приведенной ранее таблице глав первоначального варианта, использованных для второй книги романа, против тринадцатой и четырнадцатой глав стоит фамилия: Корнилов. Следовательно, Корнилов уже действовал в этих главах в тексте 1925 г., но, видимо, в масштабе, не устраивавшем Шолохова. Теперь он пишет фактически новое начало и новый конец этой главы, называя их <вставками>. В действительности же это - черновики, с которых  в значительной степени переписан беловой текст четырнадцатой главы.

К этому тексту и относится ремарка Шолохова: <Корнилов колеблется. Разговор с Калединым. (Гл. 14)>. Разговор этот продолжительный, и мы не можем привести его здесь полностью, хотя это было бы весьма показательно, поскольку и страницы черновика, и <вставки> буквально испещрены шолоховской правкой, свидетельствующей, насколько трудно давался ему этот текст. Невольно вспоминается признание писателя:

<Наиболее трудно и неудачно, с моей точки зрения, получилось с историко-описательной стороной. Для меня эта область - хроникально-историческая - чужеродна. Здесь мои возможности ограничены. Фантазию приходилось взнуздывать>³².

Глава четырнадцатая второй книги романа - наиболее убедительное доказательство того, что взятый за основу текст 1925 г. особенно глубоко перерабатывался и дописывался Шолоховым. Это и составило содержание столь обширных вставок, большинство которых возникло именно в процессе работы писателя над черновиками, написанными ранее.

В черновиках 4-й части, например, мы находим две страницы под номером 73, посвященных описанию приема казаков петроградцами. На одной из них рукою автора: <Переписать>.

Приведем этот <забракованный> Шолоховым текст: <Лощеная публика, наводнившая тротуары: она встречала разъезды радостным гулом; люди в котелках и соломенных шляпах хватались за стремена, мочились теплой слюной, отрыгивали животной радостью:

- Избавители! Казачки! Донцы!.. Ур-р-ра донцам!.. Да здравствуют блюстители законности!..

На окраинах, в переулках, возле лобастых фабричных корпусов - иное: ненавидящие глаза, плотно сомкнутые губы, неуверенная походка навстречу, а сзади - горячий свист, крики:

- Стыдно!.. Опричники!.. Холуи буржуйские!.. Гады!..>.

Столь прямолинейный текст, да еще с фразами типа <мочились теплой слюной> Шолохов не счел возможным сохранить в романе.

Вторая 73-я страница, с уже переписанным текстом, посвящена встрече казаков с петроградцами, но она написана по-другому, отнюдь не так прямолинейно, как отвергнутый вариант.

От первого текста остался только мотив опричнины в виде начертанного кем-то на стене рисунка - собачья  голова и метла, да живописное описание горожан, наводнивших улицы: <Густая толпа пенилась  мужскими соломенными шляпами, котелками, кепками, изысканно-простыми и нарядными шляпками женщин:>. Как видим, в окончательном тексте описания встречи остались только соломенные шляпы и котелки.

Подобное зримое, подчас противоречивое зарождение образа позволяет выявить многие <заготовки> Шолохова на этих страницах, приложенных к четвертой части романа.

Вот первая запись только еще зарождающегося в воображении автора зрительного образа, увиденного его <внутренним взглядом>:

[<Вспомнил одну встречу: летний серенький вечер. Он идет по бульвару. На крайней у конца на скамье - щуплая фигурка девочки>]. Зачеркнуто.

Следующая запись:

[<Улыбаясь с профессиональной заученностью и встала совсем по детски, беспомощно и тяжело [плача] заплакала, сгорбившись, прижавшись головой к локтю Бунчука:>] И снова зачеркнуто. 

Шолохов как бы нащупывает образ, постепенно разворачивает его:

<И еще вспомнил 12-летнюю Лушу, дочь убитого на войне петроградского рабочего-металлиста, приятеля, с которым некогда вместе работали в Туле; [вспомнил ее такой, какой увидел в последний раз, месяц назад, на бульварной скамье]. Вечером шел по бульвару. Она этот угловатый, щуплый подросток, сидела на крайней скамье, ухарски [закинув] раскинув тоненькие [полудетские] ноги. На увядшем лице ее - усталые глаза, [и] горечь в углах накрашенных, удлиненных преждевременной зрелостью губ. <- Не узнаете, дяденька?> - хрипло спросила она, непроизвольно улыбаясь с профессиональной заученностью и встала, совсем по детски беспомощно и горько заплакала, сгорбясь, прижимаясь головой к локтю Бунчука>.

Эту <вставку> почти без изменений мы читаем в XVI главе опубликованного в журнале и в книге текста, посвященной Бунчуку.

На той же странице <заготовок> дальше читаем:

<[Под влиянием Штокмана] Обрабатывая его думал в свое время Осип Давыдович Штокман. <Слезет с тебя вот это национальное гнильцо, обшелушится, [а там посмотрим] и будешь ты куском добротной человеческой стали, [такой вот материал нужен] крупинкой в общем массиве партии, [рабочему классу, революции]. А гнильцо обгорит, слезет, [со ст] на выплавке, [ведь] неизбежно выгорит все, что ненужно, [таков уже закон:]> - думал так Осип Давыдович и не ошибся: [хотя и закатали] упекли его в Сибирь, но [видел он, как выгорало на Иване Алексеевиче <гнильцо>] выварившись в зажженном огне:>.

На следующей странице <заготовок> Шолохов вновь возвращается к этой теме:

<Обрабатывая его думал в свое время Штокман Осип Давыдович: <Слезет с тебя, Иван, вот это дрянное национальное гнильцо, обшелушится и будешь ты [непременно будешь] кусочком добротной человеческой стали, крупинкой в общем массиве нашей партии. А гнильцо обгорит, слезет. При выплавке неизбежно выгорает все, [что] ненужное>, - думал так, и не ошибся: выварился Иван Алексеевич в собственных думках [после того, как потеряли Штокмана], выползневой шкуркой слезло с него [гниль] то, что называл Штокман <гнильцом> и хотя и был он где-то [в стороне] вне партии, снаружи ее, но [уже] буйным, молодым побегом потянулся к ней, с болью переживал свое одиночество, [хороший] Большевик из него [вырабатывался] выкристаллизовывался [бунтарь] надежный, прожженный прочной к старому ненавистью>.

Таким образом, Шолохов выверяет каждое слово, каждую строчку, тщательно прописывает текст, чтобы затем отказаться от него: эта вставка в таком виде в окончательный текст романа так и не вошла.

Зато вошла другая вставка из <заготовок>:

<Помолчав тихонько спросил: - А [скажи] ты скажи, Ленин, он из каких будет?

- Русский!

- Хо?

- Я тебе говорю.

- Нет, браток, ты, видать, плохо об нем знаешь. Он [сам] из наших донских казаков. Болтают, будто Сальского он округа, станицы Великокняжеской, батареец. Оно и подходяща личность у нево вроде калмыцкая, али казачья. Скулья  [у него] здоровые и опять же глаза:

- Откуда ты знаешь?

- Гуторили промеж себя казаки, слыхал.

- Нет, Чикмасов, он - русский, [кажется] Симбирской губернии рожак.

- Не. Не поверю. А очень даже просто не поверю. Пугач из казаков? А Степан Разин? А Ермак? То-то и оно: Все, какие (народ) беднеющий народ [за собой] на царя поднимали, все из казаков. А ты говоришь Сибирской губернии. Даже обидно от тебя, Митрич, слышать такое.

Бунчук улыбаясь спросил:

- Так говорят что казак?

- Казак он и есть. Нашего брата не обманешь. Как на личность глазами кину [гляну], сразу опознаю>.

Дальнейший текст буквально втиснут, вписан мелким почерком на полях:

<Диву даюсь я, и мы тут промеж себя [уж] до драки спорили, [отк] ежели он Ленин нашевский казак, батареец, то откель он мог такую большую науку почерпнуть? [У нас брешут, будто он в Германском плену [все] обучался, и как все науки прошел и зачал>.

Однако в черновике четвертой части этих абзацев, посвященных Ленину, нет. Они были внесены сразу в беловик и в печатный текст с серьезными изменениями.

По всей вероятности, легенда о казачьем происхождении Ленина была написана Шолоховым позже и не придумана им, а взята из ростовского еженедельника <Донская волна>. Здесь в номере 11 от 19 августа 1918 года был напечатан рассказ некоего П.И. Ковалева - члена Совета Союза Казачьих войск - о визите в Смольный в ноябре 1917 года группы казаков - делегатов <Союза казачьих войск>.

<Нам сообщили, что нашу делегацию примет сам Ленин. Нас ввели в средней величины комнату и сказали:

-          Подождите здесь, сейчас о вас доложат.

Не успели мы как следует оглядеться, как к нам приблизилась довольно невзрачная фигура и стала здороваться.

-          С кем имею честь? - начал было я.

- Ленин-Ульянов, моя фамилия Ленин, - скороговоркой ответил подошедший.

- Правда ли, что вы по происхождению - донской казак? - спросил кто-то от нас Ленина.

- Что вы, что вы - поспешил отказаться глава России, - ничуть не бывало, я - симбирский дворянин>.³³

Эта публикация в <белогавардейской> <Донской волне>, где на обложке - рисованный портрет походного генерала П.Х. Попова - одного из действующих лиц <Тихого Дона>, свидетельствует, что слухи о казацком происхождении Ленина курсировали в казачьей среде. 

По соображениям места мы не можем приводить все развернутые, подчас подробно, картины, вставки, которые пишет Шолохов, перерабатывая текст 1925 г. во вторую книгу романа. Обратим лишь внимание читателя на <Вставку № 2> на странице 109, посвященную Бунчуку и его встрече с есаулом Калмыковым:

<[Он] Обходя состав навстречу Бунчуку шел офицер в шинели и высоких обляпанных грязью сапогах, Бунчук угадал есаула Калмыкова, чуть замедлил шаг, выжидая. [Калмыков] Они сошлись. Калмыков остановился, холодно блеснул косыми горячими глазами.

- Хорунжий Бунчук? [Ты] На свободе? Прости, руки я тебе не подам - он презрительно сжал [красивые] губы, сунул руки в карманы шинели.

- Я и не собираюсь протягивать тебе руку, ты поспешил [побледнел Бунчук] насмешливо отозвался Бунчук.

- Ты что же спасаешь здесь шкуру? Или: приехал из Петрограда? Не от душки ли Керенского?

- Это что - допрос?

- Законное любопытство к судьбе некогда дезертировавшего сослуживца.

Бунчук затаив усмешку пожал плечами.

- Могу тебя успокоить, я приехал сюда не от Керенского.

- Но ведь вы же сейчас перед лицом надвигающейся опасности трогательно единитесь. Итак все же, кто ты? Погон нет, шинель солдатская: - Калмыков, шевеля ноздрями, презрительно и сожалеюще оглядел сутуловатую фигуру Бунчука. - Политический коммивояжер? Угадал? - не дожидаясь ответа, повернулся размашисто зашагал>.

Далее - в продолжение <вставки № 2> - зачеркнутый Шолоховым ответ Бунчука:

[< - Ты по-прежнему блещешь присущим тебе офицерским остроумием, но меня обидеть трудно. А потом вообще не советую тебе наскакивать. Я ведь плебейских кровей, вместо того, чтобы бросить под ноги тебе перчатку просто могу искровянить тебе благородную морду: Конфуз один выйдет.

Калмыков бледнел, шевелил ноздрями, не выдержав [крикнул] захлебнулся шепотом:

- [Ах, ты] подлец ты, подлец! Хам ты!.. Ты бежал с фронта, предатель! Что ты здесь делаешь? За сколько тебя купили, мерзавец? Боль-ше-вик! [Он повернулся, и пошел размашисто зашагал]>.

Исключая вычеркнутый, скорее всего, по причине чрезмерной грубости, приведенный выше абзац, <вставка № 2> почти без изменений вошла в окончательный текст второй книги.

И еще одна вставка в эту главу, обращенная к Дугину, помеченная в тексте черновика и на полях <заготовки> двумя крестиками:

<[К таких] Таких как Калмыков [ни капли жалости] давить, как гадюк истреблять надо. [Уничто] И тех, кто слюнявится жалостью к таким стрелять буду, понял? Чего ты слюни распустил? Сошлись! Злым будь: Калмыков если б его власть была, стрелял бы в нас папироски изо рта не вынимая, а ты: Эх, мокрогубый!>

На примере XIV главы выше мы показали, что подобную работу писатель провел и с главами, посвященными белым и, в первую очередь, - Корнилову.

Шолохов не раз возвращается к генералу Корнилову, рисуя привлекательный образ патриотически настроенного белого генерала.

В рукописи первоначально значилось: <Лукомский внимательно смотрел на небольшое смуглое лицо Корнилова, с привычно знакомыми твердыми складками от переносов извилинами, спадавшими к усам> (90). Но Шолохов вычеркивает этот текст, ставит на полях значок: Х¹? И этим же значком обозначена следующая вставка:

<Лукомский внимательно смотрел на [неб] [небольшое] [сухое] смуглое лицо Корнилова [с привычно знакомыми твердыми складками [от] [до] [спадавшими от носа наискось к нависшим над черствым ртом усам]. Оно было непроницаемо, азиатски спокойно: по щекам, от носа к черствому рту, закрытому негустыми, вислыми усами, привычно знакомые [лежали] кривые ниспадали морщины. Черствое жесткое [чуть] строгое выражение лица нарушала лишь [завиток] косичка волос, как-то трогательно ребячески спустившаяся на лоб>.

В беловом варианте рукописи портретная характеристика Корнилова дополнена:

<Облокотившись, придерживая маленькой сухой ладонью подбородок, Корнилов сощурил монгольские, с ярким [углевым] блеском глаза:>.

Эта вставка почти в том же виде вошла в окончательный текст романа. Но особенно интересно в черновиках то место в 16-й главе четвертой части, где Шолохов несколько раз переписывает разговор Корнилова с генералом Романовским в день, когда стало ясно, что задуманный им переворот потерпел крах. Этот разговор заслуживает особенного внимания, и мы к нему еще вернемся в следующих главах нашей книги.

Исследование рукописи <Тихого Дона>, так же, как и исследование биографии Шолохова, под углом зрения прояснения проблемы авторства, можно уподобить своего рода текстологической дактилоскопии. Подобное <дактилоскопическое> исследование <Тихого Дона> его черновиков, источниковой базы, прототипов романа, в неразрывной связи с биографией Шолохова - таков реальный путь к прояснению искусственно навязанной проблемы авторства <Тихого Дона>.

______________________

1.      Прийма К. Шолохов в Вешках. //Советский Казахстан, 1955, № 5. С. 67-68.

2.      Там же.

3.   ОР ИМЛИ. Ф. 143, оп. 1, ед. хр. 4. Далее рукопись 1-й и 2-й книг <Тихого Дона> цитируется без сносок, поскольку не имеет сквозной нумерации.

4.  Васильев В.Г. О <Тихом Доне>, М.А. Шолохова. Челябинск, 1963. С. 4

5.      Экслер И.В. В гостях у Шолохова. - Известия, 1957, 31 декабря.

6.      Шолохов Михаил. Собрание сочинений в восьми томах. Том 2, М., ГИХЛ, 1956. С. 9. Далее сноски даются в тексте (книга, страница).

7.   Семанов С.Н. <Тихий Дон> - литература и история. М., 1977. С. 15.

8.   Экслер И. В гостях у Шолохова. //Известия, 31 декабря 1937 года.

9.   Там же.

10.   М.А. Шолохов. Автобиография. Ст. Вешенская, 14 декабря 1932 года //РГАЛИ. Ф. 1197. Оп. 1. Ед. хр. 4.

11.  Лежнев И.М. Шолохов. М., 1948. С. 228.

12.  Васильев В.Г. Указ. соч. С. 6.

13.  Сивоволов Г.Я. Михаил Шолохов. Страницы биографии. С. 308.

14.   Обухов Михаил. Встречи с Шолоховым (20-30-е гг.) //Творчество Михаила Шолохова. Статьи, сообщения, библиография. Л., 1975. С. 287.

15.   ОР ИМЛИ. Фонд 143. Оп. 1. Ед. хр. 4. Рукопись 1-й и 2-й книг <Тихого Дона>.

16.  Венков А. <Тихий Дон>: источниковая база и проблема авторства. Ростов-на-Дону, 2000 г. С. 339.

17.  Колодный Л. Указ. соч. С. 427.

18.  Там же. С. 427.

19.  Венков А.В. Указ. соч. С. 23.

20.  Лежнев И. Путь Шолохова. Творческая биография. М., 1958. С. 200.

21.  Колодный Л. Указ. соч. С. 32.

22.  Там же. С. 13-14.

23.  Казачий словарь-справочник. Том 3, Сан-Антонио, Калифорния, США, 1970. С. 94

24.      Макаров А.Г., Макарова С.Э. К истокам <Тихого Дона>. //<Загадки и тайны <Тихого Дона>: С. 220.

25.      Архив Ростовского ФСБ. Дело № 27966, том 3, л. 20.

26.      Шолохов М.А. <Тихий Дон>, том 1, М., ГИХЛ, 1953. С. 5.

27.      Макаров А.Г., Макарова С.Э. Указ. соч. //Загадки и тайны <Тихого Дона>: С. 221-222.

28.      Мезенцев М. Как вас теперь называть, Аксинья? //Донское слово, 1991, 16 ноября.

29.      Семанов С. В мире <Тихого Дона>, М., 1987. С. 65.

30.      Современная текстология: теория и практика. М., Наследие, 1997. С. 7.

31.      См. Колодный Лев. Указ. соч. С. 121.

32.      <Известия>, 31 декабря 1940 г.

33.      Донская волна, 1918, № 11, с. 7. Впервые приведено в работе З. Бар-Селлы <Тихий Дон> против Шолохова> //<Загадки и тайны <Тихого Дона>. С. 160.

Феликс Кузнецов