Шолохов в сознании интеллигенции "с того берега"

Начиная с 30-х усиливается интерес, в особенности среди казачьей эмиграции, к личности и биографии художника, к донцам, знавшим Шолохова на родине, историческим лицам <Тихого Дона>, к состоянию работы писателя над незаконченными произведениями. Так, <Станица>, помещая портрет автора <Тихого Дона> и <Поднятой целины>, обращалась к читателям с вопросами: кто такой Шолохов - <Казак? Какой станицы? Иногородний? Участвовал ли в Великой войне? В какой части? В каких рядах провел гражданскую войну?>, намереваясь регулярно печатать полученные от своих корреспондентов сведения63, однако дело далее элементарных биографических фактов, почерпнутых из популярных советских источников, не пошло. В 1954 краткую биографию Шолохова компилятивного характера составил Б. Богаевский. В 1962-м в некрологе, посвященном казаку А.Е. Ефремову, сообщалось, что покойный учился в школе вместе с автором <Тихого Дона>. Тогда же появились на страницах этого журнала и воспоминания об одном из прототипов Григория Мелехова и историческом персонаже <Тихого Дона> Харлампии Ермакове, написанные Е. Ковалевым.

После присуждения Шолохову Нобелевской премии в 1965 году были реанимированы слухи о плагиате автора <Тихого Дона>, переведенные в плоскость откровенно политических нападок на писателя, принявших тотальный характер <охотничьей> травли. За давностью времени трудновато установить, кому именно принадлежит приоритет в развязывании тоща и до сих пор не унимающейся облыжной и пошлой кампании. Кому первому и на какой технологической кухне лжи пришла в голову совершенно дикая, а главное - широко поддержанная, мысль о том, что Шолохов <никак> не может представлять русскую интеллигенцию, народ и Россию перед <лицом> Нобелевского комитета и фонда. Более того, как уверяли <мировое сообщество> <Грани>, автор <Тихого Дона> <примазывается к величию и благородству русского народа> и тем самым <позорит и его величие и его благородство>, и, конечно, по этой причине <современная русская интеллигенция> <никогда не простит западной культуре присуждения Нобелевской премии Шолохову...>.

Оскорбление, нанесенное шведской Академией <русской интеллигенции>, переживалось столь глубоко, что даже спустя четыре года факт мирового признания гения Шолохова воспринимался некоторыми эмигрантами как дурной сон. Прозаик И. Ельницкий написал по этому случаю нечто вроде фантастического рассказа. О том, как его alter ego разбудил среди ночи телефонный звонок, оказавшийся добрым предвестием присуждения ему Нобелевской премии, на церемонию вручения которой он незамедлительно отправился вместе с женой. Во время торжественной процедуры, когда слово взял король, выразивший <радость> оттого, что <видит перед собой... после Бунина и Шолохова нового лауреата из России>, благородный alter ego не выдержал: <Ваше величество!.. Простите, но вы совершили колоссальную ошибку! Шолохова никак нельзя назвать представителем от России>. <В зале начинается настоящая буря. Все 24 старца вскакивают со своих мест и, потрясая бородами... кричат: <Это неслыханно! Возмутительно!>> Но тут уже <не выдерживает> благородная жена новоиспеченного лауреата и перекрывает своим голосом всех: <Ваше величество! Славная Шведская академия опозорена тем, что наградила Шолохова! Разве нам не известно, что он ярый сталинец, идеолог соцреализма, так отвратительно ратовавший за расправу с Даниэлем и Синявским! <...> История, господа, не простит вам этого!> На обратном пути в Вашингтон niter ego, усталый, но довольный собою, вдруг чувствует боль в ноге. Он <заглянул под скамью и увидел сидящего там... Шолохова!> - тот выкручивал ему <левую ступню>, и становилось до того нестерпимо, что герой Ельницкого <вскрикнул и проснулся>...

Исключительная роль в навязывании и идеологическом обеспечении этой кампании принад-1ежит, безусловно, российскому диссидентству, активно просвещавшему <заевшийся> Запад с на-1ала 60-х годов и исподволь готовившему почву для агрессивною и массированного наступления т ценности русской истории и культуры. Многочисленные <полпреды> передового советского 1скусства и литературы (типа И. Некрасова и особенно Е. Евтушенко и А. Вознесенского, не вылезавших из-за рубежа в пору больших хрущевских идеологических игр) представляли генеральным вправлением в развитии русской культуры, где не находилось места Шолохову, прежде всего самих себя и томившееся в безвестности в недрах партийного режима подполье. Когда в 1964 году влюбленный диссидентской публикой европейский интеллектуал Сартр неожиданно для нее отказался от Нобелевской премии в пользу нескольких писателей с мировыми именами, в их числе и Шолохова, основоположник <атеистическою экзистенциализма> сразу же лишился ореола мыслителя и провидца и настолько пал в <мировом> общественном мнении, что до конца своей жизни замаливал этот неосторожный грех. <Омерзительный Сартр>, - откомментировала проступок французского философа и художника Л. Чуковская; <советский подголосок>, - заключил А. Гладков. Визит Сартра в Советский Союз в мае-июне 1966 года был встречен обструкцией диссидентов, а Солженицын демонстративно отказался от встречи с ним, обвинив его в пособничестве <палачу Шолохову>. С этого времени Сартр резко изменил вектор приложения своих интеллектуальных сил: именно в 1966-м он стал защищать Синявского и Даниэля, в 1967-м в знак протеста против их осуждения отказался от участия в работе съезда советских писателей, в 1968-м возмутился вводом войск государств - участников Варшавского Договора в Чехословакию, в 1969-м осудил исключение Солженицына из СП СССР, затем - перед смертью - выступил в поддержку А.Д. Сахарова и бойкота Олимпийских игр в Москве... О духовном прозрении Сартра можно прочесть в книге Л. Андреева с актуальным названием <Жан-Поль Сартр: Свободное сознание и XX век> (М: Моск. рабочий, 1994).

И нет ничего удивительного в том, что даже казачья периодика за рубежом начала <добровольно> расказачиваться со второй половины 60-х годов и становиться слабеньким эхом <Нового русского слова>, <Граней> и других прогрессивных изданий. Хотя и то правда, что на поприще журналистики вступило родившееся уже за границей поколение донцов, часто, по наблюдению П.А. Соколовой из Аргентины, уже не владевшее языком родителей, превратившееся в иностранцев, избегавшее <бесплодных споров отцов, раздорами рывших могилу страждущему казачеству>, и не знавшее броду...

В 1966 году в <Родимом крае> появилась заметка В.Л., сводящаяся к перечню нескольких ошибок, допущенных Шолоховым в романе. Перечисление авторских оплошностей связывалось с категорическим выводом корреспондента журнала о том, что <описать боевые эпизоды из жизни казаков, их прибытие на фронт 1-й Мировой войны с правдоподобием до последних мелочей, мог только человек, действительно сам принимавший в этом непосредственное участие, а не Шолохов, которому тогда было 9-12 лет. А вот когда он к этому произведению, не зная условий военного и другого быта, приложил свою руку, то его творчество оказалось полно грубейших ошибок>.

Об ошибках в <Тихом Доне> или неверном освещении в нем отдельных эпизодов времени революции и гражданской войны писали и раньше, но тогда фактические упущения и просчеты, встречающиеся в больших полотнах не только молодых авторов, отмечались с сожалением и без намека на плагиат. После 10 декабря 1965 года эмигрантская печать резко переменилась в отношении к Шолохову. Даже такой элементарный факт из жизни писателя, как попытка исполнения им <баллады> о казаке (уходящем на войну) с дрожью в голосе, по свидетельству Мартти Ларни, еще в 1963 году истолковывался в порядке вопроса: <Не о том ли плачет писатель, как он, уйдя с красными, палил этот самый <тихий Дон>?> - и ответа на него: <Плачет горькими слезами страшного раскаяния с полным сознанием совершенного преступления над собственным народом, который он, Шолохов, ослепленный большевицкой ненавистью, все же любит>. В 1966 году этот эпизод понимается уже иначе: <Глубоко сомневаюсь, - пишет П.К., представившийся казаком ст. Вешенской, - чтобы слезы раскаяния выступили на глазах этого матерого чекиста>, ставшего к 1930 г. <настоящим верхнедонским сатрапом>. По-другому воспринимается и <Тихий Дон>: литературные достоинства романа <никак не доросли до Нобелевской премии>, на чем, по уверению П.К., сходятся <почти вес русские эмигрантские критики>. Переходя на личность художника, И.К. замечает: <Здесь... заграницей, лично об авторе даются самые отрицательные отзывы, и - нужно сказать -вполне заслуженные им>. В определении <параметров> таланта Шолохова сотрудник <Родимого края> солидаризируется с К. Померанцевым, который его оптимальной мерой считал <Судьбу человека>, вообще произведение, не превышающее объемом пятидесяти-шестидесяти страниц, иначе этот дар или <просто тонет>, как в случае с <Тихим Доном>, или превращается в <третьестепенную посредственность>, каковой являются <Поднятая целина> и незавершенный роман <Они сражались за родину>. <Выходит, - завершает свои заметки П.К., - что как будто и правы те казаки, что уверяли еще в 1932-33 годах, что от Шолохова ждать больше нечего, все чужое <обработал>, а его личное совсем не соответствует тем похвалам, что расточает в его адрес советская критика>.

Словно сговорившись с П.К., <станичник> Е. Евлампиев в другом журнале уточняет: <Михаил Шолохов работал или служил приказчиком у одного из купцов станицы Вешенской, кажется, Озерова. В то же время в одной из ближайших станиц, как будто Букановской, жил священник, имевший несколько дочерей. За одной из них ухаживал или даже был его зятем донской офицер. За другой дочкой ухаживал Шолохов. Офицер, проживавший у священника станицы Букановской, вел дневники и записи о событиях, происходивших как в старой России, так и революционных событий и эпизодов гражданской войны>. Судьба офицера Евлампиеву неизвестна, однако он уверен, что <его записи остались в доме священника, и там ими завладел М. Шолохов, и они-то и послужили основой <Тихого Дона>>.

Задолго до Солженицына, Медведевой-Томашевской и Р. Медведева русская эмиграция пыталась <вычислить> возможного автора романа и его жизненные и интеллектуальные <габариты>. Некто И.С.Г с уверенностью, с какою у нас судят о <тайнах> мироздания, убеждал читателей <Часового>: <Ему(Шолохову. - В.В.) было всего 22 года в 1927 г. Написать и обработать такую книгу надо не менее 4-5 лет. До этого он должен был получить не меньше как среднее образование. Надо было иметь хороший личный опыт созревания художника, как в своей, так и в чуждой ему среде тех времен. Надо было провести большую изыскательную работу в архивах, литературе и современной той эпохе прессе. Надо было также и воевать в Гражданской войне!> и вообще <он не мог иметь какого-либо образования или литературной) опыта, необходимых даже для <вундеркинда>, чтобы написать такую вещь, как <Тихий Дон>, особенно первую часть>.

<Рассуждения>, подобные написанному И.С.Г., можно встретить и в других изданиях русского зарубежья и незарубежья. Оспаривать их -задача неблагодарная и ненужная. Они не выходят за рамки первичных примитивных индуктивных умозаключений и потому, выраженные хотя и неуклюже, мало уязвимы с точки зрения формальной логики и ее законов. Они есть минимум логических схем и операций, которыми необходимо владеть разумному человеку в его познании реальных явлений и предметов и их отношений. Беда только в том, что эти схемы у И.С.Г. так и остаются в сфере чистых мыслительных манипуляций с отвлеченными понятиями, не обремененными никаким конкретным реальным историческим содержанием. Сами исходные понятия в суждениях И.С.Г. носят формальный характер и нуждаются в выяснении их объема: <Шолохов>, <среднее образование>, <хороший личный опыт> и т.п. Не говоря уже о той лестнице мелких заключений, подымаясь по которой, И.С.Г. делает общий вывод. Каждая из се ступенек - <надо не менее 4-5 лет>, <должен был получить>, <надо было воевать> и т.д., представляет собою доморощенную аксиому, не обладающую всеобщностью и не подтверждаемую даже элементарным житейским опытом.

Особенно становятся очевидными мелкотравчатые и темные намерения таких авторов, как И.С.Г, когда они, изнемогая от умственной натуги, начинают пользоваться не своей силой: <образование или литературный опыт, необходимые даже для <вундеркинда>>. Можно подумать, что этот самый И.С.Г был вундеркиндом и теперь переживает состояние гениальности. Впрочем, читатель уже встречался в этой статье с примерами эпохальных заявлений от лица <русской интеллигенции> и от имени и по поручению <русского народа>, <России> и даже <истории>; столкнется он с аналогичной риторической фигурой красноречия и при непосредственном знакомстве с материалами книги, где будут попадаться <поэтизмы> и весьма мутные - в виде некорректных ссылок на всякого рода слухи и доверительные разговоры с очень скромными и стеснительными людьми, пожелавшими остаться неизвестными, то есть с тем бесспорным историческим источником, какой народ метко окрестил аббревиатурой ОБС -<одна бабка сказала>...

Подозрение Шолохова в плагиате поддерживалось авторитетом таких видных знатоков истории советской литературы в русском зарубежье, как М. Слоним и Г. Струве, время от времени напоминавших молодым поколениям эмигрантов о легенде вокруг <Тихого Дона> конца 20-х - начала 30-х годов. Отзываясь на книгу Э. Симмонса <Русская проза и советская идеология> (Нью-Йорк, 1958), М. Слоним умерял пространную мысль рецензируемого автора о большей, чем у Леонова и Федина, творческой внутренней свободе Шолохова <объективным> замечанием, к какому по обыкновению прибегают с не очень ясной целью: <Можно по-разному оценивать роль Шолохова в советской литературе и, в частности, художественную ценность его эпических полотен> и в подтверждение вспоминал о <любопытных некоторых фактах>, забытых <многими русскими читателями>: <Одно время среди <пролетарских писателей> распространяли слух, что истинным автором <Тихого Дона> является белый офицер, а Шолохов - подставная фигура>. И 1967 году на страницах <Русской мысли> стихи А. Вознесенского, обращенные к Шолохову:

Сверхклассик и сатрап,

Стыдитесь, дорогой. Чужой

роман содрал -Не смог содрать

второй, -

поддержал Г. Струве: <Как бы то ни было, надо признать знаменательным, что смелый молодой поэт нашел возможным и нужным, по истечении почти сорока лет, повторить обвинение, выдвинутое же почему-то против советского <лауреата>. Будем надеяться, что когда-нибудь правда выйдет наружу>.

Подозрительное отношение к Шолохову стало настолько сильным, что зачастую лишалось всякого разумного основания. Ответ автора <Тихого Дона> по получении Нобелевской премии на вопрос журналиста о дальнейшей судьбе Григория Мелехова: <Он умер давно до окончания книги> - <Родимый край> нашел <загадочным>, хотя писатель имел в виду судьбу одного из его прототипов - Харлампия Ермакова, и расшифровал по-своему: не хотел ли тем самым Шолохов сказать, что <казачество никогда не сможет примириться с коммунистическим режимом и поэтому подлежит физическому уничтожению?>.

В другом номере журнала перепечатывалось <Открытое письмо писательницы Л. Чуковской М. Шолохову>, а также сообщалось, со ссылкой на книгу, вышедшую в Париже, что советская молодежь <зачитывается Грином>, а на вопрос о Шолохове отвечает: <Это историческая древность, когда-то, перед войной, был артистом>. И еще о том, что в Советском Союзе предпринимаются все усилия для популяризации катастрофически забываемого Шолохова. Не позволявший себе ранее ничего подобного, автор <Тихого Дона> <теперь... охотно согласился на создание в Ростове-на-Дону <Института по изучению жизни и творчества Михаила Шолохова> - чтобы в советской прессе на все лады повторялось ею имя>>. Книга <Русские темы>, из которой приводились эти потрясающие воображение факты, вышла во Франции в издании польского <Института Литераторов> в 1967 году и принадлежит перу тридцатидвухлетнего югославскою диссидента М. Михайлова, профессора истории русской литературы в Загребе, проведшего по культурному обмену один месяц в Москве. Любопытно отметить, в порядке информации к размышлению: по возвращении из столицы первого в мире социалистическою государства Михайлов начал печатать свои репортажи <Летом в Москве> в белградском ежемесячнике <Дело>, который был остановлен цензурой, а автор репортажей привлечен к ответственности, обвинен в клевете и - по содержании под арестом в течение следственных девяти месяцев - приговорен судом к двум годам условно. Этот ужасающий по несправедливости случай широко и с пафосом освещался западной прессой, но останавливаться на нем далее <и скучно, и грустно>...

В связи с изданием А. Солженицыным за рубежом книги Д* <Стремя <Тихого Дона>: Загадки романа> (Париж, ИМКА-Пресс, 1974), сопроводившим ее своим авторитетным предисловием и биографической и литературной справкой об истинном авторе эпопеи, в печати русской эмиграции началась новая кампания по обвинению Шолохова в плагиате, на этот раз не с рукописи анонимного белого офицера, а литератора Ф. Крюкова, бумагами которого якобы воспользовался будущий знаменитый писатель. Своею версией Д* (за этой литерой, раскрытой в 1990 году Н. Струве, спрятала свое имя И.Н. Медведева-Томашевская, жена филолога Б. Томашевского) преследовала благородную цель: ни мало ни много очистить роман от шолоховского вмешательства и восстановить его подлинный текст.

<Труд Д* остался неоконченным, и только поэтому проблема "Тихого Дона" еще не решена, - с сожалением отмечал "Континент" и вместе выражал уверенность: - Но путь к окончательному ее решению намечен, и пройти по нему может любой квалифицированный филолог, было бы только для нот время, охота и усидчивость, и рано или поздно мы прочтем еще "Тихий Дон", пусть с пропусками, но без искажений>.

Грешным делом думается, что никому из столь горячо пекущихся о <подлинном> тексте романа этот шедевр ни <с пропусками>, ни <без искажений> не нужен. Появись он завтра на книжных развалах (под соответствующую случаю рекламу в газетах, на телевидении и радио), ни один из них не то что не бросится его покупать, но даже и бесплатно листать не станет, а тем более читать>. Тут надобно преодолеть такой психологический Эверест ассоциаций, воскрешающих в памяти Шолохова, что не приведи Господь. Как заметил в скобках И. Волгин, через двадцать пять лет несколько пришедший в себя от произнесенной Шолоховым на XXIII съезде КПСС речи: <...Когда позднее в очередной раз выплыл вопрос о подлинном авторе <Тихого Дона>, наши сомнения, скорее всего, вовсе не основательные, сильно подкреплялись этой незабываемой речью>.

Владимир Васильев