Рассказ

Еще в первую чеченскую войну увидела она по телевизору репортаж с места события: отбили какой-то объект у дудаевцев, туда, конечно же, военных медиков направили и тележурналистов пустили. О чем спрашивали телевизионщики и что отвечали им медики, Наталья не помнила, вернее, и не слышала, потому что, взглянув на экран, окаменела -  на заднем плане, в ранневесенней холодине у колес военного грузовика лежал истощенный донельзя мальчик в сапогах и гимнастерке. Больше на нем ничего и не было. Трупик его, свернутый калачиком, был положен прямо возле колес военного грузовика,  видно, специально положили так, чтобы не затоптать в  суете с ранеными. К ничем не прикрытым  коленкам мертвого солдатика была прислонена стриженая головенка с несоразмерно торчащими от худобы ушами. Булыжники колен на тесно сдвинутых тонких палочках ног, которые он обхватил своими ручонками, видимо, в желании сохранить хоть чуточку тепла, да так и окоченел, зияли лиловыми ссадинами.

Картинку эту  с экрана быстро сдернули, но увиденное  в одно мгновенье так поразило Наталью, что оставило её долго стоять перед телевизором, ничего не слыша и не видя, как перед пропастью, в неожиданные глубины которой она только что заглянула.

Сын у нее был единственный. Отчего второго ребенка не завела, нормальному человеку сказать стыдно, а современному, испорченному да изолганному,  вполне  - для себя пожить хотела. Как будто дети это не для себя.

Афганистан коснулся ее только разговорами о том, кому и когда цинковые гробы привезли. Официантка из кафе, где они обедали, сына на той войне потеряла. Это было самое близкое горе, которое она тогда увидела, испытывая тихую преступную радость от того, что ее солдат еще маленький. А когда чеченская навалилась, он уже подрастал. И как раз тот сюжет.

- Не отдам!

Эту фразу она не произнесла, она громыхнула  во всем ее существе  -  и в теле, и в сознании и определила всю дальнейшую жизнь семьи. И не было никакой силы, чтобы смогла её пересилить. Да и какую такую вину нес на себе пацанёнок, доживший до восемнадцати лет? Вырос и тем самым совершил преступление!? Так что ли?..  Даже если и не угодит на войну.

Сносить казарменную  жизнь, тяжести службы - разве об этом речь? Если было бы так - строго, но справедливо, - разве лили бы матери слёзы на проводах? Не одна бы рада была - уму разуму научат, если мне не удалось. А то ведь без вины, а мытарят, как каторжанина:  Кого охранять, кого защищать? Поставили страну с ног на голову, унизили, разодрали, надругались.  Своих с "лимонами" в английские школы, а наших с  лимонками и с "калашниковым" под пули?

Накося, выкусите!

Институт -  как панацея от страшной беды. Перевели дух. Доллары собирали всей семьей, родители дачу продали, и мужу повезло - коттедж  для новых русских удачно спроектировал, и к окончанию института сыну на школу с пансионом в Англии насобирали. Отправили на год, но чтобы не вернулся. Еще копили ему на колледж какой-никакой, чтобы получше "зацепиться". Скучали, а на душе было легко, как после исполнения важного долга. Теперь, все что касалось службы в армии или военных действий федералов в Чечне, ее жизни не касалось, и чтобы лишний раз не расстроиться,  избегала всякую информацию об этом и никаких разговоров на военно-армейские темы не поддерживала. Раз только Наталья услышала  у себя за спиной от одной, у которой и не сын вовсе, а дочка, и которой нетяжело рассуждать на армейские темы, мол, хорошо тому, кто может сына выкупить, но никак на это не среагировала. Да еще иногда испытывала чувство острой жалости к чужим парням, не уехавшим, как ее сын, из кутерьмы российской жизни. Особенно если и возрастом, и обликом на сына походили.

Сирень цвела как никогда. Свекровь ахала: "Цветет, как перед концом света, и листочка не видно:"  Казалось, все городские старушки вышли с букетами сирени на перекрестки улиц, прося за них, совсем не от хорошей жизни, чуть ли не пятак, и, сами того не ведая, принарядили город, как для праздника.  

Наталья любила, чтобы цветы в ее квартире стояли роскошным букетом в большой керамической напольной вазе, которую она привезла из Крыма, когда отдыхала там с первоклашкой-сыном. В медовой глазури ваза с налепленными по тулову поясом подсолнухами так ей тогда понравилась, что она не устрашилась ни ее размера, ни веса, и всю дальнюю дорогу ревниво оберегала сумку, сохраняющую керамический подсолнечный бок, от возможных ударов. С тех пор ваза с хохляцким мотивом заняла почетное место в их доме, как атрибут семейного счастья, и цветы  - от ранних тюльпанов до последних осенних хризантем - щедрыми букетами, всяк в своё время, непременно красовались в ней.

Взяв, не скупясь, у сухонькой старушки охапку сирени, Наталья шла домой в таком легком, таком приподнятом настроении, как человек,  которого ждёт замечательный вечер с новым фильмом на видео и еще целых два дня отдыха впереди с походом в сауну и с поездкой в гости. Да и весна на улице! Наталья всегда была немного влюблена весной и с возрастом это чувство в себе ценила. Влюблена была во всё и во всех, и ощущала себя так, будто вся жизнь у нее впереди, будто она ее только начинает. По утрам просыпалась мгновенно, с ощущением тихой радости, и тут же вспоминалось, что радость реальна, все в семье хорошо, у сына успехи в английском, муж проект удачно пристроил да еще сегодня она оденет новые туфли, что так  замечательно подходят к кожаной итальянской куртке: Да мало ли хорошего в жизни?!

Шла на подъеме, держа перед собой сиреневую душистую роскошь, из-за которой все на неё заглядывались и многие улыбались. И вдруг, у Натальи было такое ощущение, что прямо из-за букета, на нее выскочила женщина. Это было так неожиданно, что, не успев растерять праздничного настроения, она и ей, как и всем встречным, улыбнулась. Наскочившая же не только не поддалась её лучезарности и не извинилась, что, по мнению Натальи, должна была сразу сделать,  а, казалось,  и вовсе ее не заметила. Лицо у женщины было немного припухшим, как после дневного сна, взгляд не то что сонный, а пустой, отрешенный. Одна бровь, как при большом удивлении, странно дыбилась на лбу в прилипших прядках волос. И шла незнакомка несуразно мелкими шагами быстро-быстро, как на машинке строчила. Про таких и говорят - очумелая.   

Настроение все-таки оборвалось.

- Эй, - окликнула Наталья женщину, немного отведя букет в сторону, - смотреть надо, куда мчишься!

Та как-то неуклюже через плечо обернулась, в упор взглянула пустыми глазами, остановилась, провела рукой по лбу, и вся вдруг обмякнув и не сказав ни слова, медленно побрела дальше.

Столь резкая перемена в поведении женщины неприятно поразила Наталью. Постояла, ничего не понимая, посмотрела ей вслед и, передернув, как в ознобе, плечами, решила сделать вид, что ничего не случилось.

- Идиотка какая-то уже почти у дома на меня наскочила:, - все же  пожаловалась мужу, переступив порог квартиры. - И не извинилась даже:  

После удачного отъезда сына они с мужем переживали нечто вроде второй молодости, и он, охорашивая сирень в вазе, даже испугался:

- Не ушибла? Мало ли ненормальных. Весна, все шизофреники активизируются:

Вечером ненадолго заглянула соседка тетя Даша перехватить денег внуку на мебель, и, уходя вдруг спросила, не слыхали ли, сына у женщины в соседнем доме в Чечне убили. И добавила для чего-то: "Почти как ваш:"

Нет, Наталья не слышала и ничего не знала, но тотчас поняла, кого она встретила совсем недавно. И ей не понравилось, что соседка ни с того ни с сего вдруг связала ее сына с погибшим парнем, будто тем самым пробила брешь в той невидимой защите, что должна быть вокруг него. Настроение даже испортила. Закрыла за тетей Дашей дверь, передернула плечами.

:Подъезд соседнего дома был на удивление чист. Потолок только ребята немного подпортили  пятнами копоти,  что-то жгли и подбрасывали. А стены были, как после ремонта, - ни пятна, ни царапины. Возле каждой двери половички, все на один манер лежат, нигде не сбиты. Всё замечала Наталья,  разглядывая подъезд, раздумывая, войти  к той, которой вовсе не до людей, или пойти домой и все забыть?  

Домой  хотелось так, что даже под ложечкой саднило.

Да и что скажет она потерявшей единственного сына женщине? Что ее лицо так и стоит перед ней, так и мнёт душу, как силуэт мальчика, лежащего под колесами машины?.. Горе-то не у Натальи, и не себя же утешить она идет, а чужое горе облегчить, так как же в таком признаться? Да и нужна ли кому ее помощь?

Все так и не так:

Может, идет, чтобы с ее сыном ничего не случилось?.. 

Может и так:

Дверь открыла худенькая старушка и без всяких слов рукой повела, заходи, мол, и на кухню заспешила, чайник её позвал своим веселым свистом.

- Погоди немного, - обернулась к Наталье, снимая с полки чайную чашку, - я чаёк сейчас Люде с медком отнесу, вдруг выпьет, да и скажу, что подружка пришла, может и поговорит:

- Не подружка я, - охрипла вдруг Наталья, - я рядом живу: Сын у меня почти такой же, как её:, -  тут Наталья прошептала, - как её сынок:

- Женечка: - подсказала женщина. И ласково так: -  Да ты посиди, взгляну и скажу:

Кухонька у Людмилы была такая же, как и у Натальи, на один манер строенная, только эта со дня своего строительства никаких изменений не претерпевала и даже побелена  была не эмульсией, а обыкновенной известью, что Наталью, не смотря на волнение, удивило. Давно она не встречала извести на стенах. На окошке герань со столетником, шторки штапельные в лаптастых оранжевых разводах. На полу самодельные половички, плетеные из старых тряпок. Несмотря на бедность, все чистенько, ярко и уютно. Не верилось, что здесь живет та  женщина, с тем лицом.

Вернулась старушка тут же, еще Наталья и кухню оглядеть не успела:

- Не хочет: Да ты потом приходи: Говорить ей трудно и людей видеть: Уж сколько без всякого покоя мается, глядеть мочи нет: А я ее родственница. Бабой Таней меня все зовут:

Ох, как понравилась Наталье баба Таня  - личико  в мелких лучиках морщинок, глазки ласковые и всепрощающие, никакого следа краски на седых волосах, и платочка не стыдится, и тому так славно на седой голове "домиком" красоваться. Не помнила Наталья своей бабушки, рано ее родители осиротели, и показалось ей, что ее родная бабуля, доживи она до старости,  должна была быть похожа на бабу Таню:

Сирень все еще бушевала. На смену фиолетовой пошла белая, что на несколько дней расцветала позже. Наталья больше любила фиолетовую, особенно темную, колированную, которая и вовсе смотрелась красавицей, но выбрала все же букет белый. Вымыла вазу, оттёрла полотенцем до блеска медовые от глазури подсолнухи, плеснула воды, бросила в неё, чтоб букет стоял дольше, щепотку сахара. Опустила в вазу белую охапку сирени. Растормошила, расправила : Отошла в сторонку, полюбовалась.

- Лежит,  - сказала баба Таня вместо приветствия, как человеку знакомому, с которым только что рассталась, и здороваться с которым совсем ни к чему. - Возвращается с работы и ложится, даже не раздевается. И как помочь, как отвлечь: Молюсь, молюсь и знаю, всякий день не без завтра, но день-то этот еще прожить ей, горемычной, надо, а как его прожить-то?..

Замолчала, увидев вазу с сиренью, которую Наталья примостила чуть в сторонке от себя.

- Ну, зайди, поставь:

Людмила лежала на кровати справа от двери, согнувшись калачиком и отвернувшись к стене. В изголовье кровати тумбочка с телевизором, слева  еще одна кровать, - "Женина:," - мелькнуло у Натальи. Напротив  буфет и шифоньер, изображая стенку,  выстроились в  ряд, в середине столик журнальный и обшарпанное зеленое креслице.  Балконная дверь открыта, тюль сдвинута на сторону: Взглядом выискивая место для вазы, Наталья не выпускала из виду тонкую спину Людмилы с торчащими сквозь одежду лопатками. На полу вазе место, но чтобы никто не споткнулся об нее и чтобы видна со всех сторон была:  Поставила на столик.

На кухне странно безмятежно пахло свежезаваренным чаем. Баба Таня, расставив чашки, кивнула Наталье, садись, мол, и продолжила, будто и не прерывала, разговор:

- Зацепиться, ухватиться ей не за что, чтобы заново жить начать: Дитё-то одно было: - и взглянув поверх Натальи, приподнялась: - О тебе, говорим, милая, о тебе: Чайку выпьешь ли с нами?

Наталья оглянулась. Прямо за ее спиной в проеме двери стояла Людмила.

Бровь уже не дыбилась над её лицом, но глаза в темных окружьях век все еще били  пустотой. Губы в бляшках сухой корочки, на самой середине в трещинке запекшаяся кровь. Прошла мимо Натальи в глубь кухоньки, не кивнув и не  взглянув на нее. Села на табурет, с которого баба Таня заботливо стряхнула невидимую пыль, сказала:

- Красивая сирень, спасибо: Я ее любила: Раньше:

Голос никак не вязался с лицом - тихий, удивительно мелодичный, будто не кричали им, не голосили, не надрывали его, узнав страшную весть.

Наталья в ответ привстала, засуетилась руками, забормотала: Рада что понравилось: -  и, почувствовав испарину на носу, вовсе смутилась.      

- Ты видела её, Тань? -  принимая от родственницы чашку, спросила Людмила, и не дожидаясь ответа, предложила: -  Пойдем, посмотрим:

Расплескивая чай, прошла мимо Натальи, которая поняла, что их зовут посмотреть на её сирень только тогда, когда следом за Людмилой пошла баба Таня.

Аромат сирени наполнил комнату. В лучах заходящего почти оранжевого солнца букет смотрелся невестой - пышные гроздья с легкими  вкраплениями зелени листочков раскинулись во все стороны, упруго выгибая своей тяжестью тонкие прутики ветвей. В гулкой тишине настоянного на гроздьях сирени воздуха монотонно жужжала привлеченная ароматом пчела.
Людмила, присев на измятую кровать напротив букета, замерла, забыв отпить спекшимися губами из чашки. Казалось, она разглядывала букет с одной лишь мыслью - если ткнуться в прохладные белые гроздья лицом, поможет ли это ей забыться, унять боль?

Пчела, поочередно приседая на каждую кисть, ненадолго замолкала и вновь срывалась в полет на той же монотонной ноте, заставляя кисти сирени мягко вздрагивать и покачиваться вслед, будто прощаясь.

- У меня тоже сын, может, постарше, и я знаю: Нет, не знаю: Понимаю, что это за горе, потерять сына. Я только подумаю об этом, мне жутко и страшно: Я только представлю на миг, и головой трясу от страха.: А ты как? Увидела тебя, и места себе не нахожу, - осторожно подойдя поближе к Людмиле, неожиданно для себя во всем призналась Наталья.  - Думаю, что у всех  жизнь идёт своим чередом, а у тебя сына нет: Это же так ужасно! Помочь ничем нельзя тебе, но, думаю, должна к тебе пойти:

Оборвала себя, вдруг осознав изуверский интерес своих вопросов, и, пронзённая простой мыслью, что ничего и сказать-то нельзя этой женщине, чтобы её не ранить,  прижала ладонь к губам.

Пчела перестала гудеть, уселась на самую верхнюю гроздь и деловито потирала крылышки задними лапками.

Людмила поставила чашку  рядом с вазой, провела рукой по лбу, по щекам, будто проверяя, на месте ли они:

- Да мне теперь не страшно. Когда боялась, что это может произойти - было страшно, а сейчас нет. Уже случилось:Еще только боюсь - мучился ли он перед смертью, испытывал ли ужас или нет?

:- Он всегда был хороший, а я: И шлепала, и ругалась: Полы вот мыть заставляла: Пусть бы стояли грязные:

- Святой есть у нас. Новый святой: тоже Женечка. Его мучили сильно и люто казнили, и с ним еще мальчиков: Мама его тоже Люся: Такое совпадение:Так странно! :Думаю, вот, лежу, может к ней поехать? Может, подскажет что?

Вскинула на Наталью голову, даже улыбнулась:

- А он у меня всегда был умный и все знал. Взрослая баба, а до сих пор не понимаю, кто прав, а кто виноват и вообще, что происходит вокруг. Помню, говорила ему о жизни, и, казалось, так правильно говорила, пример приводила, взяла я тогда  журнал, депутатский орган, там депутатам во всяком номере один вопрос задают, и каждый, прямо как на смех, каждый из них отвечает на него по-своему: Говорю ему: " Женечка, в стране один плюрализм и никакой истины, за что стоять, никто не знает, всякий старается себя только показать и себе оторвать, не ходи в армию - и людей найдем, и отсрочку возьмем:" А он: Он со мной всегда, как с маленькой, говорил, строго так: "Мама! Плюрализм явление модное, значит временное, а Отчизна - навсегда: Я, - говорит, - детей хочу своих растить в сильном и крепком государстве, чтобы они жили-поживали и добра наживали.: А где его взять, если никто служить в армии не будет:" Так и говорил: И я даже стеснялась его слов. Прямо как дурачок, которого всякий на смех поднимет:  И он всегда о серьезном легко говорил. Играючи: Да и денег ведь совсем у нас не было: У кого нет денег, тот без справедливости:

Наталья всем телом подалась вперед:

- Скажи, ведь если бы ты могла его спрятать, если бы деньги были, ты бы это сделала? Сделала? Так ведь? Так:

- Не-е-т:- задумчиво протянула Людмила. - Он бы не дался:

Баба Таня, утирая глаза концами платка, шаркая тапками, ушла на кухню.

- А ты не думай, что ты его шлепала. Зачем? - опустилась на коленки и подобралась на них еще поближе к Людмиле Наталья. -  Я сейчас, если детство вспоминаю, и как мама меня наказывала, веселюсь, потому что детских грехов за собой знаешь всегда куда больше, чем родители. И Женечка тоже, я уверена, твоими наказаниями веселился. Это обязательно так: То была жизнь, в которой все так и должно было быть - и полы, и шлепки,  а теперь тебе надо научиться не это вспоминать, а им гордиться: Он такой необычный:  Он такой правильный:  И совсем-совсем не смешной:

Замолчала, борясь со слезами, которые так стеснили ей горло, что перехватило дыхание.

Людмила, враз сникнув и потеряв к разговору интерес, начала отыскивать брошенную на кровати старую шаль. Прикрыв ею ноги, отвернулась к стене и замерла:

- Твой-то где? - встретила на кухне вопросом Наталью баба Таня.

И выслушав, резанула:

-  И ты тоже сына лишилась.  Да и ему, чай, там не сладко. Чужие пороги, они высокие: Разве только где приживалкой устроится: Э-э! Все спуталось! Без правды живем, так по бедам и ходим! У всех горе, у всех невзгоды:

И тоже отвернулась от Натальи и заперебирала, застучала кастрюлями.

Шла домой, борясь с желанием вслух сказать: "Старая дура! Что ты понимаешь?.."  И сказала, как только в квартиру вошла. И стало легче.

Сбросила туфли и прямиком в комнату сына. Здесь всё, как при нем, и как будто замерло в ожидании. Сирень, что вынула Наталья из напольной вазы и расставила в каждой комнате, пожухла, фиолетовые кисти свисли неряшливыми лоскутами и просились в мусорное ведро.  Рядом с сиренью фотография сына. Наталья любила её, на ней сын снят в полный рост, на боку сумка с учебниками, куртка распахнута. Во дворе института ранней весной его кто-то из подруг сфотографировал, и так удачно получилось, что Наталья сразу же фотографию в рамку и завела. Провела по ней ладонью, как погладила. Подошла к стенке, открыла пенал - там в завидной аккуратности, которую давно никто не нарушал, разложены оставшиеся вещи сына. Взяла футболку. Прижала к лицу. Футболка совсем не хранила сыновьего запаха, а лишь легкий запах стирального порошка. Вдохнула его, как могла, полной грудью, и, ткнувшись в нее лицом, мелко-мелко затрясла плечами.

Елена Пустовойтова