Рассказ

Мужичок, чуть-чуть странный сам по себе, по имени Иванушко, вышел в лесок и наполовину заблудился. Он не единожды спрашивал себя: <Куда идти?> ...Выйдет на лесную полянку и опять спросит: <Куда идти?>. Вот спрашивает он так и спрашивает, поворачивая, сам не зная куда, и выходит наконец на ягодный круг, весь в цветах такой, и опять за своё: <Куда тяперя идти?> Но тут леший, или ещё какое-то существо, поядрёней, громко на весь лес отвечает ему:

- Налево иди... Вон там, по дорожке...

Мужичок сдуру туда и пошёл. Леший как захохочет: возрадовался, значит, что погубил. А мужичку хохот тот смрадный в душу запал - он глаза выпучил да и повернул зело обратно, токмо наискосок.

Взбеленился леший: не удалось ему на веки вечные обмануть русского мужичка. Он и так, и эдак, и рукой невидимой, зело сильной, размахнулся, но в себя и попал... (следовательно, надсмеялась над ним другая сила, повыше его). И себя он навеки сгубил, и превратился в поганого мёртвотрупа, на земле лежащего, с тьмачисленными насекомыми и крысами внутри.

С тех пор в нашем лесу пропали лешие - один потянул за собой других, бабка за дедку, дедка за репку и так далее и тому подобное. Так все и сгинули, хотя были те лешие очень разные, и порой очень даже друг друга недолюбливали.

А мужик - знай себе идёт: то вперёд, то назад, то вкось - и токмо спрашивает у своего верхнего разума: куды ж теперь иттить? Не хотел он проявлять самохотие.

День проходит и ночь проходит. Естественную навь он даже полюбил: что с естественного трупа взять? Никогда им нечаянье не владело. А вот голодишко одолевал. Разве ягодками и грибками питался. Но смотрел вовсю и блюденье свое никогда не бросал: мало ли что на свете, том и этом, случается.

Скоро - от дальнего пути такого, от остатков наваждения былого - произошло маненько у него в голове боголишивость - неразумие, значит (потому как разум - от Бога, а неразумие - от супротивника). Назад воротити душу и тело грешное не было у него никакой возможности: далеко ушёл от родных мест.

И стали ему-где-то там, вдали, среди берёз белых и елей тайноведческих - видеться города некие, огромадные, и в електричестве своем зело красивые.

Мужичок испугался, а потом смекнул, что там, в конце концов, поисть можно. Ну, что ж, голод - не тётка, вошёл, значит, он в етот город виртуальный, с небоскрёбами и машинами, надеясь на крупное едение.

Глядит: люди кругом ходют, люди как люди, не с рогами, и головы не собачьи. Ходют, по-своему вякают, но странно. Зашёл мужичок в пивную: пивная пуста, никого почти нет, с аппарата в углу на него дунули - пошёл, мол, вон. Мужичок выскочил, что делать: не путают!

Надо помощи просить. Просил, просил - не дают. Наконец, дали. Мужичок присел у помойки, поел чего-то липкого из блюда - вроде еда. Таперя и оглядеться пора.

Смотрит кругом - а вчеловеченья нет! Мужичок то, ведь, наш токмо с виду был прост, а по большому счёту - знаток. Как другие некоторые мужики и даже девки.

Сразу смекнул - ходют кругом вроде люди, а на самом деле-трупы вечные, молчаливые такие, понеже чтобы они не говорили - один пустой звук. Для таких даже ад раем бы был, потому как ад всё-таки для живых, пусть и падших, а дети мёртвые вообще, по ту сторону и ада, и рая, и всего, что есть и будет во всей необъятной Вселенной этой. <А шума, разговору у них всё-таки много, - подумал наш Иван, мужичок этот странствующий, значит. - Ишь, славохотие у них оченное, славы ищут, мёртвые, а славы хотять... И, главное, ворожда меж ими какая. Уж померли навеки веков, а всё кусок друг у друга наровят выхватить. Мёртвые, а такие жадные, каждый другого загрызть хочет, хоть и цивилизованно, а не разумеют того, что померли, и ничего им уже не поможет>.

Взгрустнул тогда мужичок и чуть не заплакал. <Хоть бы знатьба какая бы проявилась, указала бы как от етого треклятого места выйти> - подумал он. Как только подумал - то ли мираж страшный пропал, то ли просто очутился он в чистом месте, где чёрт гадить не может, и всё прошло. А ядение то странное мужичок выблевал под осиною, яко не хотел он примать и жрати нечистую пищу, от которой в уме одно помутнение.

И пошёл он дальше кушанье искать благопотребное. На душе стало весело, что, дескать, от чёрта ушёл, солнышко светит, птички народные песни поют, кругом благолепие и хорошая таинственная тоска.

Мужичок продолжил своё хождение. Ходил он ходил - и вдруг, о Господи, видит домок деревянненький, русский, с петушком, и с окошечками, словно на мир дикий глядящими. Потеплело у него в сердце, чуть не разрыдался он по-лучшему и пошёл к домику. Навстречу ему старушка благодушная с корзиною, где одни ромашки и травы.

Мужичок к ней сразу:

 - Поисть; древняя, есть? Уж, почитай, не знаю, сколько ден не ел ничего путного!

Старушка ета благодушная отвечает:

- Да у нас уже пять лет как голод. Вот сам увидь: деревня рядом. - Иванушко удивился:

- А что ж люди-то учиняют тогда?

- Как што?- отвечает старушка.- Люди там поют, танцуют, пляшут, гармонь не смолкает до самой до тёмной ночи...

- Что за чудеса! - почесал в затылке наш мужичок.- Как же у них сил-то хватает голодными цельными днями плясать?!

- Пляшут, - неопределённо ответила старушка и развела руками. - Разве их уймёшь?

Иванушко тогда строго на неё взглянул и спросит;

- Идтить-то куда?

Старушка указала путь корзиною - там, мол, за чашей, сразу деревня. Мужичок наш прошёл, видит, правда, деревня. На сердце запекло: дескать, сейчас вот выйдут убогие, сирые, больные, без зубов и плясать пойдут. Посмотрел Иванушко острым глазком своим: да, пляшут, но все лихие, здоровые, краснощёкие, в красных рубахах, девки - красивые, прямо хоть в обморок падай от красоты ихней родной. Мужичок так и сел на пень. В уме только одно: чюдо! Потом же подумал: а, может, старушка по худоумию напутала - нету здесь никакого голода! Иванушко соскочил разом с пня - и прямо к людям: ну, и плясать вместе с ними стал. Да так лихо, что девки смеются и ручки ему дают.

Вот так и пляшут, и поют, и веселятся, и сказки чудные друг другу рассказывают - Иванушко и не заметил, как вечер наступил. Понеже полное веселие одолело его. Кудри от плясу разбегают, даже навь за кусты попрятались.

Наконец, Иванушко вздохнул, остановился и задумался: чегой-то ему не хватает?

- Поисть-то есть? - спрашивает он у деревенского. Тот на него глаза вылупил:

- Да ить ночь-то ещё не наступила, - отвечает.

Мужичок наш видит: что-то не то, хотя люди кругом свои, родные. Он тогда возьми и отзови одного седого благообразного старичка за бревно, где лягушки, и спрашивает у его:

- Скажи мне, старче, как у вас едят? Старичок выпучил на него глаза и говорит:

- А ты, мил-человек, не знаешь? Откуда ж ты?

-Я издалече.

- А тогда садись у лопуха. Я тебе расскажу. Сели,

- У вас же голод, - захныкал Иванушко.

- Никак нет. У нас в деревне во сне едят, - отвечает благообразный. Ежели летом, как чичас, так ночью в лес надо спать пойтить и лечь по-особому, головкой к востоку, слова тайные надо внутрь себя говорить, и ещё наш дедуля главный всю знатьбу нам пояснил...

- И чаво? Во сне жують? - обомлел Иванушко.

- <Жують>... Эх, темнота... Тонким сонным телом своим, которое во сне ясное, пищу они принимают... А наутро встают весёлые, сытые, хмельные - и мужики, и девки... Девки с утра на радостях песни поют, а мужики работают, не думай...

Иванушко так и прыг на лопух.

- Ужасть! - только и вякнул.

- Чего - ужасть?! Целый день все сытые ходют... Кто проголодается - тот поспит маненько, поест во сне, и - опять сытый.

 - А ежели далече идти? - бормотнул из лопуха Иванушко.

- А ежели далече, то и выпить, такой дорогой, можно. У нас, ежели кто попить хочет - никакой усобицы: спи и пей. Увесь красный день потом пьяный будешь. А зимой другая знатьба..

- И я так хочу! - вдруг выкрикнул Иванушко.

- Любо, - ответил благообразный. - Я скажу ему, дедуля втай тебя обучит быстро, и ежели со всем народом приляжешь, то и тебе во сне перепадёт... У нас община, даже сон обчий.

Подошёл следующий вечер. Обученный Иванушко прилёг со всеми на опушке, у пня, головой, как положено, меж сестрицей скромной и бородатым мужичком. И зрит он во сне чудо земли этой: все братики и сестрицы, и мужички, и старушки на, поляне во сне своём обчем даже вкусно питаются невидимой извне пищей своей. И Иванушко пьёт да ест хлеб вкусный, ржаной, мёд чистый и квас неслыханный по вкусноте - и всё это вроде не в сновидении ему обычном кажется, а взаправду сила и довольствие в него вливаются - сначала в сонное тело, а потом и в обычное, дневное...

И так любо на душе у Иванушки от этого сделалось, так сыто и пьяно, что от радости он зело закричал да как на ноги-то вскочит... Проснулся. Смотрит - на небе глубоком русские звёзды, а на поляне мужики да девки смирно спять, но по ликам видно - довольные.

Иванушко призадумался, почесал лапоть и чует - в нутре благолепие. Значит, и сыт, и пьян чуть-чуть, в меру, без боголишивости. <Вот ведь экие знатоки живут в деревушке,- подумал Иванушко.- Чаю и я об етом. Так ведь питаться можно. О таком единении весь наш народ грезит>.

И вдруг видит: с неба, со звёзд, невиданной красоты Русская девушка спускается. Приблизилась совсем и парит нал спящими, и вокруг неё сияние - от глаз сине-бездонных, от губ, которые нежнее звездной пыли; сама она в красном сарафане из небесной материи и на голове корона Вечной Мудрости сверкает.

И шепчут её губы, и слышит Иванушко, что шёпот её звёздный до душ спящих русских людей доходит, что улыбаются одни, другие шепчут, словно говорят с ней во сне. И слышит Иванушко её слова:

- Пейте, ешьте пищу сонную, но о другой, высшей, не забывайте! Не надо ни сонной пищи, ни обычной, там, где дух и печать бессмертия. А вы, братья и сестры мои родные, этой печатью отмечены... Травы и леса - одно, в Вечность - ещё лучше.

И чует Иванушко, что люди во сне отвечают ей и шепчут как бы наяву:

- Да разве мы про главное забыли... Мы не путаем... Мы про Вышнее, про Небо и про спасение, всё, что сказано, помним... И шепчет Девушка с Неба:

- А демонов не бойтесь и наважденье из городов своих изгоняйте. Рассеется оно при Часе Правды... И поклонился Иванушко Девушке той, русской посланнице, сошедшей с Неба.

Юрий Мамлеев