Рассказ

В аллеях парка прифронтового госпиталя, что на левом берегу Вислы, играл небольшой оркестр: с забинтованной головой сержант-гармонист, одноногий трубач да с перевязанной шеей солдат на балалайке. Жарили забытый довоенный фокстрот. Вокруг собрались раненые бойцы и медперсонал. Кто-то танцевал, а кто-то не без усмешек разглядывал, танцующие пары и только с завистью вздыхал.

-     Может, потанцуем что ли, хотя б на прощанье, а? - прижалась к
солдатскому    крепкому плечу Кольки Синицына совсем еще юная    медсестра
Анна.

Синицын - боец гвардейского минометного батальона, красавчик, весельчак и страстный охотник до женского пола, приподымаясь с кровати, подошел к окну, посмотрел вниз на собравшийся во дворе народ, и не без едкой иронии, сказал:

- А ты что -   разве еще не натанцевалась?

Аня отошла от него к тумбочке, и, обидевшись, занялась разборкой медикаментов.

- Я то думала что ты... другой. Не такой, как все. А ты такой же... грубый, -
говорила Анна, будто самой себе.

Мы все сейчас грубые... Время такое. Иди, найди себе не грубого, - лениво потягивался Синицын.

Сосед по палате Синицына пожилой и несколько нескладный красноармеец Прилипко заступился за медсестру:

-   Напрасно ты так на нее...

А как еще? -   удивлялся товарищу Синицын. Потом как-то прищурясь.
посмотрел на стоявшую к нему спиной Аню и сказал - Им брат, этим мадамам дай
только власть над нашим братом - вмиг без головы останешься. Это уж  поверь
моему опыту. Как пить дать. - Тебе видней, тебе видней, - повторял, вздыхая, будто помешанный, ещё не совсем вылечившийся от ранения в голову Прилипко, а сам только и делал, что наяривал черный хлеб с земляничным вареньем, макая его в банку и облизывая вместе с пальцами. - А только смотри, как она тебе приладила гимнастерочку. Почти, как новую сварганила. Жена бы мне такую не сделала. Не шитье, а чистое золото. Будто действительно своему суженному. Любо дорого посмотреть. - Прилипко обратился к Ане: - Не нитки, а руки у тебя золотые, и сердце тоже, доченька...

Аня, не оборачиваясь вспыхнула красным пламенем от стыда и за себя, да и за Кольку, что так легко от нее избавляется. Однако так и осталась стоять на месте. Что-то девичье, тайное не давало ей вымолвить в ответ хотя бы одно словечко.

Синицын               старательно     расправил     гимнастерку     возле     ремня, демонстративно разглядывая себя в висевший на стене небольшой осколок зеркала, поправил прическу и не без гордости заявил:

-       Что, правда - то правда. Ни у кого такой нету. С фасоном сработано.
Даже пуговки  и то умудрилась надраить. Приеду в часть - все от зависти умрут.
Чистый фасон.

-       Вот видишь, а ты и танцевать с ней не хочешь. Него же так, Николай...
Синицин  приблизился  к Ане,  крепко  обнял  ее  сзади     за талию  и привлекая к себе, словно впервые во время их встречи, прошептал:

-    Ладно, уж, пойдем.

Обрадовавшаяся Аня бросила шприцы, ванночки и пулей вылетела на улицу. За ней чинно и не спеша, последовал Синицын.

Танцевали они как-то странно. Аня старалась изо всех сил, бойкими карими глазками поглядывая то на Синицына, то на подруг-медсестер, будто последний раз побольше, ухватить своего девичьего счастья. Хоть на секунду прикоснуться к своей далекой и несбыточной мечте. А Колька в свою очередь наоборот сдерживал и ее порывы, и свой мужской еще нерастраченный потенциал, показывая тем самым всем окружающим, что ему эта девушка как бы так - все равно. Ни холодно, да и не жарко. А вроде забавы госпитальной. Несерьезного флирта ради." Не жениться же я на ней собрался. Пусть пялятся." -выражало все его лицо, чтобы чего ради Бога "секретного" не подумали окружающие.

Впрочем, на него и ее никто осуждающе не смотрел. Даже если им это так и казалось. Ведь все были заняты своим счастьем, своей тихой осенней   радостью. А потом многие за время лечения привыкли к подобным романам и смотрели на это не более как на забавы молодых романтических душ. Но Колька, любивший не в меру прихвастнуть и навести глянец   перед слабым полом на свой, как он выражался,  "портрэт"    давал    Анне всячески понять, что время ее счастья подошло к концу. И хочешь или не хочешь, а неплохо было бы обоим и свернуть затянувшийся флирт. Доверчивая и наивная Аня от таких намеков еще больше сжималась, уходила в себя и как ни странно еще крепче прижималась к Кольке. Провожала она его не плача. Только и успела крикнуть на прощанье: - Колька, смотри не простудись... И напиши, как добрался! Возвращался Синицын в часть на машине с новобранцами. Один из молодых солдат, на вид  комсомольски -  интеллигентских кровей не без иронии заметил:

-   Это где же вы такую гимнастерку, товарищ рядовой  отхватили? Погоны
расшиты словно бисером. Смотрите ребята, нитки то   какие, как у попа на ризе
или у старого офицерья. - Новобранец все приглядывался к Синицыну, всячески
стараясь высмеять его перед остальными солдатами.

-   Только руками попрошу не трогать, - Колька жестко    отстранил руки
новобранца. Ты еще не заслужил такую. Вот повоюешь с наше -   может и тебе
тогда выдадут такой фасон.

-   А не боишься, друг любезный, что командиры твой этот фасон на ветошь
используют.   По  уставу  такие  красоты  для  рядового  состава  вроде  как  не
положено. У нас бы в карантине за такое сразу бы гауптвахту схлопотал. - Не
унимался  явно веселившийся своей ролью солдатского балагура   новобранец. -
Или  выделиться желаете,  ваше благородие? Так у нас вроде как еще с семнадцатого года разная белогвардейская сволочь вне закона.

Тут Синицын не выдержал и схватил новобранца за грудки:

 - Но ты, как тебе там, сосунок... Оближи   губы в начале от материнского молока, а потом указывай. Усек!

Опешивший и явно перестаравшийся новобранец сразу малость поостыл, и , сделав перед всеми снисходительное лицо, мол, товарищ шуток не понимает, принялся тут же с дружками что-то весело обсуждать.

От батареи, куда прибыл Синицын с новобранцами, осталась небольшая горстка людей. Большинство расчетов попало под неожиданный для разведки заградительный артиллерийский обстрел противника, и были накрыты практически первыми залпами. Выйти с позиции живыми удалось единицам. Редкий случай на фронте для минометчиков, но факт. В результате, оставшихся в живых, сразу же распихали по другим батареям. Колька Синицын все не мог поверить в это. Ходил будто бы не свой. Все не знал, к какому углу прижаться, куда бы провалится от стыда, чтобы пережить такое. Куда бы глаза спрятать от белого света, чтобы не смотреть на него, за то, что он жив и здоров, а ребята его вмиг полегли не за полушку пороха. Сразу куда-то исчез весь его задор и запал. А тут еще какой-то штабной офицер, прибыв в расположение части из числа новоиспеченных привязался к нему.

- Это что еще за вид у вас такой, товарищ красноармеец. - Показывал майор
на расшитую гимнастерку. Как вы посмели испортить казенное обмундирование!
Знаете, что за это бывает?

-  А я и не портил, товарищ майор.

-  Тогда как это называется? - майор провел ладонью по пагонам и возле
воротничка.

-   Ручная работа. Ниток других не было у зампотылу, а чинить надо было от
осколочных дыр. Не ходить же в рваной. А тут как - то раз на один костел
напоролись.   Мы   оттуда   фрицев   выкуривали.   А   когда   очищали      культовое
сооружение от противника, среди разного хлама нитки вот такие подвернулись
в руки. Ну, я ими и воспользовался. Не пропадать же добру.

Майор весь напрягся, не зная чем возразить на такую логику и смекалку солдата. Затем, как бык натужась, отрубил:

-   Даю вам час привести себя в порядок и доложить вашему командиру
батареи. Понятна задача?

- Так точно, товарищ майор.

Однако часа этого Синицыну Бог видать не дал. Вот золоченые нитки, каким то тайным одному ему известным промыслом дал, а часа, для того чтобы исправить Анино шитье так и не предоставил. Немецкие передовые части попытались возобновить наступленье с целью прорыва нависающего над ними окружения. Тут завертелось такое - что хоть действительно Богу начинай молиться.

Как на зло, определили Синицына в одну батарею с теми самыми новобранцами, да к тому же с тем интеллигентиком по имени Игорь, который к его гимнастерке, так же как и майор был не равнодушен. Оказалось так, что из тех, кто был обстрелян в бою по- настоящему один только Синицын и выходил. Остальные - больше в "теории" еще будто пребывали. Команды, наводку, оружие вроде как знали, а по живому противнику не разу и не стреляли. Вот какая незадача приключалась.

В тот же осенний денек немец, словно окончательно раненный и рассвирепевший зверь бросил на позиции батареи, где обосновался Колька Синицын со своим орудием, последние остатки штурмовых батальонов "СС" с артиллерийской поддержкой. Да так отчаянно и жестоко, что продохнуть нашему "брату-минометчику" совсем не было секундочки. Только и успевали командовать "Заряжай!", да "Заряжай!", да огнем "фашистскую гадину" потчевать. Казалось, конца, и края того боя не было. Обложили немцы батарею Синицына со всех сторон, как волков затравленных.

-   Что ж это получается, Николай... - Игорь смотрел с жалостью на то, как у
Синицына вся мокрая от пота гимнастерка чернотой покрывалась. -   Совсем   в
обновленной гимнастерке не пришлось походить тебе. Что же это будет с нами?

-   Ничего, не робей, свежая кровь, - кричал Синицин.- А ну, мать вашу,
разэдакую, надрывался охрипшим голосом в дымном угаре Синицын.   -   Перед
своими не накрасовался, так хоть пусть фрицы посмотрят, какая у нас форма.
Чистый фасон! Аи да молодцы мы, Игореха    - смотрел Синицын в бинокль.
Здорово бьем. А ну, давай, заряжай! - командовал Синицын.   - По фашистской
гадине...

Немного оглохший Игорь Завьялов с трудом успевал подносить боеприпасы, спотыкаясь о любой бугорок и кочку. Порой из-за дикого воя на поле боя он еле слышал отдаваемые ему команды и от этого хватался иногда за что попало: за куски земли, обломки ящиков, только не за гранаты.

... Бой продолжался до вечера. Тяжело раненный в грудь Колька Синицын со своим новым другом красноармейцем Игорем Завьяловым не отходили от миномета до конца.

Когда наступило затишье, Колька лежал возле большой воронки в окровавленной гимнастерке и медленно умирал. Наши танки тем временем отбили позиции у эсесовцев и продолжали вместе с пехотой давить врага по всему направлению его безуспешного прорыва. Но Колька и Игорь   не знали об этой радостной вести. Игорь смотрел на Кольку и невольно ловил себя на глупой мысли, что впервые в жизни в этот неподходящий момент видит как-то по другому такую тонкую ручную работу золоченой ниткой, которая была на гимнастерке у Синицына. "Какие же такие женские пальчики смогли сотворить это чудо",- зачем-то в эту страшную минуту думал Игорь.

-  Жалко гимнастерка вся в крови... - мучительно страдал Синицын.

-  А чего ее жалеть. Тряпка есть тряпка. Новую получишь.   -  успокаивал
Игорь Синицына, накладывая свою разорванную рубашку на его окровавленную
грудь. - А расшита она у тебя, правда, здорово....

-  Девушка в госпитале одна... старалась, - еле шевелил губами Синицын.

-  Наверное, очень любила тебя... - Завьялов плакал, не зная чем помочь
товарищу.

Синицын молчал.

-  А вот меня еще никто не любил...   - Руки у  Игоря дрожали не в силах
остановить кровь.    - Ты    подожди это... потерпи. Сейчас тебя   обязательно в
санбат заберут. Вот же, как не кстати   получилось. Я только отвернулся, а ты...
вот как. - он начал было снова метаться по сторонам, но что-то крепкое держало
его возле Синицына. Не давало его вот так просто покинуть. - Вот увидишь. Они
где-то здесь рядом. Мне ребята говорили, обязательно заберут.

-  Не заберут уже. Не суетись...  - Синицин еле дышал. - А  гимнастерку
все равно   жалко. Чистый фасон. Она бы точно расстроилась.., - еле произнес
Синицин и закрыл глаза навсегда.

-    Да плюнь ты на эту гимнастерку...   Разве можно сейчас об этом... -
словно упрашивал Игорь Синицына. - Эх, ты, чистый фасон...

Но тот уже ничего этого не слышал.

Игорь снял с себя свою новенькую гимнастерку, затем с Синицына его расшитую окровавленную гимнастерку и надел ее на себя. Она пришлась ему в самый раз. Своей накрыл тело Синицына.

Хоронили убитых в батарее молча. Выкурили общую на всех самокрутку и, пометив могилы прострелянными касками, тяжело уходили на запад. Всю дорогу Завьялов вдыхал потный запах синицинской гимнастерки и еще долго, словно тронутый бормотал про себя: "чистый фасон... ну, просто, чистый фасон..."

Сергей Рогатко