Rambler's Top100
   Публицистика:  Горькие сожаления
Виктор Лихоносов  

(из "Записей перед сном...")

После съезда писателей поехали в Вологду к В. Астафьеву. Н. Н. Яновский с женой Фаиной Васильевной (Новосибирск), В. Потанин и я. Астафьев так звал, что не могли отказаться, хотя только что все вечера проводили вместе и трепались допоздна. В. Белов тоже ждал. Всей гурьбой остановились у Астафьевых, бедная Мария Семеновна не управится с нами. Они живут в панельном доме, в невзрачной квартире, переехали из Перми недавно. В первые же часы зашел Николай Рубцов.

...Ходили на базар покупать шаньги. Я порою наглею очень быстро, подшучивал чересчур над В. Потаниным, Астафьев добавлял.

...Вечер с Колей Рубцовым, он играл на гармошке и пел.

...В доме у Белова. Матушка его Анфиса Ивановна читала мою повесть <На долгую память>.

...Проводы на станции. Василий Иванович достал нам билеты по блату (его знают) на поезд из Котласа (проходящий).*

______________________________________________

* Что это за записи? что за легкомыслие? Что в этом человеке (во мне) было от писателя? Ничего! Перечитал сейчас - хоть плачь и рыдай. А поздно локти кусать. Многое не помню, а свежих чувств никакая память не возродит. Я уже был автором нашумевшей повести <Люблю тебя светло>, и меня, недавнего забитого учителя средней школы под Анапой, с такой лаской встречали вологодцы - и Саша Романов, и Витя Коротаев. Астафьев вел себя как старший добрый братишка (вдобавок мы с ним с чалдонской стороны), Белов стал другом любезным. С Потаниным я вообще уже три года жил душа в душу, по дороге к матери в Новосибирск останавливался у него в Кургане, Люся (его жена) была ласкова как сестренка, и я, с некоторых пор купавшийся в лучах дружбы и внимания, потихоньку терял ту тоску по близкому высокому обществу, которой маялся все студенческие годы на юге. Жил, наслаждался, ничего не записывал о том, отчего умер бы в счастливых снах, если бы достались такие мгновения раньше. Вот какая беда случается. Умер Рубцов, умерли Романов и Коротаев, умер Астафьев, болеет Белов, исчезла великая страна и... не подышишь тем воздухом весны 70-го года... нет строчек подробных, нет долгих разговоров Астафьева с Яновским, нет слов Рубцова, нет слов матери Белова (тоже покойной). Не просто механических слов, а той паутинной связи слов, переливов мелодии речи, того, что сплетается в художественное волнение, в подробности текучей жизни.

<Если б знал, где упаду, соломку б подстелил>. Это про меня. Теперь дорога была бы каждая мелочь. Надо бы письма найти, может, там, вослед событию, что-то сохранилось. Русские беспечные. Сейчас выходит много книг, мемуаров, евреи фиксировали каждую секунду. А русские... Я уверен, наша встреча не записана никем. Я не помню, как мы пришли домой к Рубцову в его запущенную квартирку. Он подписал мне сборничек <Душа хранит> (3 апреля, 70 г.), а я ему книгу <На долгую память>. Я пожелал ему <жить долго>, и он встрепенулся, спросил: <А ты что, боишься, что я скоро умру?>. Как мы расставались с Яновскими и Потаниным - сейчас мне так важно удержать все до мелочей, а я уже не помню. Николай Николаевич тоже умер. Книжица Рубцова с избушкой, тонкой березой на ветру и с одиноким лебедем, чуть ли не касающимся большой луны на обложке, - дар и тогда таился бесценным, а нынче к тому же еще и скорбный. Тогда мы, писатели русские, еще не так горько чувствовали сиротство на своей родной земле, еще не так заметно земля русская была обобрана и присвоена злыми силами, что-то тревожило, но еще не унижали русских в открытую, мерзко и нагло. Сейчас душа скитается по знакомым углам и бесполезно зовет исчезнувших единоверцев. Тридцать пять лет прошло, в красных строчках на внутренней стороне обложки хранится надпись: <Виктору Лихоносову без лишних слов, на добрую память о встрече в Вологде. С любовью Н. Рубцов. 3. IV. 70 г.>. А этот Виктор Лихоносов ни в поезде, ни дома не собрался запечатлеть драгоценное мгновение. Пока писал это, выпил винца и легко захмелел; сожаление поднялось еще выше, и я со слезою в душе вздохнул обо всех потерях, о самом времени потерянном (как будто по моей воле) и о том еще, что мне были подарены мгновения, часы, дни, недели и месяцы, а вообще-то целые годы вольного скитания по жизни, любимых занятий, прикасания к дружескому пиру. Привык и не боялся утрат.

А к нынешнему дню их уже так много. Не пожалел бы о записях, если бы и Рубцов, и Шукшин, и Ю. Казаков, и другие наши близкие друзья-писатели были живы и писали шедевры. И я родственно горюю оттого, что их нет...

Каталог Православное Христианство.Ру Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru