П а п а р а ц ц и з м

Нужно ли говорить о нем?

Редко когда внутренний тормоз досаждал мне с таким упорством, как во время работы, в которой я хотел обозначить облик и буйный нрав современного папараццизма. Явление или способ существования, определяемые здесь как папараццизм, мы все наблюдаем, даже если и не отдаем себе в этом отчета, на каждом шагу, каждый день. Но почему же я до самых недавних пор почти ни у кого не находил намерение говорить о нем вслух, причем громко? Может, думал я, большинство моих сограждан научилось, в отличие от меня, глядеть на выходки папараццизма с молчаливым презрением? То есть, взяли и отмахнулись от него: мол, сам сгинет, как всякая эпидемия.

Не удавалось, ну, никак не удавалось мне соблюдать такую завидную выдержку. Я упорно продолжал думать о папараццизме и даже высказываться о нем вслух. Потому что было у меня серьезное опасение, (а теперь еще и укрепился в нем), что если с папараццизмом и дальше пойдет так, как сегодня, то весьма скоро испошлится, опоганится и подаст заявку на самоупразднение все человечество. По сути такая заявка уже предложена всем нам. Осенью и в самом начале зимы 2001 года мы все уже, хотим ли, не хотим, перешли в сферу прямого и легализованного воздействия папараццизма.

Чем только не пугают сегодня бедное человечество: спидом, наркоманией, черными дырами, терроризмом, а тут еще какой-то папараццизм… Люди поневоле перестают слушать, внимать и просто-напросто пугаться. Срабатывает тормозная внутренняя система, глушитель слишком сильных и назойливых звуков. Не этот ли самый тормоз осаживал раз от разу и меня?

Или же это был вполне объяснимый страх – перед могуществом и всесилием тысячеглазого чудовища, вооруженного до зубов, беспощадного, когда дело касается его финансовых интересов и его намерения идиотизировать всех, кто еще не охвачен путами его темного Закона?

Уже несколько лет я беседую о папараццизме со своими студентами – будущими журналистами. Участвовал в двух "круглых столах" в стенах Института повышения квалификации работников радио и телевидения, где обсуждались вопросы безопасности общества и личности. Одно из моих выступлений на эту же тему ("Журналист как педагог") было опубликовано в сборнике "Основы журналистского образования" (ИПК, 2000 г.), затем в журнале "Новая книга России" и оттуда попало в Интернет – на православный сервер "Русское Воскресение". А выступление о папараццизме на первом из институтских "столов" было перепечатано, почти без сокращений, в сентябрьском номере "Журналиста" (2001 г.) под заглавием "Библейский Хам с камерой". Правда, редакция в своем послесловии сочла нужным заступиться за В.Познера, посчитав, что уж он-то к папарацци никак не относится. Что ж, поживем – увидим. Теперь-то, повторяю, с осени и начала зимы 2001-го, многое в наших СМИ увидится во всем своем "величии" или, что одно и то же, во всей своей срамной наготе.

Понятие "Папараццизм" проще всего было бы перевести на русский язык с помощью слова подглядывание. По своим похотениям и по своим конечным результатам папараццизм, конечно же, далеко выходит за пределы дурной привычки подсматривать. Но все же подглядывание – его начальный импульс, и отмахнуться от него – значит, не разглядеть в папараццизме его исходных побуждений.

Иногда я думаю: право, стоит ли так уж яриться при виде древней как мир человеческой страстишки к подглядыванию? Не попасть бы в кампанию ханжей. Что, сам-то ты в детстве (да только ли в детстве!) никогда ни за кем не подглядывал? Для этого ведь не обязательно подыскивать какую-то дверную щель или замочную скважину, или просвет между оконными шторами. Достаточно просто включить телевизор, попасть на фильм о чьей-то интимной жизни – и вот ты уже подглядываешь за ее "подробностями". Кстати, тут же может выясниться, что не только ты один такой любитель, потому что вдруг появляется на экране и профессиональный, в отличие от тебя, простака, папарацци, вооруженный мощной оптикой. И чем же ты, берущийся его осуждать, по сути от него отличаешься? Только лишь тем, что тебе за твое подглядывание не заплатят?

Так говорит во мне тормозящая сила, которая вообще не хочет, чтобы я наблюдал за подглядывающим существом по имени Папарацци.

Его родословная

Тут, кажется, нет никакой надобности рисовать ветвистое генеалогическое древо с мощным стволом. Все знатоки творчества Федерико Феллини сходятся на 1959 годе, когда уже вовсю кипела его работа над "Сладкой жизнью". Правда, известно, что не сам знаменитый итальянский кинорежиссер придумал это прозвище "Папарацци Голый" для актера Вальтера Сантесо, получившего в фильме второстепенную роль настырного фоторепортера. Ссылаются на либретто некоей оперы, "где выступал персонаж с таким именем. Кто-то сказал об этом Феллини, и он подумал, что имя идеально подойдет бездушному и холодному репортеру, которого скорее можно назвать машиной для делания фотографий, нежели живым существом". (Федерико Феллини. Ростов-на-Дону.1999, с.149). Как бы то ни было, своей нынешней всемирной известностью хамоватый фотоподглядыватель обязан вовсе не оперному либретто, а "Сладкой жизни". И все же, если набраться терпения, то обнаружится, что тип папарацци много-много древнее, чем кино, фотография, живопись, скульптура, в чьих произведениях мог проявить себя (и проявлял время от времени) темперамент существа, подглядывающего за интимной жизнью других. Тут проглядывает какой-то очень древний импульс, родственный любознательности, любопытству, ротозейству, сообразительности-схватливости, вообще разведывательным способностям человека ("инстинкт разведки", по определению академика И.Павлова).

Словом, в поисках родословной Папарацци приходится уходить все глубже и глубже, и в итоге никак не миновать библейского повествования о праотце Ное и трех его сыновьях.

Подглядывание и "права человека"

9-я глава книги "Бытие", повествующая о последних событиях всемирного потопа и об устроении жизни после него, завершается коротким эпизодом, который современные толкователи, по традиции, тщательно комментируют. Здесь читаем:

"Ной начал возделывать землю и насадил виноградник. И выпил он вина, и опьянел, и лежал обнаженный в шатре своем. И увидел Хам, отец Ханаана, наготу отца своего, и выйдя, рассказал двум братьям своим. Сим же и Иафет взяли одежду, и, положив ее на плечи свои, пошли задом, и покрыли наготу отца своего; лица их были обращены назад, и они не видали наготы отца своего. Ной проспался от вина своего, и узнал, что сделал над ним меньший сын его; и сказал: "Проклят Ханаан; раб рабов будет он у братьев своих". (Библия, Издание Московской Патриархии, М., 1968, с.12.)

Чем вызван гнев отца на Хама, рикошетящий и в его сына Ханаана? В чем именно проступок Хама? Пожалуй, это сегодня и не вполне прочитывается без подсказки толкователей Библии. В комментариях обычно даются психологические мотивировки: Хам не просто рассказывает братьям об увиденном в шатре. Он н е п р и л и ч н о рассказывает. В его рассказе отец выглядит н е п р и л и ч н ы м. Хаму никак не следовало разглядывать исподтишка спящего без одежды родителя. Его братья усматривают в поведении Хама глумление, святотатство. Они, как видим, ничего не говорят ему, но своим поведением показывают, как надо было поступить, чтобы не оскорбить достоинство Ноя. Они вносят в шатер одежду и облачают спящего так, чтобы не увидеть наготы отцовой. Тут действует какой-то чрезвычайно древний кодекс, неписаное правило (еще задолго до обнародования Божьего завета: "Чти отца своего и матерь свою").

По древним моральным уставам непристойно подсматривающий и ерничающий Хам, безусловно, заслуживает своей кары и того, чтобы имя его и потомства его стало нарицательным в веках.

Что до современных папарацци, то эта хамская закваска в их поведении не просто возведена в превосходную степень. Она первенствует на каждом шагу. Папарацци бахвалится своим хамством, своим правом покушаться на личность, на самое интимное в личности. Он уже не замечает собственной агрессивности, и если его пытаются одергивать, начинает прямо-таки визжать об оскорблении "прав человека".

Не устаешь изумляться смещенности бытующих сегодня в обществе понятий и принципов. Почему все-таки именно в социуме, где столь настойчиво, даже яростно пекутся о соблюдении "прав человека", папараццизм развязно и вызывающе на каждом шагу эти самые права оскорбляет, в том числе право человека оставаться самим собой, право на внутреннюю бытийную автономность.

Но папарацци способен извиниться

Приведу один достопамятный пример из практики современного папараццизма. Несколько лет назад в Москве проходил съезд писателей России. Собрались в зале Дома киноактера на улице Воровского, теперь Поварской. Дело было летом, в перерывах выходили на площадку перед зданием, под большие, обдуваемые ветерком зонты, где можно было попить воды, покурить. В компании, где я сидел, за столиком рядом со мной оказался известный молодой прозаик Александр Сегень – человек огневого темперамента, но внешне обычно сдержанный, даже как-то подчеркнуто закрытый, уравновешенный. И вдруг вижу нечто почти невообразимое: Саша молча, но как-то мрачно молча, встает, делает шаг к снимающему нас фотожурналисту, не говоря ни слова, выкручивает у него из камеры увесистый объектив, кладет себе за пазуху и так же молча возвращается к столу.

Здесь-то мы, наконец. и обратили внимание на репортера. Это был молодой человек, кажется, англосаксонского типа. Несколько секунд он стоял с приоткрытым ртом, в явном замешательстве. Но потом подался вперед, к Сегеню, начал что-то мямлить по-английски. Нет, не возмущался, не кричал, не искал глазами милиционера. Было что-то мальчишески жалкое, униженное в том, как он извинялся, умолял вернуть ему объектив. Вот как! значит дошло до него?

Но дошло и до всех нас, сидевших рядом с Сашей, что он и нам, проморгавшим появление репортера, дает немой урок. Лишь минут через пять Сегень великодушно обернулся к согбенному юноше: "Вот видишь, ты уже кое-что понимаешь по-русски. Ты – свободный человек? Ол райт! Но ведь и я – свободный человек. И в следующий раз ты будешь у меня спрашивать, хочу я, чтобы ты меня фотографировал или не хочу. Понял? Ду ю андестенд?"

"О, йес,йес,- радостно подхватил юноша,- Ай эм андестенд… Иксьюз ми плиз".

И поспешил упаковать объектив в кожаный футляр, – а то вдруг этот поразительно свободный русский передумает.

А ведь мы здесь, у себя дома уже почти смирились с тем, что нас фиксируют на своей пленке все, кому не лень, и никто никогда не спросит, хотим ли, чтоб у нас брали интервью, хотим ли, чтоб ослепляли нас блицами своих фотоаппаратов, хотим ли, чтобы нам чуть ли не в зубы совали записывающие устройства. Согласны ли, наконец, с тем, что они выберут из записи лишь те слова, которые выгодно им самим услышать, слова, вырванные из контекста, искажающие общий смысл сказанного.

Стыдно подумать, а тем более сказать, но мы, кажется, уже привыкли к своей подопытности, к примеру, привыкли к тому, что общепринятый в постсоветской России тип интервью – это что-то очень близкое к следственному допросу, когда вас могут то и дело перебивать на полуслове, грубо прерывать или с явным искажением пересказывать ваши мысли. Мы уже почти не обращаем внимания на вопиющее несоответствие таких "интервью" с элементарными правилами вежливости. Они делают из вашего текста, из вашего лица то, что в данный момент им нужно, им нет никакого дела до вашего "человеческого права" на собственные слова и мысли, даже на собственную внешность. В их царстве кривых зеркал и хитроумных фотолинз вашу физиономию так разрисуют, что мать родная не узнает. Разве все мы не наблюдали такие черно-пиаровские штучки во время предвыборных кампаний 90-х?

Когда вы видите на экране какие-нибудь очередные "разоблачилки" про царскую охранку или КГБ, и вам показывают извлеченные из личных дел фотографии заключенных и подследственных, обратите, пожалуйста, внимание, какая чистая работа: анфас, профиль, снимок с затылка,- все сделано, при всей специфичности съемок, с уважением к человеку, к его облику, к его неповторимому лицу. Он не окарикатурен, не шаржирован. Преступник он, по понятиям снимающего, или нет, но вы видите в первую очередь человека. Видите существо страдающее, подавленное, но достойное зваться человеком. Но когда в предвыборной хронике вам подсовывают на экране лицо политического деятеля, гротескно искаженное, превращенное в харю, в образину, вам в душу неминуемо закрадывается сомнение в "общечеловеческих ценностях", в "правах человека" и прочей словесной мишуре, придуманной для охмурения простаков.

Скандальная разновидность

Разновидностей папараццизма сегодня хоть отбавляй. Одно время я с особым азартом смотрел информационную программу на НТВ, когда вел ее Михаил Осокин, кажется, лауреат какой-то долларовой премии, вручаемой между своими людьми. Я даже моим студентам, будущим журналистам, говорил: "Ребята, я понимаю, вам некогда, и вы на всю эту политику поплевываете, но все же присмотритесь и прислушайтесь к Михаилу Осокину. Ну, ладно, он эстетически непривлекателен, согласен, и все-таки, хоть два дня подряд последите за его работкой. Могу даже заключить с вами пари: если Осокин ни разу за вечер не произнесет слово "скандал", (а он его произнесет раза три, а то и пять, не меньше), то я вам ставлю зачет "автоматом".

Меня, честно сказать, нисколько не интересует подноготная Осокина, выясняемая, может быть, с помощью Фрейда или какой иной психоаналитической алхимии. Мне безразлично, благодаря какой комбинации он попал в ряды образцовых папарацци. Меня огорчает наличный результат. Мне жалко в Осокине доведенного до изнеможения человека. Разве все мы не видим в его внешности что-то затравленное, дистрофическое, как будто он уже прочно "сидит" на скандале, как " сидят на травке". То есть, впечатление такое, что он теперь просто не может обходиться без этой ежедневной подпитки и скоротечно умрет, если ему однажды велят выстроить программу без 3-5 скандальных сюжетов. Из такого наблюдения приходится заключить, что папарацци без скандального содержания – мертвый папарацци.

Опять же, мне нисколько не интересно, является ли тяга к скандальным сюжетам личным пристрастием того же Осокина. Чем бы дитятко ни тешилось. Но меня очень беспокоит, что свой личный извив Осокин пытается внушить всей публике.

Хотя дело, догадываюсь, не в личных его извивах, а в том, что тип вещуна, олицетворяемый Осокиным, соответствует некоей сверхпрограмме, которую пора уже назвать вслух. Речь идет о сознательной и планомерной   с к а н д а л и з а ц и и   информационного поля. Скандал у нас на глазах становится главной мерой измерения информации. Получается, что если в информационном сообщении не содержится скандального содержания или хотя бы скандальной приправы, то это уже и не информация вовсе, а макулатура.

Скандал скандалу рознь. Если вчера в информационном пространстве преобладали бытовые скандалы, за которыми охотились папарацци старого закала, то сегодня первенствуют скандалы политические, геополитические, экономические, военные, иногда подаваемые в сочетании с чисто альковными сюжетами (случаи со Скуратовым или Клинтоном). Папарацци нового призыва, хотя и не брезгуют копошиться в складках простыней, стремительно взбежали по ступеням социальной лестницы и теперь все чаще мелькают в больших присутствиях – в парламентских кулуарах, в банках, генштабах, особняках губернаторов, сенаторов, олигархов.

Такова установка, диктуемая проектом всемирной скандализации общества. Что же видим в итоге? Уже не только изможденный Михаил Осокин дня не может прожить без скандальных сюжетиков в своем репертуаре, но и массовому телезрителю уже внушен рефлекс на поиск скандальной подачки, на все новые и новые порции возбуждающих внушений. Такой зритель, если почему-то не увидит в назначенный час Осокина, сразу занервничает, нашарит на пульте кнопку другого канала, выйдет хотя бы на Клейменова, который тоже мастак по скандальным "картинкам", или на Миткову, или на кого еще.

Итак, они все вместе и многие сотни подобных им вполне намеренно, с неколебимой методичностью заталкивают нас в свой Скандал-холл – помещение, лишенное выходов в мир естества.("Оставь надежду всяк сюда входящий").Нам навязывают уровень восприятия действительности совершенно безрадостный и бесперспективный. Нам внушают, что кроме скандалов и жизни-то никакой в стране нет, что наша страна – самая скандальная в мире, и что она уже не имеет никакой иной перспективы кроме перспективы скандала.

Тотальная скандализация информационного пространства страны дает, по крайней мере, два результата. Во-первых, поощряются самые низменные вожделения в зрителе, слушателе, читателе, о чем подробнее будет сказано ниже. Во-вторых, внушается, что человек сущностно подконтролен и подопытен, что духовно-нравственное ядро личности легко взломать, мировоззренческую самобытность человека не составляет труда переиначить или даже упразднить. Повсеместное наращивание усилий по скандализации информационного пространства есть не что иное как покушение на способность человека сознательно выбирать свой жизненный путь, выстраивать самостоятельную и здоровую духовную доминанту.

Казалось бы, нам ли привыкать к агрессивным внедрениям в интимную сферу человека, во святая святых его личности? Знавали и не такое. И именно из-за того, что памятны более грубые формы идеологических внедрений и внушений, нынешние формы кому-то могут показаться совершенно безобидными и даже привлекательными. Ведь с их помощью перед нами вроде бы распахиваются новые горизонты познания действительности. Если старая идеологическая доктрина строилась на жестком ограничении достоверных сведений о происходящем в мире, то нынешняя информационная революция решительно расширяет ассортимент "прав человека", в том числе в его естественном стремлении утолить информационный голод. И кто вслух осмелится сказать, что сие плохо? Где тот обскурант, реакционер и рутинер, который осмелится вслух сказать: "Вы лжете, господа"?

Бедная, бедная правда

Воздух вокруг меня гудит от возбуждения, негодующий рой рыжих оводов и вот-вот облепит мне лоб, уши, загривок… Как!..Слыханое ли дело? Журналисту отказывают в праве решительно вторгаться в жизнь, вскрывать ее темные стороны!?! Неужели снова надо доказывать, что именно в этом смысл существования журналистики – в борьбе за торжество правды? Здесь ее пафос, ее героика. Журналист - воин, отстаивающий и утверждающий правду… Сквозь нестройный гул голосов я, кажется, могу различить еще один - негромкий, вкрадчиво-ласковый, но и твердый одновременно. Это голос главного академика нашей Телеакадемии В. Познера: "Журналист должен знать  в с ю правду".

Бедный журналист! Бедная Правда! Когда, наконец, вы соберетесь вместе, когда обниметесь полюбовно? Когда правда перестанет прятаться от журналиста по диким лесам и пещерам? И когда преуспевающие журналисты перестанут бессовестно внушать нам, что обладают монополией на   в с ю   правду?

Разве наше вынужденно безмолвствующее большинство не видит, что того же В. Познера вовсе не занимает задача представить на обозрение   в с ю   правду? О "Времена", о нравы познеровских "Времен"! Ведь даже ребенок теперь догадывается, что этому самозванному академику от российской журналистики нужна только избирательная "правда", только тщательно отфильтрованная, "своя правда".

Полюбуйтесь на него: как только услышит со своих трибун робкий голосок, слегка сомневающийся в его "правде", тут ж самым резким, самым бесцеремонным образом пресекает это выступление. Будто теннисный мячик, мгновенно отпрыгивает к другой трибуне, где на подхвате уже ерзают те, кто просто отродясь не смеют сомневаться в любом слове и телодвижении своего экранного бога.

Опять же, как и в случае с Осокиным, мне не интересны психологические мотивировки, скрытые за кипучей энергией Познера. Но мне жаль простаков, которые до сих пор верят, что он печется о "всей правде".

Одни считают В. Познера высококлассным исполнителем. Другие – весьма высокого ранга заказчиком. Но в мирке видимой нами журналистики заказчики – тоже исполнители чьих-то неразличимых для нашего слуха поручений. Мы побрезгуем охотиться за академиком и его заказчиками с какой-нибудь скрытно работающей камерой. Тем более, что такую работу, наверняка, уже проделали представители соответствующих служб, обеспокоенных чрезмерным правдоискательством бывшего американца (впрочем, бывшего ли?) Из того, что в Познере видно невооруженным глазом, меня искренне восхищает его прямо-таки бульдожья цензорская хватка. Ей-ей, и в советские времена мне не доводилось встречать цензоров с таким мертвым прикусом. Тут Познер просто молодчина. А то вокруг столько разговору о цензорах, о цензуре, а живого цензора наши молодые люди, - в том числе, мои студенты, будущие журналисты,- еще не видывали. Теперь видят и делают, свои самостоятельные выводы.

Вообще, благодаря Познеру страна стремительно прозревает в своем понимании демократичности, гласности, свободы слова и прочих лучезарных благ. Я, помнится, просто опешил, когда на глазах у всего народа Познер отцезуровал актрису Э. Быстрицкую, приглашенную им же самим в качестве "свежей головы" во "Времена".Что-то она начала было говорить по еврейскому вопросу в СССР, говорить в том смысле, что не так уж ее и притесняли, как кому-то теперь внушается. Но Познеру очень не понравилось, что актриса-еврейка жила в СССР, не испытывая притеснений по национальному признаку, и он ее тут же притеснил на свой цензорский манер, то есть оборвал на полуфразе. Милая женщина смущенно улыбнулась и не попросила у ведущего (что было бы вполне в духе "прав человека") дать ей договорить начатое предложение. Не знаю, может быть, за кулисами она все же заметила бывшему американцу, что у нас тут пока что другие нравы и что ценители ее таланта обидеться могут на журналиста за его грубые цензорские повадки.

Цензура по-американски

Недавно в нашем видеопрокате появился голливудовский фильм “Insider”, в русском переводе “Свой человек”, хотя точнее было бы назвать его “Посвященный”, поскольку речь идет о лице, действительно, посвященном в некую серьезную тайну и немало пострадавшем из-за своего посвящения.

Уверен, что В.Познер, доведись ему представлять этот фильм нашему зрителю, не преминул бы объявить его еще одним ярким примером торжества американской демократии, На мой же взгляд, картина убеждает, что образцовая демократия и у себя дома способна трещать по всем швам. Поскольку главные события разворачиваются в журналистской элитной среде, “Своего человека” не повредило бы посмотреть и в наших журналистских кругах, грезящих о бесцензурном обществе.

Недавно уволенный вице-президент одной из могущественных американских табачных корпораций привлекается руководителями популярной телепередачи “60 минут” в качестве платного консультанта. По его экспертизе начинается журналистское расследование деятельности другого табачного магната, подозреваемого в использовании наркотических добавок в сигареты. Бывший босс “посвященного”, опасаясь, что расследование перекинется и на его контору, предпринимает ряд контрмер, чтобы заткнуть рот не только ослушнику, но и слишком ретивым телевизионщикам. Воздействие на последних оказывается через начальство их же собственного канала. Оно и берет на себя функцию цензорского давления. Сюжет о наркотических добавках в табак запрещается к показу, посколку в противном случае табачные магнаты грозят скупить все акции телекампании. Конечно же, ценой неимоверных усилий, к которым привлечены самые неподкупные журналистские умы страны, сигаретные мафиози к концу фильма будут посрамлены, и сила правды одолеет силу грязных денег.

Этот чисто американский хэппи-энд был бы во всех отношениях хорош с точки зрения торжества демократии, если бы не одно недоумение. Да как же фильм, столь откровенно заявляющий о своеобразии и могуществе американской цензурной системы, зависимой не от государства, а от хотения финансовых монстров, удалось в итоге выпустить на экраны?

Ответ, как ни парадоксально, прост. Перед нами – великолепная (шесть номинаций на Оскара) рекламная киносага в пользу современной сигаретной индустрии США, которая благородно искоренила отдельные нетипичные недостатки, изредка имевшие место в ее практике. Ее побуждения и дела чисты, чему первое свидетельство – существование такого фильма. Курите и смотрите спокойно, никаких наркотических добавок в сигареты больше нет и не будет. Как не будет, естественно, и рецидивов цензурного вмешательства в деятельность журналистского ордена, желающего знать “всю правду”.

Папарацци под люком "Курска"

Но вернусь к познеровской "в с е й   правде", которую должен знать и доносить публике журналист. Свой афоризм ведущий "Времен" огласил, сколько помнится, в связи с тем, что многие журналисты на самых первых порах не были допущены близко к затонувшему "Курску".

Честно говоря, возвращаться к тому, как наши искатели "в с е й   правды" осрамились в дни всенародной трагедии, противно. Страна видела и, надеюсь, не скоро забудет. Кому, спрашивается, не хотелось узнать тогда , что же именно случилось, возможно ли спасти экипаж, в чем подлинная причина катастрофы? Никого не найдется, кто бы не хотел узнать об этом и еще о многом-многом другом.

Но общенародную жажду   з н а т ь   папараццистская журналистика оседлала мгновенно. Ведь подвернулся скандал, о каком ей и не мечталось. Скандал на весь мир. Скандал, символизирующий погибель всей России, всей ее мощи и славы. Вот где был прекрасный повод показать беспомощность и равнодушие властей, бессердечность президента (видите ли, отдыхать отъехал!), лживость военно- морских чиновников, отсутствие на флоте самых современных спасательных средств. И показывали, показывали, показывали… От души надрывали сердца зрителей слезами потрясенных родственников. Посмеивались над версией о столкновении с американской лодкой (как будто не было до того десятков подобных столкновений). А из того немногого, что доставалось им в виде "картинок" через вторые и третьи руки, чаще всего показывали подводные кадры над задраенным (или заклиненным) люком "Курска". Неделю, другую, третью показывали.

О, как им хотелось туда проникнуть, внутрь! Ведь знали уже: в доме все мертвы. Но очень хотелось. Трупы хотелось показать, разлагающиеся тела – всю, видите ли, правду.

Мы и здесь узнали этот их папараццистский зуд – желание приникнуть к дверной щели, к замочной скважине. Желание "позырить" на запретное – на тайну, все равно, тайна это смерти или тайна соития, зачатия будущей жизни.

Показывая на экранах с маниакальным упорством все тот же мрачно молчащий, неприступный для них люк, они выдали себя с головой: ну, какой там правды? – скандала ой как хочется! Ой как хочется смерть показать! И ведь вроде бы постоянно ее показывают, особенно в Чечне и особенно по изуверским "исходникам" палачей. Но чеченская уже и самим приелась, а тут новенькая, подводная.

Папарацци трупояден

Здесь возникает надобность вернуться к определениям папараццизма, принадлежащим Федерико Феллини. Своим студентам на занятиях я уже не первый раз показываю два фрагмента из картин величайшего кинохудожника ХХ века: из "Сладкой жизни" и "8 с половиной".

Не без удивления, кстати, выясняешь, что о Феллини молодые люди знают лишь понаслышке. Для них это старье, бабушкин хлам. Но мне важно убедить их (и удается), что Феллини вовсе не устарел, что он очень многое сумел предугадать, - лет за тридцать, за сорок до того, как мы здесь с этим столкнемся. На то он и гений, способный в одиночку перевесить почти весь Голливуд. Вообще, скажу попутно, я глубоко убежден, что в кино ушедшего века первенство принадлежит Италии, ее мастерам, которые подтягивались, кто как сумел, к уровню Феллини. (Да кстати, и в американском кино многие из лучших работ - заслуга выходцев из Италии, итальянских по крови актеров и режиссеров).

Папарацци в "Сладкой жизни" едва заметен. Но вот что удивительно: сейчас за давностью лет, даже специалистам трудно, думаю, быстро вспомнить имена главных киногероев картины, хотя в ней играли и Мастроянни, и Анук Эме, и Анита Экберг, а вот второстепенный Папарацци не забыт. Мало того, в девяностые годы на Западе даже вышло два художественных фильма, в чьих названиях присутствует его вошедшее в бытовой тираж имя.

В "Сладкой жизни" Папарацци, как правило, всегда в толпе таких же, как сам он, назойливых молодых людей, что носятся по Риму в поисках сенсаций и скандалов. Пожалуй, он даже сошел бы за доброго малого, если б не один эпизод, в котором Феллини весь свой гнев сосредотачивает на своре шустряков, почуявших запах смерти. Это эпизод, когда главный герой картины узнает о самоубийстве своего приятеля – ученого по фамилии Штейнер. Причем, самоубийство сложное – Штейнер, прежде чем застрелиться, убивает двух своих маленьких детей.

Папарацци пытается вслед за главным героем проникнуть в квартиру Штейнера, но там уже работает полиция, там свой фотограф-криминалист, который, как известно, прессе не товарищ. Фоторепортеры на улице поджидают жену, точней, уже вдову Штейнера, ничего пока не знающую о случившемся. И, когда женщина выходит из автобуса, набрасываются на нее, щелкая своими аппаратами, прямо с каким-то сладострастием, будто мухи на мясо. Они, по метафоре Феллини, и ее тем самым как бы расстреливают. Но при этом до смерти покрывают позором свое занятие.

Феллини упорно, из фильма в фильм возвращается к теме журналистской наглости, пограничной с патологией. В "8 с половиной" тоже представлена журналистская братия, там тоже орудует большая группа людей типа папарацци. Их бессовестное вгрызание в душу больного героя оканчивается его самоубийством. Это они его в конце концов доводят, от них он прячется под стол во время пресс-конференции, на которую его притаскивают силком. Сцена этой злополучной пресс-конференции поистине фантасмагористична. Именно к этой сцене режиссер подтягивает все-все свои гротескные средства.: Лица журналистов, распаленных наглыми, издевательскими вопросами, искажены какими-то дьявольскими гримасами. По сути они и готовят убийство. Им не ответы на вопросы нужны, им нужна свежая, горячая кровь. Разве не ясно: они – сущие вампиры,- подсказывает Феллини.

И все-таки волей своей великодушной фантазии автор картины спасает героя от погибели. То, что мы видим в финале – это как бы жизнь после смерти: все - живые и давно умершие - соединяются в соборе любящих и прощающих друг друга людей. Но, заметим, никого из репортеров в этот круг режиссер не допускает.

Вообще, тема Феллини и СМИ вполне заслуживала бы отдельного рассмотрения. Внимательный исследователь соберет здесь богатый урожай. Остроумными репликами в адрес телевизионной кухни и рекламомании обильно оснащен фильм "Джинждер и Фред". Режиссер и сам, когда ему надо, с успехом использует стилистику деликатного репортерского соприсутствия ("Рим", "А корабль плывет", "Город женщин", "Амаркорд"). А в картине "Интервью" он, похоже, решил продемонстрировать журналистской братии правила хорошего тона, представив на экране своего рода идиллию во взаимоотношениях художника с неназойливой командой молодых японских интервьюеров.

Увы, этот урок-завет мастера не пошел на пользу домашним папарацци. В самый день кончины Феллини десятки тысяч итальянцев были возмущены наглым поведением фоторепортера, который проник в отделение интенсивной терапии, "отбросил простыню и трубки, еще соединяющие покойника с аппаратурой, сделал фотографию". ("Федерико Феллини". Ростов-на-Дону, 1999, с. 355). И хотя снимок тут же появился в новостях одной из телевизионных станций, все остальные телеканалы, в знак протеста, отказались его воспроизвести в своих траурных сюжетах.

Всемирное торжество папараццизма

И все же, кому слышны сегодня предупреждения Феллини, кого устыдил или охладил его гневный сарказм? Кто вразумлен его прорицанием: "Осторожно, грядут папарацци!"?

Мы видим: папараццизм победоносно шествует по странам и континентам. Он востребован миллионами. Его внушениям подвергается сегодня все человечество. Даже те, кто прячутся в пустынях, в отшельнических кельях. Или укрываются от назойливых щелкоперов и щелкунов в королевских дворцах.

Казалось бы, прямая причастность западных папарацци к гибели принцессы Дианы должна была, наконец, вразумить публику. Но ничего подобного не случилось. Да и не могло случиться, потому что сама Диана слишком нуждалась в шумихе, поднимаемой вокруг нее прессой. Она уже была наркотизирована скандальной атмосферой, ей уже шагу ступить было невмоготу без этой назойливой и, одновременно, льстящей ее существу Дианиады. До самых гибельных секунд сопровождал ее черный мрачный эскорт. унюхавший неминуемость беды. В негласном договоре, который конечно же существовал между принцессой и некрофильской свитой репортеров, все было хладнокровно и цинично согласовано, вплоть до главного пункта: "Быть вместе до конца". Безумной бабочкой летела она на эти подмигивающие огни. И не могла не сгореть в них. Гибель , которую попытались было представить чуть ли не трагедией века, оказалась лишь триумфом папараццизма, подтверждением того, что он дорос до вершин могущества и способен во-время поставить точку даже в конце такой прихотливой игры.

Еще одной блестящей победой папараццизма стал, как мы все убедились, скандал "Клинтон – Левински". Победой тем более искусной, что тут в качестве виртуозного папарацци действовала уже сама "пострадавшая". Аудитория подглядывающей публики оказалась колоссальной. Кто следил за сюжетом с омерзением, кто "болел" за унылого красавчика Билла, кто жаждал победы правосудия, но все в равной степени   п о д г л я д ы в а л и. Что и требовалось доказать авторам невиданного до сих пор шоу. В итоге очки заработали и сластолюбивый президент, и авантюристка Моника, и , конечно же, беспристрастное демократическое правосудие, разделившие победу с создателями папараццистского сценария. Зато в дураках остались милионы побежденных, которые поддались соблазну подглядывания за тем, что у них там наверху творилось.

По такому точно папараццистскому проекту развивались события и у нас дома – в случае со Скуратовым. Нет, не он потерпел поражение, не прокуратура понесла урон, а все мы, кого бес попутал глазеть на нелегально отснятую "клубничку", как если бы таращились в щелку бордельной двери. Хотели того или нет, но нас мигом сделали соучастниками папараццистской акции. Мы влипли, а они победили.

Такое происходит гораздо чаще, чем мы успеваем догадаться. Вирусом неприличного подглядывания заражен сегодня   к а ж д ы й   телезритель, не умеющий отличить простого зрелища от зрелища пошлого и подлого. Оказывается, заурядным папарацци можно стать помимо своей воли, даже если ты не вооружен ни фотоаппаратом, ни кинокамерой. Чтобы оказаться в числе завербованных, не нужно, получается, подписывать никаких контрактов, никаких не нужно тайных посвящений. Достаточно включить телевизор и попасть на программу "Про это". Или купить утром в метро номерок "Московского комсомольца" и прочитать внизу на первой полосе хронику криминальных происшествий.

Ползет подземный змей

Так начинается стихотворение Марины Цветаевой, одно из самых гневно-обличительных в ее творчестве.

Цветаевский "подземный змей" – всего-навсего поезд метро. Наверное, парижского метро, как я догадываюсь. Но и нашего. Всякого. Видимо, во всех метро мира пассажиры, спеша по утренним делам, заглатывают, скуки ради, газетные новости. По моим наблюдениям, большинство москвичей , шуршащих в вагонах прессой, предпочитают именно МК. Стихотворение, которое появилось на свет , кажется, еще до московского метрополитена, написано прямиком про наши дни.

Ползет подземный змей,
Ползет, везет людей,
И каждый со своей
Газетой, (со своей
Экземой!). Жвачный тик,
Газетный костоед.
Жеватели мастик,
Читатели газет…
Кача – "живет с сестрой."
ются – "убил отца"
Качаются - тщетой
Накачиваются.

Я не встречал в нашей поэзии большей ярости при виде ежедневного акта вкушения и разжевывания газетной жвачки. Может быть, именно этой яростью Марины Цветаевой объясняется, что цитируемое здесь "Читатели газет" -стихотворение сравнительно малоизвестное, в том числе в студенческой среде, где нет отбоя от признаний в любви к ее стихам. Скажут: срабатывает инерция старого отношения к Цветаевой, поскольку в советские времена регулярное прочтение газет считалось таким же обязательным ритуалом, как умывание или утренняя гимнастика. Но в советские времена, поправлю я, газеты наши не были еще переполнены всей этой криминальной жвачкой, которую мельком, брезгливо, но очень выразительно характеризует поэтесса. Она поминает самое обычное, что тогда , в 20-е или 30-е годы регулярно заглатывал западный "жеватель мастик": уголовную хронику, причем, не всякую, а чрезвычайные происшествия, сильнее бьющие по голове. Производящие в ней полное опустошение.

Что для таких господ
Закат или рассвет?
Глотатели пустот –
Читатели газет.

О как это нам теперь знакомо! По той же МК, которая каждым своим очередным номером подтверждает и иллюстрирует удивительную точность поэтического попадания в цель. Вот уж где не меряно пустот и тщеты. "Заработать своим телом в Москве могут все, не только проститутки"… "кобель в постели женщины – не всегда мужчина"… "Сколько стоит скальп москвича?"… "Ребенок для однополой пары за S 1 00000"…(Этот № 69 за 30 марта 2001 куплен, что называется, на вскидку. Но ведь такое точно в МК всегда, от сезона к сезону, из года в год). И это, господа папарацци,   в с я   ваша "правда" о том, что до недавнего времени называлось "любовью", "семьей", "личной жизнью"? Или, может, вы таким своеобразным способом обличаете нынешние нравы, бичуете пороки, подаете руку помощи несчастным и заблудшим? Нет же, порок вы представляете как невинную шалость, над смертью похихикиваете, о несчастье говорите с глумливой ухмылкой, вместо любви подсовываете читателю случку, вместо семьи – "однополую пару", вместо личной жизни – обслюнявленные вами пикантные "подробности". Вам нравится самим вываливаться и читателя вываливать в зловонной грязи, которую нагребаете изо всех дыр и щелей. Это – ваша родная атмосфера. А ваша единственная забота, чтобы атмосфера изо дня в день делалась погуще, чтобы разило от вашего варева за версту. А ваш постоянный, все прибывающий страх – вот он: как бы читателю не приелось, как бы он не пристрастился к чужим, конкурирующим миазмам, к еще более мрачным, тошнотворным коктейлям.

Ползет подземный змей...

Собачья философия

Проработав в газетно-журнально-издательской индустрии немалую часть жизни (по преимуществу в советские времена), я хорошо помню, что в нашей журналистской среде цинизм вовсе не первенствовал. Люди, к нему склонные, нередко попадались, но старались особенно не выделяться, прикусывали язычок даже в курилках, когда видели, что на их зазывы никто не откликается.

Могу только представить себе, каков современный быт в стенах бульварных изданий, если на их страницах всеми красками переливается цинизм самой едкой пробы. Я бы так и прожил жизнь, не догадываясь, что именно стоит за названием древне-греческой философской школы циников или киников (от греческого суоn-собака), когда бы не знакомство с соответствующими страницами "Истории античной эстетики" мудрого Алексея Федоровича Лосева. К представителям кинической школы Лосев относился с невозмутимым спокойствием объективного исследователя, и потому неизменно подкреплял свои обобщения непосредственными свидетельствами древних первоисточников. И не опасался, что свидетельства эти могут показаться неожиданными для читателя, у которого, к примеру, сложился с юных лет романтический образ доброго дедушки Диогена, мирно сидящего в бочке или с зажженным фонарем среди бела дня ищущего человека.

“По мнению Диогена,- читаем у Лосева,- нет ничего плохого в употреблении в пищу человеческого мяса; человеческое мясо ничем особенным вообще не отличается от всякой другой пищи и вещества… Совершенно не важно, предавать ли тело погребению и как предавать… Вовсе не важно, где и как человек совершает свои половые отправления. Тот же источник прямо свидетельствует, что Диоген совершал свои половые акты публично, проповедовал, что женщины должны быть общими, не признавал брака и требовал общения мужчин с любой женщиной, которая только согласится на это. Киники Кратет и Гиппархия тоже совершали половые акты публично, и об этом имеется уже целый ряд источников”. (А.Ф.Лосев. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. М., 1969).

Не к таким ли “собачьим” нравам и повадкам напрямую выводят нас сегодня многие публикации МК, в том числе, “исповедь”, а правильней сказать, самовыпотрашивание женщины, которая рассказывает о специфическом общении с домашними псами?

Чего, оказывается, не сделаешь ради “в с е й правды”!Впрочем, многие читатели уверены, что за такими “собачьими исповедями” стоят не события из реальной жизни тех или иных извращенцев, а извращенное сознание журналистов-подельщиков, высасывающих из пальца “достоверщину” подобного пошиба.

Еще о самовыпотрашивании

Папарацци по функции своей – потрошитель, выковыриватель подноготной. Он шпионит за внутренней жизнью личности, с уверенностью, что там обязательно обнаружится грязь, патология, что-то скандально неприличное. В этом смысле верх достижений папарацци – это когда выслеживаемый объект сам начинает вываливать наружу свои припасы. Когда самовыпотрашивание происходит не просто добровольно. а даже с каким-то радостным вызовом: гляньте, вот я каков молодец, а вы,трусишки, что зажались?

Уже говорилось в самом начале, почему я не раз и не два чувствовал по мере работы над этим материалом какое-то внутреннее торможение: не надо, оставь. Не потому, уверяю, такое происходило, что я здесь вынужден упоминать имена и названия достаточно громкие. Все равно ведь с них, как с гуся вода. Таким что ни лей в глаза, им все божья роса. Впрочем, ни к кому из названных выше (и еще назову) у меня нет личных антипатий. Просто противны, и иногда до отвращения, функции, которые за этими именами и названиями стоят. Функции или поручения, которые распределяет среди них зло мира,- вот что важно разглядеть.

“Отец русской философии” Григорий Сковорода еще в ХУШ веке говаривал: “Никакую вещь саму по себе не назову плохой или злой. Плох ли нож? Нет, сам по себе чем же плох. Им можно хлеб резать. Но плох тот, кто пользуется ножом для убийства”.

Так и мы сегодня выясняем и спорим: плоха ли газета как таковая, плохо ли телевидение, плохо ли кино? Нет же, само по себе ничто из них не плохо. Но важно различать и оценивать функции, волеизъявления, которые через них осуществляются.

Можем ли мы худо сказать о разведчике, который с риском для жизни добывает военные или политические секреты и тем самым работает на безопасность страны? Но разве, несмотря на некоторую схожесть поисковых приемов, есть хоть что-то общее между разведчиком и мелким бесом по имени папарацци?

Что толкает папарацци на его “подвиги”? Обличение общественного зла? Нет, он только заваливает пространство жизни все новыми и новыми порциями зла. Он плодит в мире скабрезность, завистливое и патологическое любопытство, низменные страстишки, опустошенно-циничный взгляд на все, что вокруг нас.

Но вот что меня сильно смущает: сам-то я, прикасаясь по необходимости к этим папараццистским осклизлостям, не переношу ли заразу с места на место, не тиражирую ли ее?

К примеру, для демонстрации того, что папарацци не только выпотрашивает людское естество, но и провоцирует человека на непристойное самовыпотрашивание, мне нужно представить здесь пресловутую “Спид-инфо”, именующую себя “самой массовой газетой России”. Так вот, признаюсь, мне неловко приступать к такому разбору. Неловко перед теми читателями, которые никогда в жизни не заглядывали в “Спид-инфо”, а я их как бы принуждаю к сомнительному знакомству. Но если уж взялся рассуждать о природе папараццизма, отступать мне некуда. Могу лишь предупредить на всякий случай, прибегнув еще раз к покровительству Данте: “Оставь надежду, всяк сюда входящий”.

Когда-то газета “Спид-инфо”, как можно догадываться, создавалась с педагогическими и профилактическими намерениями, в том числе,– в связи с угрозой распространения в России “болезни века”. Увы, от тех благих намерений и манифестаций на ее страницах осталось лишь несколько имен титулованных и просто сексологов. Впрочем, как часто создатели какого-нибудь “проекта” обещают одно, а делают совершенно противоположное . Получается, как в старом анекдоте: войны не будет, но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется.

Октябрьский номер ежемесячника за 2000 год, купленный мной, опять же, на вскидку, ничем особо экстравагантным от других номеров, не отличается. Почти уверен, что это подтвердят те, кто читает "Спид-инфо" регулярно и, значит, притерпелся или даже вошел во вкус: номер как номер, нормальный (для них) номер. Обложка украшена "знаковым" фотопортретом актера М.Боярского в шляпе Д,Артаньяна с шаловливо-зазывным текстом: "Одна на всех, и все – на одну".

На соответствующих страницах газеты кинорежиссер Г. Юнгвальд-Хилькевич обстоятельно, с нескрываемым восхищением повествует о том, в какой обстановке снималась популярная кинокартина. Рассказ пожилого маэстро – своего рода перл жанра - есть по сути типичное самовыпотрашивание. Человек перед вами непринужденно распахивает самые грязные тайники памяти. и ему при этом совершенно не стыдно. Своего рода антиисповедь, любование собственным цинизмом: "На съемках мушкетеры жили чудовищно, и я это поощрял".

Юнгвальду-Хилькевичу не просто нравилось, он не просто снисходил к тому, как резвилась младость. Что же именно он поощрял?

"У ребят был мушкетерский договор: никаких отдельных романов. Выбирают самую красивую – одну на всех. Конечно, с ее согласия – тут проблем ни разу не возникало… Договор "одна на всех". насколько я знаю, строго выполнялся всеми мушкетерами, кроме Гюрзы" (актер Старыгин).

Как видим, маэстро не просто поощрял, он еще входил в подробности свальной забавы. Не станем гадать, с какой именно целью благословлял режиссер коллективные блудные похождения молодых советских киножеребцов. Не мог же он не знать, будучи и постарше и поопытней, что даже по расплывчатым критериям тогдашней советской морали распущенность такого пошиба не поощрялась. По крайней мере, на цивилизованном лексиконе ее с давних времен относят к содомизму.

К счастью, град Львов и его окрестности, где упражнялись новоявленные содомиты, не провалились сквозь землю как блудные ветхозаветные местечки Содом и Гомора. Да и сами забавники не пострадали. "Насколько я знаю,- заканчивает свой сюжет словоохотливый режиссер,- при всех широчайших сексуальных контактах ни один из мушкетеров не подхватил никакого венерического заболевания".

Игриво-зубоскальный и поощрительный тон повествования подсказывает читателю: "Резвись и ты, если можешь, авось пронесет".

Похоже, тон такой вполне устроил сотрудников газеты С.Амрояна и Д.Филатова, которые "изготовили" беседу с Юнгвальдом-Хилькевичем. Они потрошили, он выпотрашивался. Все к общему удовольствию. Довольны, судя по всему, и герои содомских экспериментов. Ведь что-то не слышно, чтобы они после публикации судились со своим "разоблачителем" или вызвали его на мушкетерскую дуэль – одного на всех.

Ну, и что же? Если "Спид-инфо" так своеобразно просвещает своих читателей, не назовем ли мы такую газетку самым массовым в России изданием-разносчиком спид-вируса?

Читаешь имена других журналистов, подготовивших номер, (Ю.Донская, И.Кирина, Д.Юрьев, Ю.Лукьянова, А.Манн,- кстати, главный редактор и генеральный директор заодно) и думаешь: неужели это все реальные имена и фамилии, а не застенчивые псевдонимы? А если реальные, то не срамно ли им – перед своими родителями и детьми, перед бывшими педагогами и одноклассниками, перед знакомыми и друзьями – за свое участие в "научно-популярном" коллективном растлителе по имени "Спид-инфо"?

Не оговорился я: мы имеем дело именно с коллективным растлителем, вполне легализованным, до сих пор неподсудным, поджидающим вас на любом газетном развале. Ему хорошо. Он греется под солнышком "в с е й правды". Он не догадывается, что это странное светило скоро оскалится и пожрет его. Потому что гласность – существо безжалостное и всепожирающее. Пасть этого зверя, его гулкое чрево месяц от месяца увеличиваются в размерах. Чудовищу "жрать хоцца", ему подавай все новые и новые скандалы, разоблачения, а, значит, оно обязательно доберется и до тех, кто сегодня ходят в чемпионах папараццистского пронырства.

Где теперь "Про это"?

И разве мы не видим, что гласность, поедающая все без разбору, не щадит и собственных детей. Случай с режиссером по фамилии Юнгвальд-Хилькевич – происшествие из этой серии, пусть и мелковатое. Происходят и события куда более громкие. Как-то незаметно исчезла в пасти гласности скандальная передача "Про это". Исчезла вместе с дамочкой-папарацци, которой так нравилось выпотрашивать российских простаков и простушек по части интимных подробностей. Совсем как в песенке, кажется, Галича "А из зала-то кричат: "Давай подробности!" Трибуны передачи "Про это", как помнится, по преимуществу безмолвствовали. Большинству юношей и девушек, приваливших на бесплатный душевный стриптиз, было явно неловко. И перед соседями неловко, и перед напряженным безмолвием невидимой ошарашенной аудитории.

Зато оливковокожая ведущая раскрепощалась с такой непринужденностью и таким голодным задором, будто от рождения кормили ее исключительно "подробностями", а тут, в России, сильный у нее, бедняжки, оказался недоед.

Вообще, странное у этих гастролирующих и доморощенных учителей секса сложилось о русских представление. Они уверены, что здесь совершенно тупы по части "подробностей" и всего прочего и что именно поэтому мы так несуразно расплодились за тысячелетия своего существования. Нам, видишь ли, не хватает культурного секса, то есть, техники "удовольствия без последствий", Тогда бы мы количественно, конечно, сократились, зато качественно очень преуспели.

С другой стороны, если бы мы так стремительно преуспели еще на веку "Про это", тогда бы не нашлось в опустевающей России никакой работы для учителей по части физиологических подробностей. Может быть, именно потому обеспокоенное чудище гласности так стремительно проглотило маленькую невкусную патриотку оргазмов.

Ее бурная агитация могла вызвать неудовольствие заказчиков еще и вот по какой причине. Ведущая явно не учла, что русская аудитория , при всей ее сексуальной недоученности, очень неплохо разбирается в театре и легко отличает естественный диалог от "капустника" или от провинциального балагана. Ведь сразу было видно, что опрашиваемые насчет "подробностей" молодые люди и дамы – никакие не добровольцы, а наспех нанятые статисты. Выпотрашивались они по уже готовым текстам. Но у чудовища гласности, при всей неуправляемости его повадок и прихотей, тоже есть чувство вкуса и такта. Оскорбившим это его чувство оно не прощает.

Впрочем, не станем удивляться, если маленькая ведущая снова объявится с каким-нибудь еще более сногсшибательным "Про это". Одного только от нее никогда-никогда не дождемся. Уж о своих-то постельных занятиях, о своих оргазмах она ни за что откровенничать не станет. Потому что для таких как она, важно добыть чью-то чужую "всю правду". Но вовсе не свою представить на всеобщий позор. Она сама, как и всякий папарацци,   в ы ш е   э т о г о.

Попробуем представить на минутку: "всю правду" рассказывают о себе тот же Познер, тот же Киселев, та же Сорокина или Миткова. Ну, даже не "всю правду", а то, что касается конкретного жизнеобеспечения: жилье, транспорт, дача, средний (хотя бы) доход. Или пусть посоветуют зрителю из общегуманных соображений, в каком банке и какой страны держать свои валютные сбережения. И как при этом не входить в противоречие с налоговыми инстанциями.

Нет, никогда-то мы таких откровений не дождемся. Им будто от рождения поручено некоей загадочной силой распытывать, раскалывать, допрашивать и выпотрашивать, судить и рядить, оценивать и приговаривать, подглядывать и обличать.

Папараццизм и физиология

Но, может быть, папараццизм вполне невинен в своей привязанности ко всему физиологическому? Казалось бы, где же еще искать "в с ю   правду" о человеке, как не здесь – на уровне его сугубо телесных отправлений? Ведь физиологическое начало в человеке, действительно, в количественном смысле колоссально преобладает. И разве преувеличением будет сказать, что человек почти полностью – физиологический человек?. Папарацци своими стараниями как бы и призван постоянно подтверждать эту очевидность.

Беспрерывные заботы (кого-то унижающие, доводящие до отчаяния, но кого-то и вдохновляющие) о еде, питье, одежде, жилище, о достаточном тепле, о реализации других наших плотских вожделений и отправлений,- все это жадно, почти без остатка пожирает наши часы, дни и годы. Нас почти никогда не остается на большее – на то, что туманно и общо именуется "духовными потребностями". Может, на самом деле их вовсе и нет у нас, а мы их только воображаем, для рисовки в кругу себе подобных?

Не пора ли смириться, наконец, с тем, что мы – лишь жалкие пленники собственного физиологического принципа? Этот зверь скрыт под нашей людской оболочкой, но внутри нас он ощерен как ненасытный хронофаг – поглотитель живого времени.

Часто ли мы смущаемся, краснеем от стыда за этот очевидный телесный преизбыток в нашем естестве, часто ли приходим в уныние , задумываясь о несвободе от своего физиологического тирана? Что же тогда оскорбляться назойливостью тех, кто постоянно нам внушает: "Какая еще у вас любовь? – один секс, случка, спаривание… Какие еще "духовные запросы"? - один самообман, мираж. Подглядывание за чужими грешками,- в книгах, газетках, на экране, - вот и все "запросы".

Перед циничной аргументацией папараццизма сегодня смиряются милионны. Это его покорные стада, согласные зваться скотинкой в людском обличьи. Именно такое человечество нужно заказчикам папараццистской обработки - мирное, самодовольное, "жеватели мастик" (то есть, подслащенных и ароматизированных резинок), потребители рекламных роликов, музыкальных клипов, скандальных происшествий. О какой аудитории еще можно мечтать: не протестуют, не буянят, поедают все подряд – наветы, сплетни, любой черный юмор, любую клубничку, особенно по части личной жизни звезд, политиков?..

Современный сербский писатель-публицист Драгош Калаич называет человека, принимающего и исповедующего подобный принцип социального поведения "экономическим животным" (в более откровенном переводе – "экономической скотиной"). Уже сам эпитет подсказывает: речь идет о своего рода социальной инженерии, о репродукции все новых и новых поколений выносливого, послушного и, добавим, охочего до "подробностей" экономического поголовья. Именно такому податливому типу, по замыслу всемирных проектантов и сценаристов, обеспечена надежная футурологическая перспектива – устойчивое место количественно преобладающего усредненного типа. Это не народ, который всегда разнообразен и непредсказуем, это – однородная гедонистическая масса в теплом и мягком стойле.

Могут сказать, что проект вовсе не нов, что такого рода антиутопия изложена еще в "Легенде о Великом инквизиторе", которую оглашает один из героев "Братьев Карамазовых" Ф.М. Достоевского. Но современная редакция старого проекта все же заслуживает специального внимания. В ней открыто представлены средства намеренного оскотинивания человека во всем разнообразии их арсенала. Инквизитор у Достоевского высказывался все же лишь в общих чертах: "мы дадим им хлеба и зрелищ". Нынешний объем зрелищ, мощь их воздействия неизмеримо возросли. А значит, потребовались дополнительные усилия со стороны заказчиков, чтобы разнообразить зрелищное меню. Сегодня мировые СМИ способны обслужить запросы практически любой категории зрителей, нуждающихся в развлечениях. Человечество как бы поделено на зоны воздействия, его сознание разбито на секторы, нуждающиеся в постоянном заполнении. Ни один из секторов не должен пустовать, иначе у обслуживаемого может появиться охота заполнить его какими-то собственными фантазиями, или внушениями, которые просачиваются из внешней среды, неподконтрольной еще СМИ – средствам массовой идиотизации, как уместнее, на мой взгляд, расшифровывать эту аббревиатуру.

Сальвадор Дали, один из самых упорных в искусстве ХХ века исследователей и потрошителей сферы бессознательного, постоянно, из десятилетия в десятилетие, возвращался в своей живописи и графике к одному и тому же назойливому видению: фигура обнаженной женщины (иногда без головы), напоминающей какой-то затейливый комод, со множеством створок-секций, закрытых или полуоткрытых на уровне груди, живота, бедер. К этой метафоре Дали исследователями подыскивались самые разные коды. Но разгадка, похоже, у всех теперь на виду (ларчик просто открывался): приходят или уже пришли времена, когда человека примутся методично выпотрашивать, опустошать, чтобы заполнить порожние секции и блоки по собственному произволу или... оставить их навсегда порожними.

Любопытно: художник еще не видел воочию аудио- и видео-кассетной аппаратуры наших дней, но своей женщиной-комодом прозрачно намекнул на то, каким именно способом сознание человека будут заполнять. Кассета! Вот самый ходовой, самый дешевый тип портативного "зрелища" или "слушалища". Получи и больше ничего не требуй – тебе достаточно! Кто следующий?

В сюрреалистическом намеке Дали есть предвидение (или демонстрация?) чрезвычайных способностей папараццизма, как авангарда современных СМИ, в его маниакальном стремлении вскрыть, взломать, попрать и опорожнить ядро человеческой личности, ее целомудренную основу, алтарь ее бытия.

Опорожнить, чтобы тут же заполнить собственной программой "физиологического" двуногого - "экономического скота".

Папараццизм как функция атеизма

Окончательная цель, которую преследует всемирный сценарий, осуществляемый при самом активном участии папараццизма, - осквернить человека как Божие творение. То есть, перед нами изначально атеистический сценарий. Такого же рода чисто атеистический проект "счастливого человечества" излагает в "Братьях Карамазовых" Великий инквизитор. "Мы не с тобой, а с ним,"- откровенно говорит инквизитор Христу, (то есть, с Сатаной, искушавшим Христа в пустыне),- "вот наша тайна!"

Сегодня для тех, кто наивно доверяет внушениям всемирных СМИ, тайна остается непрозрачной. Нам в России, пережившей крах "воинствующего атеизма", может показаться, что с ним покончено навсегда, поскольку его главные аргументы "Христа никогда не существовало" и "Религия – опиум для народов" никто вслух уже не решается отстаивать.

В принципе, неверие искренне ищущей и сомневающейся души неподсудно. Разве мы не видим в Евангелии, что и ближайшие ученики Христа очень часто, по человеческой слабости, оказываются маловерами, и даже по воскресении Спасителя (Фома Неверующий). "Верую, Господи, помоги неверию моему!" – именно этот сокрушенный вопль отчаявшейся души трогает Христа, побуждает тут же исполнить просьбу исстрадавшегося родителя об исцелении сына.

Неверие неверию, как видим, рознь. Одно бывает именно от слабости душевной, от отчаяния, от того, что изначально верившая душа впадает в оцепенение, когда перестает различать Бога, находясь под тяжелым бременем житейских невзгод. И другое – у существа, которое совершенно уверено в существовании Бога, но не желает его над собой, противится изо всех сил.

"Воинствующий атеизм" советского образца исходил именно из этого богоборческого, богоненавистнического, вполне сатанинского по своей природе импульса. Но и такой атеизм, как мы догадываемся, р а з р е ш е н свыше изначально. Сам Бог ему попустил, чтобы не ограничивать принципа свободы, раз и навсегда дарованного небесным силам и человеку.

Однако верующая душа, в согласии с тем же принципом свободы, противиться злобе богоборческого атеизма, стремиться различить эту злобу в любом, даже самом нейтральном обличье, в том числе под видом борьбы за "в с ю правду" и под видом отстаивания принципов "свободы слова".

Папараццизм, если рассматривать его в онтологической перспективе, безусловно, есть функция атеизма, причем как раз агрессивно-богоборческого, злобно переживающего свою исходную измену Творцу. Вот почему исчезновение "воинствующего атеизма" для России означает не начало самоупразднения богоборческих сил, а лишь перемену декораций и обличий.

Папараццизму ненавистна любовь, связывающая Бога с человеком. И как следствие, ненавистно ему отражение этой небесной любви в любви земных существ друг к другу "Подсматривайте вместе с нами,- услужливо предлагает он, - и вы легко обнаружите, что никакой такой любви ( бескорыстной, вечной, идеальной, беззаветной, платонической, жертвенной, небесной, божественной и т.д.) нет и никогда не было. А то, что есть,- этого вам с лихвой хватит, каждому по его вкусу: интрижка, флирт, случка, блуд, прелюбодеяние, измена, содомские развлечения, "однополые браки",скотоложство, садизм, - и это только для начинающих…"

А поскольку рождение ребенка в семье - самое очевидное преодоление такой папараццистской агитации и, одновременно, увенчание любви супружеской любовью к третьему существу, к своему ребенку, то апологеты бесплодных сексуальных развлечений прилагают особые старания, чтобы обесславить семью как таковую. Они рекрутируют целые толпы последователей и последовательниц, желающих пожить только для себя, в свое удовольствие, а не для какого-то там "продолжения рода своего на земле".

По сути, широко внедряемая средствами СМИ практика "безопасного секса" разрешает самые извращенные отношения полов, "только бы не было детей". Вечный как жизнь родительский инстинкт на каждом шагу подвергается осмеянию. На молодых супругов, желающих завести ребенка, смотрят как на идиотов, которые до сих пор не наловчились жить только в свое пузо.

Воистину позорные времена! Самодовольная экономическая скотинка, громко ржущая при виде банки пепси или пива, упаковки жвачки или сникерса, тиражируется на телеэкранах в качестве подлинного героя наших дней. Право, зачем ему или ей (по-кошачьи жмурящейся и мурлыкающей при виде колготок, кремов и лосьенов), заводить детей?

Впрочем, не нужно бы в данном случае обижать отрицательными сравнениями ни лошадей, ни кошек. Животный мир, к счастью, не знаком с извращениями, заразившими часть человеческого рода. Животный мир, в назидание нам, благоразумно руководствуется все тем же святым инстинктом плодоношения и размножения.

Меня восхищает и вдохновляет этот инстинкт бессмертия у трав и птиц, у рыб и тех же кошачьих. Никто из них никогда, в течение тысячелетий, не изменял поручению своего Творца. Потрясает отвага и безудержная страсть громадных косяков семги, которые ежегодно из теплых атлантических вод с безумной скоростью устремляются за тысячи километров к берегам Норвегии, чтобы, изнемогая от судорог, на грани жизни и смерти, отнереститься в холодных каменистых верховьях ее фьордов.

Людской зверинец в центре Москвы

В самом начале уже говорилось, что наши домашние папараццисты в своем буйном рвении недавно переступили некоторую рубежную черту и теперь как бы сполна легализовались. Речь идет, разумеется, о передаче "За стеклом". Ее можно было бы больше и не обсуждать. Дело, как говорится, сделано, невеста замуж выдана. Призы и премии распределены. Сценаристы, режиссер и ведущий, вся телеобслуга отделались легким испугом, поскольку заметно робели, приступая к наглому в данных исторических обстоятельствах эксперименту. "Пипл,- по выражению Боровика-отца или кого-то еще из циников,- схавал". Кремль, в ближайшем соседстве с которым улюлюкал людской зверинец, величаво отмолчался. Может, дюжина другая открытых протестных писем и поступила в адрес президента, но кто ж теперь не пишет открытых писем президенту?

Эксперимент, и точно, был крайне рискованный, поскольку подвергались ему не столько юноши и девицы "за стеклом", сколько миллионы телезрителей, впервые откровенно привлеченных к масштабному папараццистскому действу. Конечно, смотрела не вся страна, а только Москва да ближайшие околотки., то есть, зритель уже облученный, ко всяким видам привыкший. Но и эти ведь могли не очень хорошо отреагировать. Устроители, слямзившие передачу с западных образцов, знали, что в той же Франции, к примеру, миллионы зрителей негодовали по поводу сходного людского зверинца, представленного, правда, гораздо большим числом подопытных.

Тайна сия велика есть, ни у кого теперь не допросишься статистических сведений о количестве звонков на ТВ с выражением глубокого возмущения. Но, судя по бледному виду и какому-то уж особо нервно-пошлому поведению ведущего К.Набутова при открытии и при закрытии подглядок, очень походило на то, что экспериментаторы сильно вляпались.

Не могу сказать, что сам я видел многое: первый день, последний, визит Жириновского, сцена с лобзающимися на полу девицами да впридачу "Глас народа", специально посвященный подглядкам перед самым их финалом. Если б не длительная командировка, наверное, еще несколько раз последил бы за развитием событий в гостинице "Россия". Не все же папарацци будут нас отслеживать, поглядим и мы, каково их искусство, умеют ли они хотя бы отчасти щадить своих ведомых, а заодно и зрителей.

Об искусстве их говорить не приходится, это, кажется, отметили все "эксперты", в том числе и те, что до конца сочувствовали затее. Газетная и радио-поддержка вылилась в довольно кислый одобрямс. Лишь один остроумец попытался придать акции политический смысл и храбро сморозил, что мы наблюдали отмщение тем, кто в течение десятилетий осуществлял тотальную слежку за всей страной.

Зато с кем ни поговоришь по душам, все дружно морщатся и , в зависимости от темперамента, тихо или громко негодуют. И почти у каждого на устах непременное: "зверинец!" Или "кунсткамера". Или "паноптикум". И почти все уверены, что больше у нас в стране никто такого смотреть не станет. Да и за стекло мало кто сунется.

В последнем я, правда, не уверен. Как и в том, что наши не шибко мастеровитые папарацци, придя в себя от страха и подсчитав гонорары, не захотят опробовать на нас еще какой-нибудь долгодействующий сценарий с раздеваниями и разоблачениями, с подсидками и подножками. (События на канале ТВ-6 вечером 12 января 2002 г. подтвердили, что новая застекольная серия уже готова и запускается в производство).

Может быть, неприятнее всего поразило, что в вечер выхода из-за стекла на набережной перед гостиницей собралась внушительная толпа зевак, чтобы приветствовать новых "звезд" страны. Впрочем, в стенах студии один эпизод и порадовал. Когда огласили результаты голосования, стало ясно, почему молодежь определила победительницей девушку по имени Жанна. Хотя она вела себя за стеклом невыразительней всех, зато теперь призналась, что постоянно думала лишь о том, зачем она там и как скорей оттуда выбраться.

"Ну, это был ее хитрый маневр",- так считают мои студенты, которые вообще уверены, что все действовали с самого начала по жестким сценариям. И что победительница вместе со сценаристами сыграли на чувстве жалости и сострадания, которые столь свойственны нашим зрителям.

Но все-таки чего ждать от папараццизма российской выделки после его официальной легализации? Воскресный выпуск МК еще в марте 2000 года поместил на первой полосе коллаж с обнаженной Мерлин Монро, частично просматриваемой через характерную металлическую прорезь. И тут же крупными буквами текст, как бы дающий главную характеристику уходящему столетию: ХХ ВЕК СКВОЗЬ ЗАМОЧНУЮ СКВАЖИНУ. Что ж, выходит, вполне пристойно и мило повеселилось человечество за истекший период. И Мерлин на славу повеселилась, и Диана. И вообще, шутит МК, "один из самых восхитительных грехов человека – желание подглядывать!"

И МК, и иже с ним неплохо подготовили почву для домашнего папараццизма ХХ1 века. А уж повеселит ли он кого, время покажет.

Признание Лема

Гласность, повторюсь, беспощадный и всепожирающий зверь. Те, кто у нас выпускал ее однажды, из клетки, надеялись, что гласность будет уплетать исключительно "чужих". Но эта ненасытная утроба всеядна, если ее недокармливают, гласность начинает заглатывать всех подряд, в том числе и "своих", давших ей волю. Это с ее стороны вряд ли справедливо. Но кто ее способен усовестить? Уж, конечно, не те, кто подбрасывал ей в пасть ломти, слишком возбуждающие аппетит.

В числе таких науськивателей зверя, вдруг угодивших ему на зубок, недавно оказался Е. Киселёв. Вроде бы стопроцентно "своя" "Комсомольская правда" взяла да и выставила его на всеобщее посмешище. На первой полосе "Московского выпуска" (18 декабря 2001 г.) многих, думаю, подивило жирное папараццистское приглашение поглумиться над элитарным телекрасавцем: "ПОРНО-ИТОГИ" С ЕВГЕНИЕМ КИСЕЛЕВЫМ? Человек, похожий на ведущего аналитической программы ТВ-6, стал героем скандального сюжета, который гуляет по Интернету". Слева от зазывного текста – фотоколлаж: барственно-одутловатое лицо непривычно взъерошенного Киселёва с модными очечками на носу, и в их узеньких линзах отражаются две, что называется, ню. Пощадим матерого политического разоблачителя, не станем здесь пересказывать содержание газетной заметки о порнографических сюжетиках из Интернета, в которых фигурирует "толстый бородатый мужчина". Полезней процитировать Киселёва, отбивающегося от таких же, как он сам, папарацци: "Что я делаю в частной жизни, это мое личное дело. Что я ем, что я пью, с кем встречаюсь, с кем я сплю, как я трачу деньги, на что – это, кроме меня и моих близких, больше никого не касается." Золотые слова, драгоценный лепет! Вот так бы все папарацци относились к личной жизни   д р у г о г о, как Е. Киселёв к себе, любимому. С завтрашнего утра началась бы у нас в России совершенно иная журналистика.

Но разве дождешься от них, если одной меркой желают мерить себя, другой – всё, как он выражается, цитируя нобелевца Бродского, что ли, "застенчивое быдло".

Случай с Киселёвым – не первый, не последний. Гласность еще задаст им всем жару. Куда более жирные телеса и лакомые костяки затрещат в ее челюстях. Повадки всепожирающего чудища, хотя и в исковерканном виде, однако отражают какой-то неумолимый закон возмездия. Да, рано или поздно черёд воздаяния наступает. Если кто-то и где то у всех на глазах преступил черту, охраняющую личность   д р у г о г о, то тем самым подаётся пример, разрешающий и с ним, преступившим, обойтись столь же глумливо или еще беспощадней.

Возмездие, несравненно более масштабное, становится событием последних лет в связи со всемирной интернетной горячкой, информационным бумом конца ХХ – начала ХХ1 веков. На эту тему интересно послушать человека, который сам в течение долгой творческой жизни приложил колоссальную энергию для апологетизации технотронного мифа. Речь идет о польском писателе-фантасте Станиславе Леме. Престарелый автор, надо отдать ему должное, никогда не был односторонен в своих футурологических выкладках. В равной мере Лем обладал умением пугать читателей инопланетными или земными технохимерами и прельщать их картинами грядущего идеального бытия, обеспеченного мощью коллективного научного гения. И все-таки в последние времена Лем, размышляя об искусственном интеллекте, больше пугает и предостерегает, чем обнадеживает. В некоторых своих высказываниях, посвященных буйно процветшему Интернету, писатель и сам выглядит если не напуганным, то весьма озадаченным.

Нынешнее качество информационной деятельности человека поставило на повестку дня,- предупреждает он,- "небывалый размах преступности нового типа. Это электронные войны, компьютерные преступления. Подслушивание, подглядывание, шифры, борьба с компьютерным шпионажем и компьютерными взломщиками-хакерами..." (Коммерсантъ. ДЕНЬГИ. № 36, 12 сентября 2001. Против Лема нет приёма.с.86).

Могут сказать, что Лем не оригинален. Что он напоминает интеллектуала, проснувшегося после длительной заморозки. Если это отчасти и верно, все равно мнение фантаста-философа, даже слегка запоздавшего со своими выводами, ценно. Уже тем ценно, что подтверждает суждения более радикальных мыслителей, давно обеспокоенных технологическим перегревом планеты. Поэтому в устах Лема свежо и дерзко звучат парадоксы из репертуара московских кухонных софистов, отзвучавшие лет двадцать тому назад, например такой: "Иногда мне начинает казаться, что не человек произошел от обезьяны, а обезьяна от человека (!- Ю.Л.) Ей, обезьяне, что нужно? Есть да смотреть на мир. Потребности разговаривать, думать, читать у нее не возникает. Так и мы со своими телевизорами, разнообразными спутниковыми тарелками только и делаем, что едим и тупо смотрим на экран".

Молодец, старина Лем!

Впрочем, груз пережитого и опубликованного не позволяет польскому коллеге быть безоговорочно отважным в своей критике: "Будущее представлялось мне в неоправданно возвышенном виде; быть может, теперь я ударился в неоправданно глубокий пессимизм, смотрю сквозь слишком зачерненные стекла". Но сколько ни подстилает себе польский мудрец соломки, главный его, итоговый вывод-образ уже прозвучал, и мы вправе его осмыслять без оглядки на сопутствующие ему реверансы: "Недобрые последствия короткого информационного замыкания Всего и Всех со Всеми для меня очевидны, хотя свои предчувствия я не могу подкрепить достаточно мощной батареей доводов".

Вот так: "короткое замыкание Всего со Всем и Всеми". Иными словами, всемирная катастрофа, "недобрые последствия" которой, кстати, уже некому будет каталогизировать.

Продолжение следует

А пока я продолжаю свое антипапараццистское разыскание, радуясь, как глотку свежего воздуха, каждому проявлению зреющего в России отпора. Вот, к примеру, не так давно уважаемый мною певец Николай Расторгуев вместе с актрисой Ольгой Дроздовой, которых желтая пресса накануне активно "сватала", показали ее представителям "фигурную композицию", то есть, кулаки:

"Увидев, что музыкант радушно распахнул объятия кинозвезде, к парочке бросились папарацци. Однако пыл их был остужен тяжелым взглядом Николая. "Не люблю я папарацци",- мрачно заметил певец.. "Наверное, опять напишут что-нибудь такое…" – с улыбкой вздохнула актриса. А спустя три минуты, немного посовещавшись, Расторгуев и Дроздова явили публике фигурную композицию "Нет желтой прессе!" (ТВ ПАРК, № 47, ноябрь 2001 г.)

А вот еще пример сопротивления наглому щелкоперишке. Сотрудник некогда бодрой, а ныне срамной "Комсомолки" задался целью выведать: "От кого беременна Наташа Королева" (крупный заголовок на первой странице "Комсомольской правды" от 24-31 дек. 2001 г.) – от своего мужа или от некоего московского стриптизера (что еще за профессия такая?) по кличке Тарзан. Ничего папарацци не выведал, певица сказала, что вообще на журналистские наветы предпочитает не отвечать, чтобы не давать повода для новых покушений. Это, конечно, более пассивная форма сопротивления, чем у мужественного Расторгуева и отважной Дроздовой. Но ведь певица, действительно, готовится стать матерью и не хочет лишний раз волноваться. Другое дело, и ее муж, и тот же Тарзан, если он все же мужик, а не раздевальщик-себя-на-публике-догола (по-моему именно так стоит переводит стриптизера на русский), могли бы, поплевав на ладони, хорошенько отволтузить двух-трех-четырех гнилых и слюнявых подглядчиков. Чтобы и другим неповадно стало.

Надо с женщин пример брать. Вот родная сестра Василия Шукшина Наталья Макаровна взяла и отчитала прилюдно автора книги "Потаенная любовь Шукшина" Т.Пономареву в открытом письме "У правды есть глаза" ("Советская Россия", № 127, 1 ноября 2001 г.)

Это еще даже не цветочки. Это лишь первые росточки зреющего повсюду протеста. Его символом могла бы стать пятерня, закрывающая телеобъектив. Вы обратили внимание, как часто-часто замелькала на экранах эта народная выразительная пятерня: "Папарацци, закройся!"? Знать, что-то будет.

Юрий Лощиц
07.03.2002