В моих журнальных заметках, опубликованных в "Нашем современнике" (1995, № 2) в связи со столетней годовщиной со дня смерти Н. С. Лескова, говорилось о необходимости бережного отношения к его литературному наследию, а также о попытках дегероизации и фальсификации образов лесковских героев. Это вызвало неудовольствие в либеральной печати. История эта весьма поучительная. В ней, как в капле воды, отражается наболевшая проблема смещения традиционной системы ценностей, обнару-живаются исторические корни этого смещения, пути и перспективы выхода из "тупиков нигилизма". Сегодня кажется весьма своевременным продолжить эту тему и поговорить о своего рода "системе воспитания", запечатленной в творчестве Лескова, 110 лет со дня смерти которого исполняется в 2005 году.

"Честнейшее дело" жизни писателя

Вспомним: в тяжелейшем для нас 1942 году, когда немецко-фашистские войска дошли до берегов Волги у Сталинграда, в журнале "Звезда" был напечатан рассказ Лескова "Железная воля". В нём на примере "волевого" и "целеустремлённого" немца Пекторалиса, приехавшего в Россию, чтобы когда-нибудь стать "господином для других", показано, что иноземцам в конечном счёте не удастся "произвести в России большие захваты" даже при наличии своей "железной воли", что русская воля в конце концов превозможет иностранную. В следующем, 1943 году был опубликован целый сборник повестей и рассказов Лескова, включавший и такие изумительные произведения, как "Очарованный странник", "Левша" - о людях с русской волей, "прямых и надёжных". Это были герои, милые его сердцу.

Но писатель сумел показать и совсем других персонажей - отрицателей-"нетерпеливцев" с их "стремлением к развенчиванию всего некогда венчанного", традиционно-народного, людей, которые несли не животворный дух патриотизма, а дух "шаткости", нигилизма, что и в мирное время может принести России большие беды.

Поразительна точность прогноза: всё то, о чём мы сегодня с болью говорим - о попытках "смены" духовных координат народа, - может твориться не иначе как с помощью наследников тех самых нигилистов, "нетерпеливцев", с которыми Лесков боролся 30 лет - всю писательскую жизнь, работая, по его же словам, "в поте лица и в нытье мозга костей своих". "Иногда я сам не знаю, - признавался Лесков на закате дней, - что имеет большее значение: мои ли "праведники": христиане: или моё "Некуда", написанное молодым человеком, со свойственным возрасту увлечением и бескорыстием". Между тем антинигилистические романы Лескова до сих пор замалчиваются (и до сих пор не востребованы в должной мере в школе - даже в качестве дополнительного чтения), так же как и лесковские произведения о подвижниках, людях "горячих к добру и разумеющих дух своего народа" - главном противодействии нигилистическому разгулу. А за ними (будь то хоть одна повесть классика "по выбору", как обозначено в школьной программе) стоит у Лескова всегда животрепещущая проблема религиозного, нравствен-ного просвещения и возвышения народа.

Ещё во время возникновения в середине ХIХ века нигилистического движения в России у писателя, обладавшего даром "островидения", возникли опасения, что оно принесёт России великие беды. Поэтому Лесков был по сути первым в русской литературе, кто столь решительно и бескомпромиссно выступил против него в 1860-е годы в романе "Некуда", развенчав опасные утопии приверженцев нигилизма. Нигилисты, эти "нетерпеливцы", намеревались как можно скорее осуществить авантюристический "прорыв" в "светлое будущее" и тем самым "осчастливить" народ. Всех несогласных с этими утопическими затеями ожидала печальная участь. Нигилистам было неважно, сколько жертв будет принесено во имя их "бездушных идолов". Бесноватый герой романа "Некуда" Бычков по этому поводу разглагольствовал так: "Залить кровью Россию, перерезать всё, что к штанам карман пришило. Ну, пятьсот тысяч, ну, миллион, ну, пять миллионов... Ну что ж такое? Пять миллионов вырезать, зато пятьдесят пять останется и будут счастливы" (цифра, напомним, знакомая нам и сегодня).

Не менее колоритна фигура ещё одного нигилиста, Белоярцева, пытающегося создать ячейки социального "рая" до времени революционного переворота. Это - искуснейший демагог, захребетник, честолюбец и интриган. Сладкими речами, "гражданскими воздыханиями" и посулами ему удаётся вовлечь в некую коммуну (которая была наречена "Домом Согласия") несколько доверчивых, неискушённых молодых людей для совместного проживания и работы. Ведь задачу-то он ставит перед ними вроде бы благородную: "Разбуждение слепотствующего общества живым примером в возможности правильной организации труда без антрепренёров-капита-листов". Однако вскоре выясняется, что в "Доме Согласия" согласием и не пахнет. Эта ячейка "осмысленного русского быта" оказалась типично бюро-кра-ти-ческим учреждением, где всем верховодил и командовал Белоярцев и где одни члены общины, не работающие, но всем заправляющие "дармоеды и объедалы" (которые "работой лишь изредка пошаливали") жили за счёт других, тружеников и обладателей некоторых средств - "простяков и пода-руев". Жертвой этой утопической затеи стала и ищущая смысла в жизни, терзаемая сомнениями героиня романа Лиза Бахарева. Она отреклась от патриархального быта в семейном поместье, но не нашла искомого и в "Доме Согласия" - и оказалась в тупике. Дальше-то идти было "некуда"... В романе таких персонажей, как Лиза Бахарева, мятущихся, ищущих правильной дороги в жизни и всё же в итоге не находящих её, несколько... К этим колеблющимся, добросовестно заблуждающимся, что ли, "чистым нигилистам" Лесков отно-сится с пониманием. Ведь нигилизм не вытравил ещё из их души всех добрых человеческих задатков... Но писатель трезво  видит, как такие люди вольно или невольно могут стать орудием в руках эксплуатирующих их нигилисти-ческих главарей.

Лесков показал опасность этих последних, нигилистов-шарлатанов, заражающих иных нетвёрдых духом людей неверием, отрицанием тради-ционных норм, нравственных идеалов. По словам современника, единомыш-ленника Лескова (сказанным уже несколько лет спустя после выхода "Некуда"), нигилизм вёл к "полной распоясанности нравов по убеждению... Идеи, разносимые нигилизмом,.. решительно ничего от человека не требовали, ни к чему не обязывали и только льстили всякой разнузданности его посягательств, возводили эту разнузданность чуть ли не в священный догмат". Совершенно безнравственна в сущности своей выведенная нигилистами "формула личного счастья": "как можно больше удовольствий и как можно меньше страданий - не для всех, а для себя..." Кажется, что сущность разных белоярцевых - это именно "всестороннее отрицание без всякого противо-положения". Их нигилизм не говорил, что надо; он говорил: "ничего не надо... кроме брюха". Был таким образом заявлен новый общест-венный тип - человека-хищника.

В образах Бычкова, Арапова, Белоярцева Лесков показал, до каких крайностей могут дойти иные нигилисты-радикалы, эта, по словам писателя, "человеческая накипь". Это были те, кто стоит вне "своей колеи" истории, кто отвергает под флагом призрачных социальных теорий, заносимых далёкими западными ветрами, всё прошлое России.

Все симпатии автора "Некуда" на стороне молодого героя его, доктора Розанова. Пока обитатели коммуны балуются опытами по искусственному оплодотворению на кроликах*, доктор спасает людей, считая, что без конкретных дел все абстрактные "гуманные теории - вздор, ахинея и ложь". Презирая всю "тлень и грязь" жизни, он, человек почвенный, убеждён: нужно постепенное обновление - безо всяких ломок и перестроек.

Те же помыслы движут и ещё одним действующим лицом романа (не главным, но принципиально важным), которого автор противопоставляет тем деятелям, что возжелали "облагодетельствовать" мужика несбыточным и "мутоврят народ тот туда, тот сюда, а сами, ей-право,.. дороги никуда не знают". Это сын деревенского богача из крестьян Лука Масленников, который печётся не только и не столько о себе, но - о близких, о деревне родной, где отстраивает то школу ремесленную, то больничку, то пожарную команду заводит, и там, глядишь, всё у него "закипит". (Этот тип "нового человека", "постепеновца" был менее всего понят и осмыслен, искажался и просто замалчивался.)

Ведь и сам Лесков считал себя "постепеновцем" в противоположность радикалам-нигилистам, он ратовал за поступательное, эволюционное совер-шен-ствование общества путем реформ. Реформ не насильственных, не граби-тельских, не гибельных для народа, не ломающих, а учитывающих вековой уклад жизни. И образцом тут для него были мудрые государственные акты Александра II, и прежде всего освобождение крестьян от крепостной зависи-мости, вдохнувшие в Россию новые силы после ее тяжкого поражения в Крымской войне 1854-1855 годов**. Недаром писатель не снимал с руки кольцо с александритом - камнем, названным в честь царя-освободителя.

Мечтая о расцвете русской культуры и образования, науки и промышлен-ности, Лесков восхищался не только народными умельцами-самородками с их "мелкоскопическими" изобретениями ("Левша"), но и выдающимися открытиями русских учёных-естествоиспытателей. Приветствовал он и "хождение в науку" наших соотечественниц (которые считались тогда самыми образованными в Европе благодаря своей деятельности - в педагогике и медицине). Вместе с тем, заметим, Лесков не принимал нигилисток-прогрессисток, повторяя: "Нам добрые жёны и добрые матери нужны. В них нуждается Россия более, чем в гениальных министрах и генералах. Наша страна такова, что она семьёю крепка"... Лесков не идеализировал народ, не ставил его "на ходули", трезво смотрел на его недостатки, нередко подтрунивая над ними, но за этим всегда стояла горячая любовь к своей "мягкосердечной Руси". К нашему "умному и доброму народу", в среде которого он и находил любимых своих героев, воплощавших лучшие черты народного характера.

Роман "Некуда" Лесков до конца дней считал "честнейшим делом" своей жизни. Со свойственной ему зоркостью всматривался он в жизнь российских столиц и провинциальной "глубинки" и обнаруживал признаки застоя, разло-жения в дворянском, аристократическом быту, шумливый радикализм в некоторых светских либеральных кружках и кружочках, проникнутых прозапад-ническими настроениями, далёких от всего народного, заигрывающих с нигилистами. Таков в "Некуда" и кружок графини Е. Салиас де Турнемир, ставшей прообразом лесковской "углекислой феи Чистых Прудов", о которой сказано: "Рассуждала она решительно обо всём, о чём вы хотите, но более всего любила говорить о том, какое значение могут иметь просвещённое содействие или просвещённая оппозиция просвещённых людей, "стоящих на челе общественной лестницы".

Меткое, проницательное слово Лескова, идущего против "передовых течений", пришлось не по вкусу не только нигилистам, но и либеральным циникам. Причины успеха "экспериментов" в среде "просвещённого" слоя Лесков видел в отсутствии истинного просвещения, основанного на христиан-ских идеалах, в податливости на разные западные "веяния" и "новизны", утопические теории. Он упрекал этих "теоретиков" в отрыве от народной почвы, в упованиях на всепоглощающую силу материального прогресса. Первым показал он всю опасность подмены духовности материальным, которая в будущем может привести к человеконенавистничеству.

Предсказания Лескова (а вслед за ним - Достоевского) на удивление быстро стали сбываться. После провала "хождения в народ" народовольцы как самая крупная и радикальная часть нигилистов организовали убийство Александра II. Крестьянство, другие слои общества не поддавались пропа-ганде заговорщиков. Но трудно оценить весь ущерб, который нанесло государству убийство императора России...

"Кто до сих пор понял весь вред нигилизма, игравшего в руку злодеям, имевшим подлые расчёты пугать царя Александра II - мешать добрым и умным людям его времени?" - задавал горький вопрос на закате жизни писатель*. С полным моральным правом писатель говорил: "Один я тянул против того, что было мерзко в нигилизме... "Некуда" как раз вовремя появилось, когда нужно было ему появиться... Я писал, что нигилисты будут и шпионами и ренегатами... Что же, разве это не оправдалось?" Предвидел Лесков и "свободу голодного рабства" (говоря словами героя из "Некуда" Райнера) - "номинальную свободу протестовать против голода и умирать без хлеба". Читая роман, снова и снова поражаешься прозорливости Лескова. Он умел предвидеть будущее Родины - через глубинное чувствование России своей эпохи.

Как обеляют нигилистов

В конце 1980-х и в 1990-е годы интерес к творчеству Лескова оживился, однако интерес этот порой носил странный привкус. В те годы, о чем я писала в нашем журнале, в "демократическом" котле вываривалась идея разгосу-дарствления (ныне коснувшаяся уже и единой системы образования, и науки), перевода страны на новые, "цивилизованные" рельсы. Так, Г. Померанц хоро-шо потрудился, чтобы вбить, как гвоздь в голову, тем, кто читает его философическое чтиво, что корень зла - в национальной основе русского характера. Почти одну русскую "дурь" увидел у Лескова ещё один лескововед, приписывавший писателю чуть ли не отсутствие национального лица: в романах его якобы "нет ощущения русскости", "иностранности много" (Л. Ан-нинский). Всё это не только не правдоподобно, но можно вполне считать карикатурой на великого писателя. Критики сии будто подготавливали общественное мнение к "переинтерпретации" творчества Лескова под видом его "актуализации".

Недаром Лесков, умевший смотреть "в долготу дней", показавший весь вред нигилизма, повторял, что будущие историки станут вновь и вновь обращаться к его роману. Но есть сегодня, повторим, такие лица, которые обращаются к нему со специфической целью.

Так, Е. Лямпорт в "Независимой газете" (1995, 25 окт.), отталкиваясь от моей статьи о Лескове, иронизирует: "Главной доблестью Лескова автор (Т. Окулова-Микешина) считает борьбу с нигилизмом", а это значит - автор "выпал из актуалий". Сам Лямпорт (ныне, говорят, уже житель США) настой-чиво обеляет нигилизм, как это делали "прогрессивные" вульгарно-классовые социологи-нигилисты. Диву даёшься, когда читаешь подобные откровения: "Русский нигилизм никогда не был нигилизмом в истинном смысле этого слова. Нигилистами в России называли позитивистов, что же до позитивизма, то он, к нашим дням победив окончательно, уморил и своих противников, и сторонников. Как умерли противники - неизвестно. А сторонники - от тоски. Занятие всякими анатомиями и панатомиями - не самое жизнеутверждающее дело. Доблесть Лескова, проявленная в борьбе с Базаровыми, сегодня не важна".

Прогрессист этот, как и нынешние его единомышленники, пишет так, как будто на русской исторической почве в качестве нигилиста выступал один литературный герой Базаров с его экспериментами на лягушках и не было реальных нигилистов вроде Каляева, Засулич, Гриневицкого (с роковой бомбой, оборвавшей жизнь государя). Как видим, автор не говорит ничего, что такое нигилизм "в истинном смысле слова", не желает взглянуть правде в глаза и нарисовать истинный портрет нигилизма с его терроризмом, амора-лизмом, "чуждательством от русского мира", пресмыкательством перед Запа-дом... Он в упор "не видит" того, что было написано о нигилизме Лесковым, Дос-тоевским или, к примеру, критиком Страховым, развенчавшими  сам тип нигилиста-отрицателя - дабы он не был "возведен в апофеозу" (М. Катков).

Как и Лесков, Страхов считал нигилизм "плодом нашего европейничанья" (возникшим явно "под влиянием Запада"), видя истинную "подкладку" рас-пространения его в "податливости" "просвещённой" публики на авторитеты иностранные. Подходя к явлению с позиций верующего человека, рели-гиозного мыслителя, Страхов не принимал нигилизм прежде всего потому, что он антирелигиозен. Нигилизм, писал он, есть "неверие, сомнение, скеп-ти-цизм... отсутствие живых верований, прочных основ для мысли", "всяких сложившихся форм жизни". Вот как точно формулирует он суть нигилисти-ческого мировоззрения: "Нигилизм есть движение, которое в сущности ничем не удовлетворяется, кроме полного разрушения. Нигилизм это не простой грех, не простое злодейство; это и не политическое преступление, не так называемое революционное пламя. Поднимитесь... ещё на одну ступень выше, на самую крайнюю ступень противлений законам души и совести; нигилизм, это - грех трансцендентальный, это - грех нечеловеческой гор-дости, обуявшей в наши дни умы людей, это - чудовищное извращение души, при котором злодеяние является добродетелью, кровопролитие - благодеянием, разрушение - лучшим залогом жизни. Человек вообразил, что он полный владыка своей судьбы, что ему нужно поправить всемирную историю, что следует преобразовать душу человеческую. Безумие... под видом доблести даёт простор всем страстям человека, позволяет ему быть зверем и считать себя святым".

Для Страхова христианский идеал - абсолютная и непреходящая цен-ность. Любые попытки нигилистов сотворить "собственный" идеал жизни ущерб-ны, ибо выбрасывают человека из потока истории: Величайший грех нигилизма - в отречении от религии. Корень духовной жизни человека - в сердце, а не в уме, пишет русский критик. В нигилизме же - "бессердечие, отсутствие истинного чувства добра, нравственная слепота. Это не живое тёплое страдающее сердце, а напротив, - отвлечённая жестокость, холодный головной порыв". Лескову, писавшему о "бездушных идолах" нигилизма, была близка и мысль Страхова, что нигилизм есть не что иное, как "крайнее западничество - западничество, последовательно развившееся и дошедшее до конца".

В этом русским людям придётся ещё не раз убеждаться, и не только, увы, в XIX столетии... Русские мыслители предчувствовали, что народу предстоит в будущем немало искушений и соблазна, ибо он вступит в эпоху, когда будут рушиться вековые общественные, нравственные устои, что с цивилизацией уже и народу, подобно интеллигенции, придётся пройти "фазис разврата и лжи" (Достоевский). Сумеет ли народ выйти из этого испытания жизнедеятельным, способным на историческую жизнь? Русским писателям хотелось верить, что народ отстоит свой нравственный облик. Так же, как Лесков, начавший свой творческий путь с публикаций, посвящённых рас-простра-нению Евангелия в широких народных слоях, призывал по сути к тому же другой великий борец с нигилизмом - Фёдор Достоевский. В одном из писем он касается тех же проблем: "Ваш ребенок 8 лет: знакомьте его с Евангелием, учите его веровать в Бога строго по закону (:) иначе не будет хорошего человека, а выйдет в самом лучшем случае страдалец, а в дурном так и равнодушный жирный человек, да и ещё того хуже:". Роль воспитания огромна, ибо "без связующей, общей, нравственной и гражданской идеи нельзя взрастить поколение и пустить его в жизнь:".

Духовные крупицы на уроках

Недавно на Глинских чтениях один из духовных пастырей сказал о сердце как о корне существования человеческого. О том, что воспитание  как возвы-шение сердца предполагает воцерковление, чтобы человек был как свеча, которую ставят на подсвечник, чтобы светила всему дому. О том, что обра-зование без воспитания - как дом, построенный на песке.

Изумительные плоды дает возвышающая педагогика. Мне довелось читать отрывки из сочинений учеников, работающих под руководством учителей, использующих на уроках словесности святоотеческое наследие, творения оптинских и глинских старцев, "Симфонию по творениям святителя Тихона Задонского" о. Иоанна (Маслова), который исследовал это наследие, учение о спасении, отозвавшееся в творчестве Лескова и Достоевского: Святитель Тихон Задонский видел цель образования и воспитания в спасении души человека.

По словам учителя словесности из Москвы Т. Шевченко, ребята не всегда правильно понимают классику, а через эту призму святоотеческого наследия могут прийти к глубокому, истинному пониманию великой русской литера-туры. Преподаватель воспитывает детей на нашем духовном наследии, на трудах о. Иоанна. Поистине, учитель, как заботливый садовник, поливающий и подкармливающий молодые деревца, может споспешествовать тому, чтобы юная душа со временем дала "плод обильный". Руководствуется Шевченко и словами великого педагога К. Ушинского, который говорил, что "воспи-тание, созданное самим народом и основанное на народных началах, имеет ту воспитательную силу, которой нет в самых лучших системах, основанных на абстрактных идеях или заимствованных у другого народа". Это подтверж-дают сочинения её учеников (см.: "Святоотеческое наследие в общеобразо-вательной школе", М., 2000), они иногда удивляют своей зрелостью, проникновением в суть литературного произведения. Или - явления, даже такого, казалось бы, непростого, как нигилизм. Детям, оказывается, может быть вполне доступно то, о чём говорили лучшие мыслители России!

Школьники остро ощущают аморализм, безбожие нигилистов, их нравственную слепоту. Они могут даже почувствовать, что из этих же умствований и отвлеченной жестокости родился и страшный эксперимент Раскольникова. Вот и автора "Преступления и наказания" волнует то, почему "молодежь образованная от бездействия перегорает в несбыточных снах и грезах, уродуется в теориях". "Всё дозволено" - и можно разрушать всё настоящее "во имя лучшего", можно двигать мир "к цели"? Читая план урока, видишь, как заостряется внимание детей на таких вопросах: что значит "во имя лучшего"? Какого "лучшего"? Какой "цели"? Как понимать "прогресс"? Существует ли он? Научно-технический - да. И всё же: неужто стали лучше люди, постепенно забывающие "старые" законы и потерявшие представления об истинной цели жизни? Учитель помогает увидеть, как из неверия Раскольникова вытекает жестокость, ненависть к людям (вплоть до ненависти к самым дорогим и близким). Напротив, истинная жертвенная любовь Сони всё прощает, всё терпит: И противопоставление двух главных героев связывается невольно с противопоставлением живой жизни и мертвящей теории. Начиная работу над толкованием художественного произведения, педагог прежде всего пытается заставить ребят задуматься о главном в человеческой жизни, о причинах трагедии молодого человека, начинающего свой путь с преступ-ления, о том, с чего зарождается всякий грех, наконец, о жертвенной любви, которая спасает человека.

В тетради под названием "Материал для размышления и подготовки к сочинению" учащиеся выписывают крупицы духовной мудрости из Евангелия и "Симфонии по творениям святителя Тихона Задонского". Вот суждение, нередко встречающееся в школьных сочинениях о литературных героях-нигилистах: "Безнравственный человек становится посмешищем злого духа".

Ещё в 6-м классе ученики завели особую тетрадь, которая так и называется: "Крупицы духовной мудрости". За много лет собрали в нём такой материал, который может быть использован в работе над любым сочинением, поможет найти ответы на трудные жизненные вопросы, начиная с главного: в чём смысл и цель человеческой жизни? Мы, взрослые, теряем порой представление об истинной цели её. А дети могут понять это интуитивно, на генетическом уровне. Шевченко рассказала любопытный эпизод: на уроке, посвященном русским пословицам, она привела одну из них: "Самое большое богатство - это не хотеть никакого богатства" и спросила затем (неожиданно для себя): "А чего надо хотеть?". Это вызвало самое живое любопытство детворы. А ответ десятилетнего мальчика с первой парты, поразивший учительницу, может заставить поразмышлять (и над самим этим фактом) многих. Мальчик сразу же сказал: "Спасения":

Вот эти извлекаемые из уроков духовные крупицы говорят о том, что вне проблемы веры всякий разговор о творчестве русских классиков поверх-ностен. Без этих маленьких откровений нельзя, видимо, детям дать почувст-во-вать опасность зла нигилизма, перед которым они иногда могут быть безза-щитны. И вообще, без этого приобщения молодежи к тайне добра - невозможно, видимо, ничему научить, невозможно "открыть" сердца детей, до которых учителю сегодня так трудно бывает достучаться. Ведь в наши нелегкие, очень опасные времена, по словам современного подвижника, - "грех ввели в моду" и его "считают прогрессом", есть люди, которые "оправ-дывают то, чему нет оправдания, и поют греху дифирамбы". А считать грех прогрессом и считать, что нравственность отжила свой век, - это, кроме всего прочего, самая страшная хула на Святого Духа. Об этом говорит в своих "Словах" старец Паисий Святогорец. Грек по национальности, он застав-ляет вспомнить столь любимых Лесковым праведников-первохристиан - его "легендарные характеры". Подвижник, который юношей в годы Второй миро-вой войны воевал с фашистами, был связистом, говорит: "Сейчас мы сра-жаемся либо на стороне Христа, либо на стороне диавола. Кто с кем -  расстановка сил предельно ясна. Во время оккупации ты становился героем, если не приветствовал немца. Сейчас ты становишься героем, если не привет-ст-вуешь диавола".

Наставник учит, что "среди царящей расхлябанности очень поможет подвижнический дух", и приводит такой простой пример: бегуны на стадионах не оглядываются назад, чтобы увидеть, где находятся последние. Ведь если они будут глазеть на последних, то станут последними сами. Больше всего именно к литераторам и учителям имеет отношение то, о чём он ведёт речь: "Нам надо освятить знание: Если знание и образование не освятятся, то они окажутся ни на что не годными и приведут к катастрофе":

Русские писатели давно предупреждали, что знания, не освященные верой, моралью, могут принести зло. Мысль, не освященная верой, моралью, может быть доведена до того самого тупика - "некудовщины". Без понимания невидимой духовной борьбы невозможно понять лесковские мотивы "всегуби-тельства" и морового поветрия:

Школьники слышат мотив "некудовщины" на последних страницах романа "Преступление и наказание", где Достоевский изображает увиденную его героем во сне страшную картину: мир осуждён на моровую язву, от которой все должны погибнуть, кроме немногих избранных; появились какие-то микроскопические существа - трихины, вселявшиеся в тела людей, но это были "духи, одарённые умом и волей". Зараженные люди становились сразу бесноватыми и сумасшедшими и считали только себя и свои научные выводы и убеждения правильными. "Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нём одном и заключается истина". Всё перепуталось: что считать добром, что - злом, "кого обвинять, кого оправдывать". Люди убивали друг друга в бессмысленной злобе, всякий предлагал своё, и ни на чём не могли остановиться. Прекратились земледелие и ремёсла. Начались пожары, голод. "Все и всё погибало".

Рисуя эту ужасную картину, Достоевский подчёркивает (и это отмечает учитель), что основная причина всеобщей гибели в том, что люди утратили Истину, стали считать, что истин столько, сколько людей, что каждый может быть изобретателем своей "теории". Человечество, не признающее Того, Кто сказал: "Я есмь путь и истина и жизнь" (Ин. 14, 6), - несчастно и идёт к своей погибели. Спасутся немногие: Писатель называет их "чистыми и избран-ными, предназначенными начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю". Вот что ожидает мир, основанный не на твёрдой духовно-религиозной основе.

Важно, чтобы мы не забывали того, о чём говорится в известном выска-зывании нашего классика: мы русские в той мере, в какой мы православные. Эту свежую струю в духовной жизни России, для многих ещё непонятную, неожи-данную, удивительно точно, прозорливо выразил Достоевский в "Днев-нике писателя". "Неожиданным (впрочем, далеко не для всех), - говорил он, словно глядя нам в глаза, - было то, что народ не забыл свою великую идею, своё "православное дело" - не забыл в течение рабства, мрачного невежества, а в последнее время - гнусного разврата, материализма... Даже, может быть, и ничему не верующие поняли теперь у нас, наконец, что значит, в сущности, для русского народа его Православие и "православное дело". Что это именно есть прогресс человеческий, всеочеловечивание человеческое, так именно понимаемое русским народом, ведущим всё от Христа, воплощающим всё будущее своё во Христе и во Христовой истине и не могущим и представить себя без Христа".

Вероятно, именно эта общность в главном - понимании православного дела как истинного прогресса человеческого - определила и систему воспитания Лескова: она основана на его борьбе с нигилистическим злом, духом разрушения и - верности писателя праведническому идеалу.

Как очерняют праведников

С публицистической страстностью написан нашумевший полемический роман 1870-х годов "На ножах". В нем показано ренегатство вчерашних нигилистов-социалистов, ставших проводниками дикого, хищного капита-лизма. Такими "перевертнями" являются персонажи романа Горданов, Висле-нев, Кишенский. "С ножами" пришли они водворять "свою новую вселенскую правду". "Сволочь, как есть сволочь", - говорит о новоявленных нигилистах-хищниках в романе герой его, майор Форов, "чистый" служитель социальной "веры", увидевший, что они "любым манером готовы во что хотите креститься и с чем попало венчаться". Они даже перехватывают патриотические лозунги у патриотов и манипулируют ими. Мимикрия под патриотизм - когда это нужно для их разрушительных целей - профанация священнейших для каждого православного идей. Горданов и его подручный Висленев повязаны тяжкими преступлениями - грабежами, убийствами, поджогами, подстрекательством крестьян к бунту. Доносами и клеветой (в прессе) на истинных народных защитников вроде Подозёрова под руководством еще одного типа, всесильного пройдохи Кишенского (он и ростовщик, и делец, и в газетном бизнесе игрец).  "Всех этих с русским направлением" они бы охотно "передушили". Лозунг их: "Глотай других, или иначе тебя самого проглотят другие", "Обогащайтесь, кто как может" - и тогда "одолеете мир".

Любимейший самим Лесковым герой, священник Евангел, на протяжении всего романа ведёт спор с "людьми без родины". Когда один из "атакующих" его нигилистов вопрошает: "Да что вы в ней (в России. - Т. О.) видите хорошего? Ни природы, ни людей. Где лавр да мирт, а здесь квас да спирт, вот вам и Россия", о. Евангел отвечает на это размышлением - удивительной "теплоты и светлоты". Пожалуй, это размышление являет собой одно из лучших мест романа. Читаешь вдохновенные слова о. Евангела и как будто оказываешься на привольном русском поле и вдыхаешь знакомый "до трепетанья сердца" аромат произрастающих там цветов и трав, способных даже вылечить "черную немочь". И мысленно восходишь вместе с лесковским героем к образу всей нашей Родины, великой "мягкосердечной Руси":

О. Евангел исполнен любви к людям; он любит всех: и верных чад Православной церкви, и заблудших; непримирим лишь к подлым, злонаме-ренным и расчётливым богоборцам, которые всегда, в сущности, враждебны русской державе. Самим примером своим пастырь этот утверждает попран-ный нигилистами смысл жизни человека, служение Богу, зовущему нас к Себе: "Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас" (Мф. 11, 28). Самое имя Евангел художественно значимо: его герой живёт по Евангелию, его поучения проистекают из его собственного опыта, сущность которого - любовь...

Всё это очевидно непредвзятому взгляду. Но, оказывается, и сегодня есть люди, которые в упор не видят сущности таких героев, напоённых, по словам самого Лескова, "одним христианским духом", "закрывают", замалчивают эту тему, слепо следуя в понимании творчества писателя за нигилистами-интер-националистами.

Например, упомянутый критик Лямпорт, прочитав мои заметки о Лескове (под самым что ни на есть лесковским названием: "Время слов прошло - нужны подвиги!"), заявил, что с православной темой, дескать, патриотическая печать "запоздала" "больше чем на тысячелетие"; что Русь-де "рассталась" с православием, "а во вчерашний день, тем более в позавчерашний день никому ещё вернуться не удалось: Психологической потребности в Боге у большинства нет как нет: Питать надежды на счет православия тщетно"; что наше "религиозное чувство" - "маргинально" и за годы советской власти мы якобы растеряли веру и пр.

Сегодня, когда церкви полны молодежи (что не могут не замечать и власть предержащие), когда возводятся новые храмы, некоторые зоркие "правдо-искатели", "газетные звонари" не находят православных в России! Это ли не проявление нигилизма, который старательно обеляют такие, как выше-названный прогрессист? И это - в то время, когда молодежь наша явно тянется к вере предков (пo данным ВЦИОМ, преобладающая часть молодежи 15-25 лет считает главными в жизни ценностями - христианские).

Священник Димитрий Дудко в статье о воине Евгении Родионове, приняв-шем мученическую смерть за Христа, писал: "Это подвиг редчайший. С одной стороны, его (Евгения. - Т. О.) смерть вызывает скорбь, с другой - вселяет бодрость. Константин Великий увидел крест и сказал: "Сим победиши": Видя то, чтo совершилось, говорим: "Только верой мы победим". Потому что, если оглянуться вокруг, ничто нас не спасет. Действительно, человек жил среди нас в очень трудное время, пожалуй, более трудное, чем советское, когда было безбожие. Безбожие вынести легче, развращение - труднее. Но он в развращённое время сохранил веру: Казалось бы, от него требовали немного - снять крестик ...Если есть такие люди в нашей стране, значит, Россия не погибла и не погибнет никогда"!

И еще - если есть такие матери, как Любовь Васильевна Родионова, которой о. Димитрий говорил великое спасибо от всех нас. Власть, по признанию самой солдатской матери, не сказала ей спасибо за убитого сына. О. Димитрий в той статье желал матери воина-мученика здоровья и сил вынести этот крест, тяжелый, но и спасительный. И эта женщина из подмос-ков-ного поселка совершила подвиг. Бог, как она сама говорит, дал ей награду - помогать защитникам Отечества. Двадцать пять раз возила она нашим солдатам в Чечню посылки: продукты, варежки, ушанки - всё, что собрали люди по храмам (ведь власть не торопится им помогать).

Маленькие великие люди - они действительно способны своими усилиями, говоря лесковским языком, "увеличить сумму добра в общем обороте человеческих отношений", своим мужественным примером дать нам надежду на выход из "состояния, похожего на разложение". Не потому ли писатель всю жизнь старался бороться с теми, кого он называл "соблазни-телями смысла"? "По мне, пусть наши журналы хоть вовсе не выходят, - говорил он, - но пусть не печатают того, что портит ясность поня-тий: Для меня всего дороже: я не должен "соблазнить" ни одного из меньших меня:".

Но вернёмся к конкретным проявлениям нынешнего  нигилизма. Как уже отмечалось, критик Л. Аннинский вот уже много лет "бегает кругами" вокруг знаменитого сказа о "Левше", раздувая мотив подкованной, но не прыгающей блохи. Кстати, здесь открыватель этой "блохи" не оригинален, он, похоже, принял ее по наследству из рук своего предшественника Акима Волынского (Флексера), которого называет "блестящим критиком". Этот последний, один из типичных "циников либеральной идеи" (М. Меньшиков), сразу же после выхода "Левши" в аксаковской "Руси", начал попытки уколоть "стальную блоху", поиздеваться над сказом (якобы "в стиле безобразного юродства") и над самим автором, обвиняя его в "национальном самохвальстве". Впрочем, укусить "стальную блоху" оказалось ему явно не по зубам, и он "укусил" самого себя. Биограф Лескова А. Фаресов писал об эстетической глухоте критика.

Всё это всплыло в моей памяти недавно, когда всё та же "блоха" выско-чила на меня с лотка уцененных книг на рынке. Опус Аннинского "Три еретика" валялся на книжном развале рядом с сомнительного качества учебными пособиями по истории. Что могут дать молодому читателю такие, с позволения сказать, пособия по литературе, где живое слово русской классики без конца называется "текстом" и даже "колдовским текстом" (это о лесковских "Соборя-нах"!). "Колдун" старается приравнять классику к современным средненьким сочинениям, например своего друга и корреспондента, типичного "буке-ровца" Г. Владимова (см. их переписку: "Знамя", 2004, № 3). Букеровец назы-вает нашего вечного искателя "блох" у русских классиков этаким "стройным кипарисом" на скудных полях российской критики, а этот "строй-ный кипарис" величает своего друга-эмигранта "великим писателем". (Творчество Лескова таких лавров, насколько я помню, не удостаивается. Правда, в одном письме критик поминает-таки Лескова, приписывая ему свое грязноватое словцо.)

Он пытается заставить Лескова смотреть на русскую жизнь из некоего выдуманного им самим черного "нутра". Уже давно в духе "плюрализма" и "гласности" он выискивает у Лескова то, в чем ему видится первобытная русская "дурь", варварство, кочевой дух. Эти "искания" нацелены прежде всего на положительных героев (а вместе с ними - на русских людей, которые служили их прообразами). Он пытается "доказать", что, дескать, "дурь и праведность мешаются" ("выворачивается сила в противоположную дурь"); "черное и белое меняются местами, непримиримое сходится, враги, ведущие войну насмерть, оборачиваются близнецами". Критик выводит тип какого-то оборотня и чуть ли не ставит знак равенства между таким персонажем из "Соборян", как нигилист Варнава ( с его кощунственными экспериментами на трупе, чтобы "доказать", что души нет), и героем-богатырем дьяконом Ахиллой. ("Чего, кажется, воюют и спорят из-за костей дьякон с учителем? - они ведь равно прекрасны в своей плутовской изобретательности и более похожи на двух гимназистов, неразлучных в озорстве, чем на действительных противников".) Нигилист-безбожник у него оказывается "сотканным из того же... материала, что и герой". Герой и даже - подвижник, который всей своей жизнью утверждает истину "Совершенная любовь изгоняет страх" (как говорится о "несмертельном Головане" в одноименном рассказе, орловском "простом человеке", который входил во время морового поветрия в зачумленные лачуги и спасал людей).

Ни одному из стремящихся к научной объективности исследователей (в том числе и зарубежных)  даже в голову не могло прийти увидеть "яд" в патриотизме лесковских героев. Но это делает, не стыдясь, упоминаемый мной автор-нигилист, назвавший положительные русские характеры "кентав-рами добра и зла". Он будто перепутал лесковского подвижника с героем "Бесов" Достоевского Ставрогиным, словно пытаясь приравнять праведника к человеку, одержимому бесами. Вспомним - Шатов в "Бесах" говорит об этом так: "Правда ли, будто вы уверяли, что не знаете различия в красоте между какою-нибудь сладострастною, зверскою штукой и каким угодно подвигом, хотя бы даже жертвой жизнию для человечества?.. Правда ли, что вы в обоих полюсах нашли совпадения красоты, одинаковость наслаж-дения?.. Я тоже не знаю, почему зло скверно, а добро прекрасно, но я знаю, почему ощущение этого различия стирается и теряется у таких господ, как Ставрогины...".

Смешение несмешиваемого - типическая черта "плюрализма", реляти-визма. Нелепость смешения высокого и низкого обнаруживает себя в свете истинной Веры. Святитель Николай Сербский говорил так о неразличении понятий "героизм" и "эгоизм": "Не верь теориям и разговорам о законе эгоизма. Его не существует. Господь правит миром, а люди - род Божий. Человек, прыгнувший в поток, чтобы спасти тонущего, в один миг уничтожает все эти теории и пресекает такие разговоры".

Итак, искажаются не только литературные, но и исторические герои эпохи великих реформ, лесковского времени. Так, в издателях и публицистах духовно-просветительских журналов критик ищет "мракобесов", "клерика-лов", "реакционеров". Что это - невежество или выходки в духе Е. Ярослав-ского?* "Отстойниками" лескововед называет такие авторитетные, распро-стра-ненные в ту пору журналы, как "Православная беседа" или "Странник", с которыми связано творчество Лескова (см. об этом ниже). Издатели таких журналов публиковали не только глубокие философские статьи и проповеди, жизнеописания подвижников, но и блистательную полемику с нигилистами. Обличали "все крайности, всю "изгарь" современного прогресса - космопо-литизм и безрелигиозность образованных классов общества" (см.: Богослов-ская полемика 1860-х гг. Казань, 1902). Кстати, нигилистов они иронически именовали "нынешними умниками" или "нынешними передовыми", "прогрес-си-стами и цивилизаторами" и "гг. цивилизаторами", "пришлыми филосо-фами" и "присяжными западниками".

Один из нынешних передовых борцов с "церковным обскурантизмом" (его выражение) Аннинский называет одиозными и реакционными и знаме-нитые катковские издания, где печатались не только "Соборяне", но и шедевры почти всех русских классиков конца XIX века. По его словам, публико-ваться у Каткова - "клеймо в глазах прогрессивной России" ("одиоз-ный катковизм", "совинокрылый" Победоносцев и пр. штампы). Вот уж и впрямь - нигилизм, "возведенный в апофеозу", как сказал бы сам Катков.

Как тут не вспомнить и разбросанные на книжных развалах опусы еще одного плодовитого сочинителя, телевизионного псевдоисторика из театраль-ных лицедеев (Радзинского). Этот потчует народ своими бульварными "загадками истории", в том числе и из эпохи Александра II, придумав иезуит-ски изощренный ход: связывает нигилистов, убийц царя, с именем одного из столпов русской державности, человека алмазной крепости православной веры К. Победоносцева. Этот сочинитель, прямо по Лескову, устраивает спектакль в духе персонажей романа "На ножах" ("всех этих с русским направ-лением" они бы "передушили"), профанирующих патриотизм, стро-чащих доносы в печати на истинных народных заступников. И всё это навязывается публично школьникам и учителям!*

Не случайно Лесков такое значение придавал народному чтению. Кстати, он был членом Особого отдела учёного комитета Министерства народного просвещения по рассмотрению учебной, народной и детской литературы. Он хотел, чтобы книги для молодёжи, для народа были доходчивыми, высокохудожественными и "поучительными", чтобы они могли "содействовать народному развитию... и помогать народу сделаться христианином".

Эти традиции русской культуры, связанные с положительными, герои-ческими началами, противостоящими дегероизации, особенно ценны в наше время. И тут можно порадоваться новым сборникам избранных сочинений Лескова (изд. в сериях "Новая школьная библиотека", "Библиотека отечест-венной классики в 100 т.". Составитель и автор вступительных статей - известный исследователь русской классики В. Троицкий). В них вошли основ-ные, важные для понимания духа лесковского творчества произведения - "Соборяне", рассказы о подвижниках. Через таких героев человек усваивает традиционные нравственные установки. Они затрагивают в душе глубинные струны, потребность человека в возвышенных образцах, архетипическую сущность (об этом говорят и детские психологи**).

Лесков считал: пока жив в народе праведнический идеал, живо "стремле-ние к высшему идеалу" - живы и мы. Без этого - "обмеление мыслей и чувств", "оподление нравов", "голод ума, голод сердца", неизбежное моральное падение. Да, "в обществе пали идеалы, и оно всё более погружается в меркантилизм и становится глухо и немо ко всяким высшим вопросам", - говорил, словно предчувствуя сегодняшний день, Лесков. Но всё равно - "ещё не вcё пропало" и "кое-где по местам светлеют дивные своею высотою и величием характеры и яркие признаки неодолимой веры народа в свою способность совершать своё великое историческое призвание. Доброй силы на семена у нас ещё хватит, а малая горсть дрожжей большую опару поднимает".

Недаром Лесков с такой мудрой настойчивостью искал (и учил нас искать и находить!) в самой действительности (даже самой мрачной) "хотя то небольшое число трёх праведных", без которых "несть граду стояния". Он убеждён был, что они "у нас не переводились, да и не переведутся... Их только не замечают, а если стать присматриваться - они есть".

"Лучшие люди" - о том же говорил и Достоевский - "познаются высшим нравственным развитием и высшим нравственным влиянием". И он показал нам одного из них, "неприметного русского человека", воина Туркестанского стрелкового батальона Фому Данилова, отказавшегося принять магометанство и принявшего жесточайшие муки, варварски умерщвлённого истязателями (пораженными мужеством его). "Был он ещё молод, - писал Достоевский, - там где-то у него молодая жена и дочь, никогда-то он их теперь не увидит, но пусть: "Где бы я ни был, против совести моей не поступлю и мучения при-му", - подлинно уж правда для правды, а не для красы! И никакой кривды, никакого софизма с совестью". Писателя в то же время поразило, как отнеслась либеральная печать к подвигу: "сухо. He нашего, дескать, мира. Хотя бы честность и сила духа должны были поразить сердечно: этот унтер-офицер есть воплощение народа, с его незыблемостью в убеждении".

О том же писал он и в своих художественных произведениях. В черновиках к роману "Подросток" говорится, что подросток, молодой человек, должен проникнуться пониманием, что эти "люди высшей нравственности" ("идеалы") "у нас целиком есть в действительности, что они-то и влияют, что в них-то и главное дело, ибо они термометр и барометр", а не какие-нибудь "аблакаты". На фоне этой правды, как говорил писатель, всё становится на места: ты видишь иерархию ценностей, своё место в ней.

Всё это особенно важно для нынешних подростков. И очень многое зависит от того, насколько мы сегодня неравнодушны к своим "лучшим людям"... Есть в обществе идеалы или их нет - этот вопрос, поставленный русскими классиками, сегодня становится вопросом жизни и смерти.

Пути преображения

Манящими путеводными колокольчиками уже в первых лесковских произведениях начинает звенеть тема русского подвижничества как выхода из духовно-нравственного тупика. И в ней явственно слышатся эпические ноты.

Лесков считал, что "в горестные минуты общего бедствия" сама "среда народная" выдвигает избранных. Таких, как Иван Северьяныч, "очарованный странник", "типический, простодушный, добрый русский богатырь" вроде Ильи Муромца. И силы в нем таятся поистине богатырские - не только физические, но и духовные, в них - неугасимая "жизненность" русского человека (недаром образ Ильи Муромца в народных преданиях связан со святостью, с духовным подвижничеством).

После прочитанного Иваном Флягиным жития святителя Тихона Задон-ского он проникается мыслью  о грядущем "реченном всегубительстве" на Руси, всеобщей беде, море духовном. Он желает восстановить распавшуюся "цепь времен", объединить народ общерусским единством. Он готов душу свою положить "за землю русскую, за веру христианскую", этот истинный лесковский "соборянин" -  с его "протягновением на подвиг".

Писатель видел главную заслугу своего творчества в изображении "положительных типов" русских людей; отрицательные типы, по его словам, он писал хуже, ибо ему было тяжело изображать характеры, "не гармонирую-щие с его личным настроением". Вместе с Н. Гоголем, Ф. Достоевским, И. Гонча-ровым, М. Салтыковым-Щедриным он вел напряженный поиск воплощения нравственного идеала, основанного на тысячелетних православных "прин-ципах сердца". Задача эта - необыкновенной сложности - изобразить в литературе изумительный тип глубоко верующего человека, что подчеркивал особо Салтыков-Щедрин. По его убеждению, нужно иметь "почти сверхъес-тественное художническое чутье, чтоб отыскать неисчерпаемое богатство содержания в этом внешнем однообразии веры".

С любовью повествует Лесков об о. Кириаке (в рождественском рассказе "На краю света"), который отправился в Сибирь нести свет православной веры туземным народам. Весьма знаменательно, что К. Победоносцев, воспи-татель будущего императора Александра III, рекомендовал прочитать этот рассказ наследнику престола. В. Розанов советовал читать этот "прекрасный рассказ" "писателя твердого и глубокомысленного", считая его важным для понимания самой сути отличия русской культуры от западно-европейского искусства, в широком смысле - западной цивилизации (на примере, в частности, эпизода "беседы одного старого архиерея о сравни-тельных достоинствах живописного изображения Спасителя на Западе и у нас"*).

Ценен и дорог нам Лесков своей современностью, своей бесстрашной борьбой с не различающей добро и зло "толерантностью". В многочисленной "армии" лесковских подвижников, в ряду образов сельских пастырей выделяется чудесная, величавая фигура протопопа Савелия Туберозова из хроники "Соборяне". Журнал Достоевского "Гражданин" писал в свое время, что в этом образе - та "великая, "непомерная" душевная сила, которою испокон веку велась, ведется и будет вестись история наша... эта велико-русская сила - душа - стоит теперь перед нами, перед совестью и сознаньем так называемого образованного русского общества, неотразимо стоит...".

Лесковский пастырь с подлинно народными чертами его облика приходит к нам из маленького уездного городка Старгорода на тихой, невеликой речке Турице (напоминающей, кажется, столь любимый самим писателем родной его Орлик). Предчувствуя надвигающуюся эпоху безверия, нигилистический разгул, о. Савелий призывает к борьбе с духом "шаткости", когда сокрушается система ценностей (а знание истинной иерархии ценностей дает только Церковь). Когда "Иуда-предатель, с точки зрения "слепо почивающих в законе", чуть ли не заслуживает награды, ибо он "соблюл закон, предав Учителя, преследуемого правителями". С горечью видит пастырь "великую утрату заботы о благе родины и, как последний пример, небреженье о молитве в день народных торжеств, сведенной на единую формальность". Протопоп в открытую обращается к так называемым  интеллигентам, мнящим себя либералами, "охуждающим горячность патриотического чувства", но отнюдь не порицающим "ухищрения тайных врагов государства". К обывателям с их "бесстрастным равнодушием к добру и злу" (к такому, например, злу, как спаиванье народа винными откупщиками, о чем Туберозов пишет в своих дневниковых записях 1859 года).

Лесковский герой не принимал "торговлю совестью". "Без веры, без идеалов, без почтения к деяниям предков великих... это сгубит Россию", - говорил он, убежденный, что истинное христианское смирение не имеет ничего общего с безволием, соглашательством, попустительством злу. Смирение христианина заканчивается там, где возникает опасность попрания святынь веры. Там, где начинается речь о Церкви, кончается компромисс. Как имеет свой долг перед Создателем отдельная человеческая личность, так же имеет долг перед Ним и соборная личность русского народа...

Невольно вспоминается: "Кто разумеет делать добро и не делает, тому грех" (Иак. 4,17). Вроде бы и не согрешил, но и не сделал добра, которое мог бы сделать. В своих проповедях пастырь стремится убедить прихожан "в необходимости всегдашнего себя преображения". Кстати, и в другом месте (в хронике "Захудалый род") писатель говорит, что "изменению всего" должно обязательно предшествовать "изменение ...в самом человеке". Характерно, что эта мысль близка и Достоевскому, писавшему в черновом тексте романа "Подросток": "Свет надо переделать, начнем с себя". Заметим, что эта проблема "преображения себя", преображения мира стала основополагающей в русской культуре, русской философии.

Иным - теплохладным, равнодушным к совершаемому злу, искусным демагогам с грандиозными утопическими прожектами - лесковский подвиж-ник противопоставляет как величайшее из свершений человеческих дело доброе незаметного труженика, бедняка, взявшего на воспитание троих сирот.

Он обращается к соотечественникам, призывая их воспитывать в себе духовный национальный характер: "...силу иметь во всех борьбах коваться, как металл некий крепкий и ковкий, а не плющиться, как низменная глина, иссыхая, сохраняющая отпечаток последней ноги, которая на нее наступила". Вот оно - волевое начало в Православии! ":Но не философ я, а гражданин", - утверждает этот ревностный патриот. Когда появляются такие герои, кажется, что весь мир как бы приподнимается над житейской обывательщиной.

"Соборяне", как и "Очарованный странник" (с их предвидением "всегу-бительства" на Руси), были написаны в начале 1870-х годов. Тут невольно приходят на память пророческие слова реального подвижника - иеромонаха Порфирия (Левашова), сказанные им в ту же эпоху, в конце 1870-х годов. Они приведены в "Глинском патерике" о. Иоанна (Маслова): "Со временем падет вера в России. Блеск земной славы ослепит разум; слово Истины будет в поношении, но за веру восстанут из народа неизвестные миру и восстано-вят попранное". Глинский подвижник, в прошлом оренбургский священник, был не только великим молитвенником, но и великим гражда-нином России, боровшимся с общественными язвами. Он писал письма даже Николаю I и Александру II (с 1840-х до 1860-х гг. выступая, в частности, против откупной системы на производство и продажу алкоголя, ибо она губит, разоряет и растлевает народ. И с 1 января 1863 года откупная была отменена при царе-освободителе.) В 1866-1868 годах писал он и статьи в известный нам журнал "Странник", на страницах которого оживали судьбы многих подвиж-ников благочестия. Не исключено, что с ними был знаком автор "Соборян" и "Очарованного странника" - он был и среди авторов журнала "Странник".

Как и славянофилы братья Аксаковы, Достоевский, Лесков выступает против беспочвенности части русской интеллигенции, отрыва ее от народных корней, западного "обезьянничанья" (К. Аксаков), которые грозят бедою порабо-щения.

"Следуй за мной, ибо я следую за Христом"

Предупреждая о грозящей России опасности: "Придут, может быть, немцы, шведы, какие-нибудь новые норманны и завоюют нас", Лесков вместе с тем не любил "безуповательности", верил в лучшее будущее страны, когда "всё будет хорошо у нас: и обязательное образование: и национальные вопросы - всё устроится к общему благополучию".

Писатель придавал огромное значение вопросам духовно-национального воспитания, связывая его с противодействием разрушительному нигилизму, "сеянием духовных семян на ниве человеческих сердец". Последние слова взяты из книги "духовно-нравственного чтения для народа, школы и семьи" "Духовные посевы", выходившей несколько раз еще при жизни Лескова (под ред. протоиерея Г. Дьяченко). И что это за душеполезная книга! В ней - отрывки из житий святых, творений святых отцов (немало поучений, например святителя Тихона Задонского), стихи А. Хомякова о молитвенном подвиге, сочинения других русских поэтов; рассказы о героях русской истории (Иван Сусанин, "крестьянин дворцового села Домнина", его "смерть за Царя"; герои-севастопольцы с их "самоотвержением на войне"...). Рядом с этим - поучительные житейские истории, живые эпизоды из взаимоотно-шений родителей и детей*. Хорошо, что эта содержательная книга переиздана в наши дни.

Вот еще один новый сборник - "Уроки русской литературы" (М., 2004). В статье "Россия сегодня и славянофилы" профессор Московской духовной академии А. Осипов, сопоставляя два типа образованности - западной и древнерусской, видит преимущество второй в том, что в ней, в отличие от западной с ее "материализмом и эгоизмом", преобладает такая благодатная черта, как духовная цельность человека, то, что составляет душу славяно-фильства. Такой взгляд на русское просвещение в сущности близок и духу лесковского творчества.

"Надежды наши, - пишет Осипов, - на "всенародное возвращение умом и сердцем к тем духовным основам жизни, которыми жили наши святые", праведники, которые не перевелись и ныне на русской земле.

С тревогой говорится здесь о нашей культуре, школе, еще совсем недавно - лучшей в мире. "Они разрушают Россию, - пишет педагог о тех, у кого в сокро-вищ-нице сердца хранится злое (Мф. 12, 35). - При этом особенно отчетливо просматриваются  два принципа, последовательно проводимые в жизнь: "Разделяй и властвуй" и "Разнуздать, чтобы взнуздать". Хорошо известна мысль, что нет такой вещи, которую нельзя было бы извратить. Так вот и "свободой" разделяют, и разнуздывают, и взнуздывают Россию, всё русское. Почему и зачем? Первой причиной этого "взнуздывания" России, неприязни, ненависти антихристианских сил к ней автор называет то, что в России они видят самую большую твердыню христианского идеала.

"Свободой" нынче манипулируют, как крыловская мартышка очками: "то их понюхает, то их полижет, то их на хвост нанижет" (кстати, любимый образ Лескова). Чем больше говорят о "свободе", тем больше выкидывают из школьных программ Крылова, Тютчева, Гоголя, Достоевского, Есенина, Шолохова, Леонова. Провозгласив альтернативный лозунг "свобода или патриотизм" ("по выбору"), "реформаторы" под видом "толерантности" вытравливают любовь к Отечеству и под видом "общечеловеческих ценностей" внедряют воинственный космополитизм. Последовательно проводится в жизнь и такой принцип: антисоветское приобретает неизменно характер анти-русского. Из  школьного учебника по литературе ХХ в. (Агеносова и др.), по верному замечанию одного из педагогов, словно какая-то невидимая цензура вычеркнула писателей круга русской традиции, представленных Союзом писателей России, такими журналами, как "Наш современник".

Такого же ориентира придерживаются и авторы вузовского учебника "История русской литературной критики" (М., 2002), которые пишут: "Вневременное, общечеловеческое - то, что составляет теперь подлинную, общечеловеческую сокровищницу литературных оценок, мнений" и т. д. Впрочем, сочинителей интересует вовсе не "вневременное, общечелове-ческое". Следуют они, как сами и говорят, "либерально-демократической ориентации" с чёткой границей, где - свои и где - нет. ("Свои" - это критика "Знамени", "Нового мира", либеральная "тусовка", которая ведёт атаку на наше почвенничество и практически в каждой публикации считает важным "подать знак своим"). Среди "своих" персонажей этого учебника - и переин-терпретаторы русской классики (вроде Аннинского с его "иронией" и "парадок-сами"), а также - множество (типа вышеупомянутого Лямпорта) бывших граждан России, ныне - американцев генисов-вайлей-парамоно-вых*.

И в вузовском учебнике "Русская литература ХХ в." (2002 г.) намеренно извращена эта патриотическая, почвенная традиция, зазвучавшая еще в 1960-е годы в "Молодой гвардии". А ведь деятельность писателей этого направления композитор Г. Свиридов (в книге "Музыка как судьба") связывал с "эпохой глубоких предчувствий", в которой "вызревала большая нацио-нальная мысль, находившая сильное творческое выражение". Так, один из упоминаемых здесь композитором русских писателей, М. Лобанов, в статье "Просвещенное мещанство" ("Молодая гвардия", 1968, № 4) писал, что в будущем "рано или поздно смертельно столкнутся между собой две непримиримые силы - американизм духа и нравственная самобытность" народа.

О весьма насыщенной духовной жизни в тот период, в советское время, говорил недавно один из членов прибывшей в Россию делегации Русской православной церкви за рубежом, настоятель Свято-Троицкого храма в Торонто протоиерей Владимир Мальченко. По словам пастыря, не раз бывавшего у нас в 1960-е годы, посещавшего наши храмы, монастыри, "тогда благочестие в России просто потрясло" его: "Россия всегда была богата духовностью и молитвой, и это нельзя было не почувствовать".

Ныне мы всё больше убеждаемся, насколько опасен разрыв со своими традициями, разрыв с почвой. Русская классика, вершины советской литера-туры (хотя и не отождествлявшей себя с православием, но сохранившей ту же систему координат) - это, по выражению Ф. Кузнецова, - высшее прояв-ление нашего "цивилизационного кода". О созидающей роли нашей литера-туры, причем не только русской классики, но и лучших произведений совет-ского периода, в которых сохранилась традиционная система ценностей, прек-расно сказал и митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл (в СП России, например, на юбилее В. Ганичева в июле 2003 г.)

У нас сегодня происходит массовая дезориентация сознания, смещается, разрушается ценностная шкала. Из учебников стало изгоняться всё, что связано с патриотизмом, нашими героями. Вот И. Клямкин, из тех, кто считал, что "иного не дано", изрекает: новые реалии таковы, что без Запада Россия сегодня не выживет, "не сможет существовать", что "Россия может сохраниться, только став частью западной цивилизации, только сменив цивилизационную парадигму"* - то есть сменив свое лицо, душу, державную осанку.

Борьба между национальной самобытностью и западничеством, амери-канизмом духа стала узловой в наше время. Это подтверждает, к примеру, и выступавший на Международных Рождественских образовательных чтениях митрополит Черногорско-Приморский Амфилохий, говоривший об особой опасности именно американизма духа, американского гедонизма, убиваю-щего понятие святости. По его словам, духовное опустошение, эпидемия потребительства, идущая к нам с Запада, помноженная на нашу бедность, - это страшно, "от этого брака будут рождаться такие чудовища!" Владыко не только говорил о жизненной необходимости введения основ православной культуры в школе, но и делился опытом преподавания Закона Божьего в школах в Черногории, Боснии и Герцеговине, напомнил о необходимости формирования национального самосознания, единения славянских право-славных народов.

Исторический опыт России имеет общечеловеческое значение. Вот и митрополит Антоний Сурожский считал, что нужно изучать опыт тех страданий, обретений и поражений, которые были в нашей стране в минувшие десяти-летия. Он высказывал мысль, что сегодня в результате всех пережитых трагедий на нашей земле случилось какое-то новое восприятие Евангелия, Христа, Церкви - как чего-то живого и совершенно нового.

Поистине - вызревшая "большая национальная мысль" есть в творчестве русских писателей, публицистов, хранителей национального духовного начала. Эта наполненная новым содержанием мысль-душа есть и в музыке - того же великого Свиридова. Или, к примеру, в исполнении Е. Смольяниновой песен, записанных ею во глубине России у наших деревенских бабушек-певуний, великих народных певиц (послушайте колыбельную "Бай-бай, пусть приснится рай" или песню "Замело тебя снегом, Россия", пронзительно-современный романс "Молись, кунак" или собственную песню исполни-тельницы на стихи русского офицера С. Бехтеева "Русь зовет":) Здесь - вся наша нынешняя жизнь, с ее радостями, муками и надеждами:

Сегодня "обескультуривание" культуры, образования привело к апологии вседозволенности, "свободы личности" от государства, от всякого положительного воспитательного воздействия вообще, что активно поддерживается отравлен-ными коммерческим духом СМИ, которых интересует один, что называется, "негатив". Это и есть нынешняя развращающая людей либераль-ная идео-логия. О ней свидетельствует и замалчивание либеральными СМИ 200-летия со дня рождения М. Глинки. Даже в дни славного юбилея у власти не нашлось, оказывается, средств на восстановление храма Тихвинской иконы Божией Матери в смоленском селе Новоспасское, где родился Глинка. А ведь под этим образом он был крещен. С родным, заветным образком Тихвинской Божией Матери, который в детстве дала ему мать, он прошел всю жизнь - до самого последнего своего дня - 3 февраля 1857 года в Берлине. ("Народное радио", программа "Православный приход", 24 окт. 2004 г.) "Не заметили" и юбилея Н. Римского-Корсакова, чье столетие отмечали даже в войну, в 1944 году, открыв в Тихвине, на родине гениального композитора, его Дом-музей. В связи с этим припоминается сюжет из эпохи 1920-1930-х годов, когда один из режиссеров-"экспериментаторов" (Мейерхольд), работавший одно время в оперном театре им. Станиславского, советовал коллегам быть бдительными в выборе репертуара. Перечисляя ряд классических опер Мусоргского и Римского-Корсакова, он предупреждал: "Смотрите, как бы за этим русским явлением не скрывался православный материал". И впрямь идеология нынче, кажется, формируется в духе так называемого театра исканий - "с эстети-ческим расстрелом ушедшего" (актер Э. Гарин об одной из новаций). В таком театре "нет благородных профилей, только хари" (критик А. Кугель о мейерхольдовской версии "Леса" Остров-ского).

Высокая планка национального самосознания, народной культуры зани-жается до вульгарного уровня, пошлости. Всё, на что спрос, - продается. Всё - и везде. Духовный мусор выносится публично и на Красную площадь, где устраивают свои "перформансы" рок-певцы (к примеру, вышедший в тираж пожилой участник группы "Битлз", ныне - член печально известной секты).

Духовный мусор методически заносится уже и в школьные и вузовские учебники, по мнению компетентных специалистов, сориентированных исклю-чительно на авторов "букеровского направления". Профанация, дискреди-тация патриотизма, внедрение в учебные пособия "подсадных" (по выра-жению профессора из Твери А. Огнева) постмодернистов-нигилистов является (как и замалчивание всего истинно народного) одним из способов сокру-шения ценностных критериев и уничтожения самого типа русской (православ-ной) культуры. (До сих пор не укладывается в голове, что Войновичу с его "Чонкиным", кощунственно глумящемуся над русским солдатом, президент вручил Государственную премию 22 июня, в годовщину начала Великой Отечественной войны!)

Такая выморочная "литература" полна немощной кичливости и "избы-точной брезгливости" (Чубайс) к русскому человеку. "Постхристианская культура" оправдывает и грехи, которые погубили Содом. Это - "культура" мата, блуда, циничного словоблудия "рыночников и безыдейников" (Лесков). Того самого словесного "паскудства и паясничанья", вредоносность которого убедительно показал М. Салтыков-Щедрин в своем великом романе "Господа Головлевы" на примере вырождения целого семейства, постигшей его "эпидемии умертвий". Ведь русскому народу свойственно особенно трепетное отношение к слову; наши классики предостерегали от кощунственных игр со словом, насилием над ним, от загрязнения жизненного пространства фаль-шивым языковым суррогатом. Не случайно своего Порфирия Головлева автор называет Кровопивцем, Иудушкой, который так и "поливает ядом", подма-нивая людей в свои словесные силки, паразитируя и на русских пословицах: "Весь мир, в его глазах, есть гроб, могущий стать лишь поводом для бесконечного пустословия".

Так и сегодня трагедия многострадального Беслана для либералов, с их словесным, информационным террором, стала лишь поводом для бессо-вестного словоблудия: Есть общая закономерность: периоды расцвета и упадка общества напрямую связаны с уровнем его нравственного сос-тояния.

Термометр нравственного состояния общества - это и отношение к нашим героям в учебниках по истории. Ветераны возмущены. Шутка ли: у великого государства, у великого народа украли: биографию - родную историю, подвиги ее героев. И прежде всего очерняется великое героическое прошлое советского периода. Того времени, величие и героизм которого - вспомним еще раз великого нашего современника митрополита Иоанна (Снычева) - в том, что, несмотря на все бедствия, ценой невероятных жертв и ужасающих лишений "мы сохранили в душе народа искру веры, горячую любовь к Родине; в том, что мы дважды (после революции и Великой Отечественной войны) отстраивали обращенную в пепелище страну и вопреки всему создали мощнейшую в мире державу с развитой экономикой и непобедимой армией". Поэтому нынче необходимо "освобождение от всяческих идеологических химер, навязываемых обществу дирижерами нынешней смуты".

И прежде всего нужно такое освобождение от химер - для молодых (на глазах которых уже лишают, например, заслуженных льгот их дедов-фронтовиков, нанося по всем поколениям и моральный удар). Что касается молодёжи, которая с подачи лживых обличителей начинает презрительно относиться к тому времени, в котором жили, трудились их родители, деды, - то не может ли случиться так, что и от своих будущих детей они получат то же самое... И выходит по старинным заветам: почитай отца своего и матерь свою, чтобы тебе хорошо было и чтобы ты долго прожил на земле... А кто не хочет, чтобы их дети жили долго и счастливо?

Но посмотрим: уже до школьных пособий донеслась воинствующая фальсификация истории той войны, которая стала для народа священной. "Переписчиками истории" вытравляется "ген" победителей в великой войне, "ген" исторической памяти. Вытаптываются имена патриотов, сеются ядови-тые семена скепсиса в отношении великих подвигов Зои Космодемьян-ской, Виктора Талалихина, Николая Гастелло, Юрия Смирнова, героев-панфи-ловцев, молодогвардейцев-краснодонцев, ставших живыми символами для многих поколений.

Даже маршалу Жукову не нашлось места, к примеру, в так называемом учебнике по новейшей истории ХХ в. Кредера. Затеян пересмотр итогов Второй мировой войны. История Великой Отечественной подменена историей Второй мировой войны, внимание акцентируется на поражениях нашей армии, решающим же боевым действиям Советской армии уделяется несколько строк. В том же духе сделан и скандальный учебник Долуцкого, в котором, по мнению экспертов, нет ни одного светлого пятна в истории России. Цель - заменить национальное сознание на "заемное"*. Автор пугает бедных школьников "угрозой полицейского государства" и "приходом к власти левой или державной оппозиции". Русские державники обливаются грязью, и чуть ли не как "герои" преподносятся чеченские борцы якобы с "реальной угрозой нового геноцида страшнее сталинского" (см.: "НГ", 30.1.2004). Всё это выдержано в "научном" стиле Гайдара, который так же пугает молодёжь "при-ходом кухарки с пистолетом, которая жаждет управлять государством" ("Округа", 5.12.2003), и заявляет на съезде СПС, что Россия в XXI веке, дескать, не имеет смысла как государство русских и надо пересмотреть демографи-ческую ситуацию.

Вспомним: в смертельно опасное для страны время, когда враг грозил захватом Сталинграда, прозвучал приказ И. В. Сталина: "Ни шагу назад". Этот знаменитый приказ № 227, по словам маршала А. Василевского, - "один из самых сильных документов военного времени по глубине патриоти-ческого содержания, по степени эмоциональной напряжённости". Это требо-вание не отступать, стоять насмерть звучит с особой силой сегодня, в эпоху величайшей смуты, когда удары по сознанию наших детей наносятся уже и со страниц некоторых школьных учебников. Поистине нельзя отдавать нашу Победу, нашу великую Историю, которая всегда учила науке побеждать. Нельзя сдавать собственных детей в руки тех, кто учит их "науке" сдаваться. Каждый на своем месте, как он может, должен противостоять им.

Курс подобных "учебников", сочиняемых в духе западных "спецов" по России Пайпса-Бжезинского, определяют "агенты демократических перемен" в России (С. Тэлботт). Методы, которые используют обличители, якобы ратующие за очищенную от фальсификации историю, можно назвать "упоением ложью". Это, кстати, определение из открытого письма наших ученых президенту РАН Ю. Осипову по поводу чудовищной лжи акад. А. Яковлева, которую тот демонстрирует, в частности, как председатель комиссии по реабилитации репрессированных. О каких нормах научности можно говорить, если "идеолог", надев тогу ученого, в 10 раз завышает данные о масштабах сталинских репрессий, создавая острейший раскол в обществе! И этого нигилиста усиленно обеляют ТВ-млечины, преподнося как "бесстрашного историка" (знакомящего с "подлинной историей" и самого президента - ТВЦ, "Особая папка", 01.12.2003). Обеляют сегодня и скандальную статью того же русофоба Яковлева, его доносительский опус против писателей-"молодо-гвардейцев", почвенников. "Будет очень жаль, - изрекает ныне этот борец с химерой шовинизма, - если мы в своей очистительной работе низведем культуру до абсолютно примитивного уровня. Но я думаю, этим надо переболеть". Таково "очистительное" направление так называемых историков. Такие герои деморализации народа записываются ныне в "герои дня".

Всё это - тот самый выведенный когда-то Лесковым тип нигилистов-"перевертней", "шпионов и ренегатов" (от "социализма с человеческим лицом" -  к капитализму с абсолютно нечеловеческим лицом), разрушивших великое государство. В стране с великой культурой и наукой, в стране, первой запустившей спутник Земли  - и  человека в космос, пытаются преподнести этого перманентного перевертыша (побывавшего, кстати, и в буддистах) как одного из "моральных" спутников - учителей, которые "сумели удержать недостижимо высокую моральную планку" (Чубайс - см.: "НГ", 03.11. 2003)*.

Вот пособие "История" из серии "Домашняя общеобразовательная библиотека" (М., 2001) чинными стопочками спокойно лежит повсюду на книж-ных лотках. А ведь в нём ничего не сказано о деяниях маршала Победы и других победителей в той войне. А. Амелькин и др. авторы пособия сразу же заявили свои "приоритеты ценностей": "заметным явлением духовной жизни конца 80-х гг." они считают "переосмысление истории советского периода"; подчеркивается, что большой вклад в "формирование нового исторического сознания" внесли, в частности, публикации журнала "Огонек" (выжигавшие, как помним, каленым железом всё здоровое прошлое страны, особенно 30-е гг. ХХ в., поворотные в нашей истории, когда страна возвратилась к нацио-нальной государственности). О том, к каким результатам ведет нетради-цион-ная ориентация нынешних историков не на факты, а на домыслы  ново-испечённых кумиров либеральной печати, можно судить даже по иллюст-рациям в данном пособии. Вот красуется на фото улыбающийся Бухарин, один из любимейших героев "Огонька" Коротича. И - ни слова школьнику и учителю о том, что это яростный противник Православия, патриотизма, автор теории массовой ликвидации "несознательных" элементов населения при революционном переустройстве общества. Теории, заставляющей вспомнить всё тех же лесковских радикальных нигилистов с их: "Залить кровью Россию: Пятьдесят пять (миллионов) останется и будут счастливы".

Нам надо решительно противостоять агрессии, угрожающей на сей раз самым глубинным корням исконного бытия России. Агрессии - под флагом "свободы". "Свободы" особой - унижать всё русское, запрещая, например, в стране, где 85% жителей отождествляют себя с православной культурой, преподавание ее основ в школе. Как возмущался акад. Гинзбург, крича о "засилье клерикалов", когда 12-тысячное собрание педагогов на XII Рождест-венских чтениях поддержало предложение ввести в программу жития святых*. И одновременно у нас "свобода" - разрешать кощунства в духе выставки в сахаровском центре с глумлением над религиозными святынями и нашим культурным достоянием. Кстати, и о попытке очернить русскую классику, образ великого христианского писателя Достоевского на той же выставке "Осто-рожно, религия!" рассказал мне Михаил Люкшин, один из шести мужест-венных защитников святынь, алтарников храма Святителя Николая в Пыжах (того храма, где хранится крестик Жени Родионова).

К слову, мне и моим друзьям довелось быть 11 августа 2003 года у здания Замоскворецкого суда на молитвенном стоянии в защиту тех алтарников, которых пытались обвинить в "противоправных действиях". Они, эти воины духа, своим примером показали, что такое - твёрдое стояние в Православии. Говоря словами митрополита Одесского и Измаильского Агафангела, страх перед злом опаснее зла. Зло отвратительно, но больше всего оно сильно нашим бессилием. Так, "молчание - это содействие лжи и потворство творящим зло. Молчанием зло стремительно усиливается и умножается. Православных христиан призывают быть толерантными - терпимыми, но терпимыми ко греху и богоборчеству быть нельзя! Это - измена Богу".

"Свобода" теперь - распространять духовную заразу, например подкла-ды-вать в почтовые ящики печатаемые миллионными тиражами газетенки типа "Экстра-М" и "Округа" с рубриками "Досуг" (с "элитными девушками"), "Медицинские услуги" (с узаконенным детоубийством, в том числе "новей-шими методами для нерожавших", "для несовершеннолетних"). "Свобода" - рекламировать скандальную кинопродукцию вроде извращенческого фильма Бертолуччи, запрещенного в разных странах, у нас же - показанного в прошлом году в дни Великого поста.

Сегодня "свобода" - дискредитировать всё высокое, героическое, идеальное. Вместо доброй духовной пищи ребёнок, образно говоря, съест то ядовитую "рыбку", то - "грибок"... Не потому ли у нас всё больше "волчьих ягодок"? По последней статистике, половину преступлений в стране совершают подростки, вдохновленные, в частности, "героями" криминальных теле-"Бригад", которые ныне красуются уже и на школьных тетрадях. Но пусть помнят растлители - об этом предупреждал великий наш современник, святитель Николай Сербский, боровшийся с нацизмом в годы Второй мировой войны: "Ребенок будет радоваться и благодарить тебя, если ты подтолкнешь его санки с горы, но, разбившись, станет проклинать тебя как виновника своей беды".

Как оберечься от зла? В связи с этим вспоминаются простые слова: уточка плавает, не мокнет, потому что у нее крылья жирком смазаны. Как же сделать, чтобы детей ко дну не тянула бездуховность, чтобы могли они отличить правду от кривды, как в русской сказке (или народной песне), и главное - чтобы умели выбрать добро? Настоящая школа национального духовного характера - это и жития святых, вызывающие чувство соучастия в святых делах, и герои русских сказок; это и реальные герои нашей истории, зарождающие тягу к доблести, и герои литературные. Прав был И. Ильин: вся система народного образования должна влиться в борьбу за национально-духовный характер.

:Невольно встаёт перед глазами изумительное, палевого цвета академи-ческое собрание сочинений Пушкина, изданное (в 1936-1937 гг.) к 100-летию со дня смерти поэта. Вспоминается и более скромное, но не менее дорогое для меня издание (1941 г., вышедшее тиражом в 500 тысяч экз.) - том Лер-мон-това, который сохранился у нас до сих пор. С ним мой будущий отец вер-нулся из госпиталя после тяжелого ранения под Сталинградом (его спасли от гангрены). В предшествующее войне десятилетие и в годы войны миллион-ными тиражами издавали Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Некрасова, Лескова, Блока... На русской классике, можно сказать, было воспитано поко-ление победи-телей - Зои Космодемьянской, Александра Матросова, Олега Коше-вого, Алексея Маресьева и многих других, ставших героическими символами в сознании народа. За ними - и герои, чьи имена нам неизвестны или извест-ны лишь в кругу одной семьи, как наша, например, где - не забыть тихую доблесть деда моего (по маме), летчика-испытателя, сокурсника Чкалова, так же, как он, погибшего совсем молодым при испытании самолета под Оренбургом еще до начала войны.

"Прежде думай о Родине" - эта строчка из школьного сочинения дала название книге, изданной Комитетом ветеранов войны (сост. М. Журавлев). В нее вошли сочинения победителей конкурса среди школьников "Вклад нашей семьи в победу в Великой Отечественной войне". Молодежь тянется к правде, стремится восстановить разрушающуюся цепь времен, связь поколений - как видим мы это на рисунке 13-летнего Саши Недомолкина из г. Киреевска Тульской области "Куликово поле в Отечественную войну". Здесь и восхищение "безграничными человеческими возможностями" - так сказала о своем дедушке и его боевых товарищах Оля Щетинина с Алтая, и это напомнило мне то, как называл Лесков русскую силу - "непомерная". А на Рождественских чтениях я услышала имя еще одного победителя - юного Тимофея Неунывахина из г. Мыски Кемеровской области, участника III Все-российского конкурса школьных сочинений на тему "Долг служения Оте-честву". Он помнит завет даже своего прапрапрадеда - крестьянина, земле-веда, пчеловода, отца шестерых сыновей, пятеро из которых сложили голову на той войне. Завет простой: "Землю Отечества любить надо, тогда никакая непогода страшна не будет".

Это живое чувство рода, родины - настоящая "философия семейного начала", говоря словами православного мыслителя П. Флоренского. Кстати, проникновенно писал он об опыте его семьи в преодолении "ядов нигилизма" (речь идет о тех же названных выше 60-70-х годах XIX века -"ужасной полосе истории", когда столько душ оказалось искалечено, столько "чистых сердец сделалось несчастными и бесприютными!"). Вот что писал он в книге "Детям моим. Воспоминанья прошлых дней": "Быть без чувства живой связи с дедами и прадедами - это значит не иметь в себе точек опоры в истории. А мне хотелось бы быть в состоянии точно определить себе, что именно делал я и где именно находился я в каждый из исторических моментов нашей родины и всего мира, - я, конечно, в лице своих предков".

Необходимо использовать духовный потенциал нашей истории, нашей великой Победы - и великой русской литературы, обеспечить условия для воспитания и обучения современных подростков в духе исторической преемственности, национальных традиций, патриотизма. Сражения за литературу неразрывно связаны со сражениями за нашу историю - без исторического фундамента не может существовать национальное сознание (не может быть осуществлено и традиционно-целостное рассмотрение литературы в историко-культурном контексте, от чего "реформаторы" школы пытаются избавиться).

Сегодня всё чаще говорят о том, что нужна государственная программа духовно-нравственного воспитания детей, а также просвещения самих учителей. Для этого необходимо обращаться более проникновенно к русской классике и к святоотеческому наследию, творениям оптинских и глинских старцев, к "Симфонии по творениям святителя Тихона Задонского" и другим трудам схиархимандрита Иоанна (Маслова), рекомендованным для препо-да-вания в школах и вузах. Они изданы благодаря усилиям его племян-ника и духовного сына Н. Маслова, президента историко-патриотического общества "Наследники Александра Невского" - общества, которое проводит Глинские чтения.

На недавних Глинских чтениях были прочитаны интересные доклады о педагогических взглядах и святителя Тихона Задонского, преп. Сергия Радонежского и преп. Амвросия Оптинского, Суворова, Ушакова, Кутузова. Выделим мысль преп. Амвросия, считавшего недостаток патриотизма одной из причин бедствий человеческих. Много важного можно было узнать о "проблеме воспитания" у Гоголя (по "Выбранным местам:"), о его стройной системе, где всё направлено на воспитание любви к Богу, к ближним, к Родине.

Одним из насущных дел в этом направлении может стать "Библиотека русского учителя". Ее основу должны составить своего рода "системы воспи-тания", запечатленные в творчестве наших классиков. Цель русской литера-туры, как и традиционной педагогики, - возвышение человеческого сердца. Эту "Библиотеку..." следует создавать и с привлечением изданных недавно трудов современных подвижников благочестия. Это - наши духовные "боеприпасы" (по слову афонского старца). С их помощью лучше прозревается и мировое значение русской классики. Литература призывала смотреть на первых, своих "лучших людей", "прямых и надежных людей" - с ними мы и победили в Отечественную войну. Есть в обществе идеалы или их нет - этот вопрос, поставленный русскими писателями, поистине становится вопросом нашей жизни и смерти. И не только на духовном уровне, но и - на биологическом. Отсутствие высшей цели существования, идеалов, духовное неблагополучие разрушительно действуют на нацию. Об этом тревожится, к примеру, профес-сор-медик А. Гундаров в книге "Почему мы вымираем, как нам выжить?" Но вот как просто говорит о. Ярослав Шипов, автор замечательных духовных рассказов из современной жизни: нам надо думать, что мы можем сделать на своем месте, как мы можем лучше служить Христу. А когда лучше будем служить Христу - больше, искреннее, усерднее, - тогда что-то в лучшую сторону и изменится...

:До сих пор перед глазами стоит волнующая картина: Крестный ход от храма Христа Спасителя на Красную площадь с возвратившейся на Родину Чудотворной иконой Тихвинской Божией Матери - одной из главнейших святынь православной России. И вот Красная площадь с раздающимся над ней голосом патриарха Алексия II, с морем людей под ликующим июньским небом, стоящих на коленях с молитвой ко Пресвятой Владычице за Отечество, за наших ближних. И вспоминая, как рядом со мной опускались на священные камни главной площади страны молодые и старые, мамы с детьми и юноши с девушками, думаю о том, что не пропала Россия, жив в ней дух веры. С ним воспрянем мы и наша священная русская земля.

:самобытная, родная

Заговорила старина,

Нас к новой жизни подымая:

Н. Языков

Татьяна Окулова-Микешина