Так ли случайна случайность? Или представляется такой, пока на разглядишь некте мельчайшие зацепления, едва уловимые глазом штришки, по сути дела предопределяющие дальнейшее развитие событий?

Разговора этого могло и не быть в последний день уходящего года. К Виталию Феодосьевичу я намеревался заглянуть лишь на пару минут, чтобы забрать накопившиеся новые листки рукописи. Мне предстоял ещё визит в родной Союз писателей на Комсомольский проспект, поздравить, поднять чарку (припасённая бутылочка притаилась в портфеле) и мчаться рысью в свой подмосковный посёлок, до которого от конечной станции метро ещё полтора часа добираться <маршруткой>.

Рукопись его книги о лесных делах России мы должны были сдать ещё к прошлому Новому Году. Но: встречал он тот праздник в больнице, куда попал с инсультом чуть ли не в такой же последний день. Поэтому целью моего скоротечного набега было не только запастись работой на первые праздные дни наступающего года. Мне ещё хотелось и как-то поддержать человека, ставшего за последние два года если не другом, то очень нужным человеком. Нужным не в смысле расхоже-торгашеском, а по большому счёту. Дающим опору в трудных раздумьях на закате жизни о самой цели её.

Я напросился сам набирать ему на компьютере рукопись. Совершенно искренне полагал, что, получая зарплату в фонде памяти его друга, известного писателя, и далеко не всё рабочее время тратя на мероприятия, которые сам же и придумывал, чтобы память эта укреплялась, я просто обязан помочь рождению книги, завещанной этим писателем Виталию как побратиму, единственному оставшемуся в живых из четверых великих мечтателей, основавших Кедроград. А потом так вжился в содержание рукописи, в развёртывавшуюся в ней драматическую историю лесов России, что неминуемые разговоры с автором стали душевной потребностью. И я переживал вместе с Виталием с болью и гневом описываемые им трагические эпизоды кедроградской истории, словно сам умирал в рыхлом вешнем снегу Алтая после труднейших семидесяти километров - пройденных в третий раз в течение одной недели, сам подвергался чудовищной моральной пытке - попытке исключить из партии за спасение великой идеи:

Это благодаря парфёновской рукописи пришёл я к раздумьям: а с кем, собственно, боролся всю жизнь Чивилихин, один из самых советских по духу писателей? Кто гробил (и гробит) озеро Байкал, почти исчезнувшие уже кедровники России, самые плодородные почвы её? Люди, у которых были такие же партбилеты, как и у него самого, но - облачённые от имени государства властными полномочиями. И не все среди них записные подлецы, были же и искренне убеждённые люди, что только так и надо действовать, коль стране нужен лес для строек, чистейшая вода для особого корда к самолётным колёсам и проч. И пришёл к грустным выводам, что социализм с его плановым хозяйством и огромным государственным размахом принёс родной природе куда больший ущерб, нежели сменявшиеся правительства царской России. Почему?! От незнания? Но ведь были же на знамёнах нашего недавнего прошлого уважение к разуму, в том числе научному. Так почему же одни учёные, которым даровалась власть, травили других, видевших неизмеримо дальше, но - не вписывавшихся в тогдашнюю <политику партии и правительства>? Ох, как же горько осознавать, что не заговоры и происки каких-то врагов народа были причиной травли и гибели одних, замалчивания и ухода во внутреннюю эмиграцию других великих учёных. Элементарно, как и во все времена: те, кто обгонял своё время хотя бы на пять-шесть десятков лет, не говоря уж о столетиях, обрекали себя на роль пророков, которым нет чести в своём Отечестве:

А друзьям-побратимам, отдавшим молодость, да и всю жизнь, идее Кедрограда, ставшего необходимым звеном в великой цепи выкованного самой историей России нового мышления человечества, довелось испытать на себе все <прелести> судьбы первопроходцев.

В работе над книгой всё это воскресало в памяти автора со страшной силой, и действительно, не всякий мозг способен такое выдерживать. Но кто мог бы отговорить Виталия не искушать судьбу, поберечь здоровьё!? Он и прежде-то, в расцвете молодых сил, не задумывался об этом. И сейчас твердил одно - надо успеть, успеть!

И конец-то виден, вот она, последняя глава! Дописать осталось всего ничего после тысячи-то с лишним страниц. Я мечтал, что за праздничные дни уже выведу на принтере всю рукопись для последнего чтения.

: Конечно, ни о какой паре минут и заикнуться не дали.

- Да бросьте Вы со своим союзом писателей! Они, небось, уже вчера всё выпили, а сегодня по домам, как нормальные люди, по-семейному празднуют. Ну, позвоните, позвоните: А хоть чайку - да выпейте с нами, в последний-то день.

Знаю я их, парфёновский, <чаёк>. Не единожды сиживали уже на кухне за небольшим столом, уставленном всяческими соленьями. (<Всё своё, домашнее, - приговаривала Зинаида Александровна, верная спутница Виталия с питерских ещё студенческих лет, всюду за ним, как нитка за иголкой, и наследника-то ему родившая в поезде, по пути на Алтай). И обязательно бутылочка отличной водки, какой-нибудь фирменной, и - пельмени. Пусть покупные, но и их умудрялась Зинаида Александровна так приготовить и подать, что чувствуешь себя как дома, в родной Сибири:

И вся-то их квартира, с высокими, как в старину, потолками, заставленная высоченными же книжным шкафами тёмного дерева и всевозможными редкостями, вплоть до старинных пушечных ядер, напоминает музей. А кухня - особенно. Взгляд так и останавливается то на засушенных морских звёздах, кораллах и прочих океанских редкостях, то на рогатых головках диких коз или даже и просто изящных рожках. В правом углу на тумбочке - черепаха с колючей почему-то, искусственной спинкой. А по полу иногда бегает иногда черепаха настоящая, живая, с маленькой головкой на морщинистой шеей. На шкафчиках вверху - и ножи охотничьи в ножнах, и туеса берестяные, и какие-то деревянные фигурки.

В этот раз взгляд сразу наткнулся на необычную скульптуру тёмного дерева - распятие, но в очень условной манере. Ничего лишнего - словно огромная сконцентрированная мысль о жертве во имя спасения. Раньше она стояла на шкафчике же под самым потолком, и рассмотреть её как-то не удавалось.

Перехватив мой удивлённый взгляд, Зинаида Александровна сказала:

- Я тоже диву давалась - зачем он вдруг достал её сверху. Что-то надумал, у него ведь всё не просто:

Виталий Феодосьевич спросил, не захватил ли я свежего номера газеты, в которой стал выпускающим редактором. Я улыбнулся:

- Не так уж часто мы выходим - раз в месяц. Но статью Патриарха Алексия II, что я Вам показывал, пришёл уже отклик, да ещё какой! О походе школьников на Валдай не просто с экологической целью, но и по святым местам Пскова и Новгорода. А ведь каким неожиданным казался религиозный взгляд на проблемы экологии. - Тогда я ещё не знал, что вскоре придёт ещё более радостный отклик на ту же статью: целая книга с прекрасными фотографиями - чего бы вы думали? Родников, спасённых, расчищенных, бережно украшенных руками местных умельцев. И всё это на ставшем мне в студенческой юности родным Среднем Урале, в Свердловской области, где издавна развивавшаяся промышленность, казалось бы, в советские времена задавила всё живое, и в первую очередь - воду, воздух, почвы вокруг городов. Теперь там уже четвёртый год к специальной программе <Родник> подключены и учёные, и предприниматели, и самое главное - дети из школ и приютов. Дети, которые не могут, естественно, помочь деньгами, но расчищают эти самые роднички, пишут об этом трогательные сочинения и даже стихи, пестуют тем самым живые родники веры и любви к родной природе в своих расцветающих душах.

- Это хорошо, - откликнулся Виталий Феодосьевич. - Я тоже хочу в конце книги кое-что процитировать из той статьи. И не только: Вот видите? - он взял в руки необычное распятие.

- Что это?

- Копия скульптуры. А оригинал её, огромный, десятки метров высотой, установлён на горе в Рио-де-Жанейро. Вы уже знаете, что там в 1992 году впервые главы 179 стран мира подписали документы по так называемому устойчивому развитию. Декларацию: <Повестку на ХХI век>: Вторая, после Стокгольмской Конференции ООН в 1972 году по

окружающей среде попытка как-то упредить надвигающийся экологический кризис. Уж как наша крохотная, по сравнению хотя бы с Америкой или Японией, делегация ни была загружена, но выбрали время поглядеть на этот чудо-символ. Я поднимался к этой скульптуре и думал - сколько же ещё людям Земли подниматься и подниматься до понимания и этого символа, и самой проблемы экологии?!

- Но почему Вы решили, что Христос, распятый на кресте, символ экологии?

- Ну, не Вам бы объяснять - сами же сравнивали нравственность с экологией человека. А тут - не только чисто религиозный символ. Представьте себе: высоко над огромным городом словно в воздухе парит Человек, не только душу человечества спасающий:

- Богочеловек, - поправил я машинально.

- Пусть так, я в тонкостях этих не силён. Но какая же огромная мысль за этим! Он лицом повернут к океану - прапрародине человечества, так? А распахнутыми руками, да и всем собой, словно бы защищает зелёный океан живой жизни за спиной. И не случайно распятие это не похоже ни на какие другие. Посмотрите - ничего телесного нет, и даже лицо в деталях не проработано, но ясно же - кто и зачем! А знаете, и руки его расположены так, что словно указывают на некую ось, концы которой, если провести её сквозь земной шар, выходят в Бразилии и у нас, в районе Сибири, где-то возле озера Байкал.

- Не слишком увлеклись, Виталий Феодосьевич? - осторожно-недоверчиво засомневался я.

Он даже слегка обиделся, метнулся из кухни в комнаты, вернулся: с глобусом, какие в каждой школе увидеть можно.

- Вот смотрите сами, где Бразилия и где Россия: А ведь это две последние надежды планеты  - страны, где сохранились огромные массивы лесов:

- А мне не говорил, - ревниво вклинилась в беседу Зинаида Александровна. - Ведь спрашивала, зачем достал скульптуру сверху:

- Так ты бы подумала, что я совсем уж зарапортовался с книгой своей, рассмеялся Виталий Феодосьевич.

- То-то он вас дожидался, проверить себя хотел, - догадалась хозяйка, и не подумав обижаться на своего ненормального муженька. Ненормального в том смысле, что не как все. Она жаловалась не раз, что и на дачу-то во всё лето не выбрались, из-за книги этой нескончаемой. И ведь гробит, гробит себя:

А вообще-то как раз нормальный! Такими и должны быть настоящие люди. Из тех, кто <ест, чтобы жить, а не живёт, чтобы есть>, как говаривали древние. Господи, помоги ему завершить труд неподъёмный! Ведь и мне, не самому последнему дилетанту в лесных делах после многолетнего общения с Владимиром Чивилихиным, открыла его рукопись такие кладези отечественной истории, такие имена! Я совершенно искренне мечтаю, чтобы прочли эту книгу не только студенты лесных вузов и колледжей, но - и будущие историки, литераторы, биологи, философы: Да, и философы. Потому что грешно нам, русским, знать Василия Докучаева лишь как отца почвоведения или Владимира Вернадского как естествоиспытателя, поднявшегося от минералогии к биосфере и ноосфере. Они же - и настоящие философы, заложившие основы самого современного учения - экологического мышления, учения о единстве всего сущего в космосе и на маленькой нашей планете.

Мы наговорились тогда всласть и не одну чарку подняли (Виталий хозяйкину настойку послабее) - за то, что были и никогда не переведутся на русской земле одержимые мечтатели и настоящие воители, благодаря которым только и может выжить среди нынешних-то и ещё более грядущих катаклизмов планета Земля.

Валентин Свининников