Опять светлые волны негостеприимного и бурного Ладожского моря - негостеприимного по той причине, что у него нет губ и, следовательно, укрытий и пристанищ для судов, и весьма бурного вследствие того, что берега его низки, совершенно открыты и почти сплошь без островов, из которых Коневец с Восчаным да 70 луд Валаама ушли далеко к северо-западу. Они не защищают, таким образом, озера с самой опасной северной стороны, откуда и налетают всегда бурные и бурливые ветры.

75 верст считают прямым путем от Коневца до Валаама этим неоглядным озером-морем, только в конце пути к последнему монастырю выставляющим на своей поверхности две-три невысокие голые луды. Луды эти - тот же гранит без малейшего признака живой растительности, подернутый только в щелях белым мохом,- гранит, которым затянут весь север России и который выразился так же безутешно и бесприютно и над водами дальнего и студеного Белого моря.

Тусклой полосой показался сначала Валаам впереди парохода, на отдаленной стороне горизонта. Яснея постепенно, он выделил от себя один отдельный остров, затем другой и третий. Все они отошли в сторону вправо, оставив одну сплошную массу - собственно Валаам - налево. На нем забелел крест; на этом месте - по преданию - любил молиться преподобный Герман.

За мыском выяснилась чистенькая новенькая часовня, и вся высокая гранитная скала острова, унизанная вплотную густым рослым лесом, была перед глазами во всей поразительной дикой прелести. Между тем острова один за другим, по мере движенья парохода, продолжали выделяться из общей сплошной массы, некоторое время порисоваться перед нами и отходить в сторону. Картинные проливы засверкали там и сям между ними.

Плотная главная гряда Валаама осталась теперь одна в середине, обрывисто круто спускаясь в глубь озера, доходящую, как говорят, в этом месте свыше ста сажен. Дальний мысок главного острова, постепенно приближаясь к набегавшему пароходу, выделил из себя еще один мыс, также лесистый, и на нем церковь, удивительно гармонирующую со всем окружающим. Мысок этот оказался также островом, за которым потянулся вдаль входной пролив, и из-за чащи сосняка и ельника объявился на крутой и обрывистой горе самый монастырь в картинной прелести и очаровании.

Кто раз видел монастырь этот, тот едва ли будет в состоянии забыть его. Это - один из лучших видов на всем пространстве лесной России, принимая даже и то в расчет, что здесь для гармонических сочетаний так мало материала и он столь однороден и груб. Валаамский монастырь на острове своем (имеющем в ширину и длину одинаково около восьми верст) действительно красив и величествен. Живительной и благодетельной теплотой повеяло с гор, обступивших вход в монастырь со всех сторон, и еще более располагало нас в пользу нового знакомого.

При дальнейшем внимательном рассматривании можно, впрочем, отыскать в постройке монастыря то общее место, которое упрямо повторяется повсюду. Та же стена и в ней ворота, из которых средние всегда заперты (проход в калитку); над воротами церковь; вправо и влево идет стена (<без ограды - откровенно говорили старинные акты - монастырю быти не пригоже>) с кельями, которые окружают двор и с остальных трех сторон. В середине собор холодный с узенькими окнами; в углу при кельях пристройка, в которой помещается трапеза; при ней особая церковь. Игуменские кельи отличаются чистеньким отдельным ходом, с ковром на лестнице, с большими светлыми окнами. Вне ограды и всегда подле нее деревянные службы, поленницы дров, скотный двор и гостиница для богомольцев. Внизу, у пристани, несколько деревянных клетей с рыболовными снастями и судовыми принадлежностями; невдалеке мельница, портомойня, бани и т. д., все по-казенному.

Валаам отличается только большим разнообразием красивых видов, из которых один: от монастырской стены на пролив, по берегу которого у подошвы скалы раскинулся заказной картиной разбитый сад с куртинами,- поразителен.

На острове в рощах скачут, говорят, зайцы по той причине, что ловить их монахам не для чего, а стрелять богомольцам запрещено. Говорят, зайцев было бы и больше, если бы лисицы, волки, орлы и филины не истребляли их в значительном количестве, оставляя на прихотливо вьющихся по острову дорожках и лужайках одни только обглоданные ребра и позвонки. В ложбинах, по косогорам, хорошо растет рожь - редкая гостья в местах, расположенных по одной параллели с островом. В озерной воде пропасть разного сорта рыбы по той причине, что рыбу посторонним ловить запрещают и даже воды не отдают в аренду, по исконному завещанию основателей монастыря, запрещающему производить на острове покупку и продажу. Вот почему на трапезе всегда один только рыбный стол и блюда, приготовленные из овощей, но нельзя достать ни молока, ни яиц, ни масла. Курение табаку богомольцами преследуется самым упорным и настойчивым образом; употребление крепких напитков также строго воспрещено, и не существует даже обычных монастырских праздничных и заздравных чаш и красовуль. Схимники здесь не переводятся, а отшельников рассыпано по островам, мало тронутым лесам довольно приметное число.

Вообще Валаам отличается такою нелицемерною замкнутостью и аскетическою строгостью, что очень мало имеет себе подобия в других русских обителях. Здесь - по древним правилам общежития и уединения - <все отдано Богу и Св. Богородице>. Издревле не дозволялось <ни ясти в келий, ни пити, ни у келаря просити>. Едят и пьют в трапезе вкупе все; потребное одеяние получают от игумена, также и обувь; лишних одежд не держат. Сверх всего строгий и подвижнический Валаам отличается еще тем, что сохраняет наглядные следы своей апостольской деятельности: в среде монахов довольно корелов. Обычай посещения монастыря окрестными жителями и получения в нем бесплатной трапезы еще до сих пор действителен, как и ярмарка (с 23 июня), бывшая некогда очень шумною и многолюдною в последних числах июня, когда совершается память (28 числа) преподобных основателей - Сергия и Германа. Одновременно с Коневцем Валаамский монастырь был упразднен и затем вновь восстановлен в 1717 году монахами Кирилло-Белозерского монастыря. В 1754 году деревянный монастырь сгорел; императрица Елизавета приказала соорудить его каменным, что и приведено в исполнение к началу текущего столетия. Монастырь вновь начал процветать и богатеть при искусном ведении хозяйства, делающем его тем богачом, который в состоянии уделять от трапезы крупицы для соседнего населения, действительно обреченного на тягчайшую нужду. Приходить не далеко: матерый берег на северо-запад отстоит на 30 верст, город Сердоболь в 40, город Кексгольм в 50 верстах. Валаамский Спас (Преображения), как Соловецкий (тоже Преображения) и Кириллов Спас (Воскресенья), для соседнего голодающего люда послужили житницами и надежными пристанищами для платных работ и прославились как знаменитые хозяева в пустынных и неплодородных местах. Узнав об этом, народ издревле охотно и свободно селился за волоками, выговорив пословицу <есть Спас и за Сухоной> и веруя, что православному человеку найдется там пристанище от бед и места для поселения и работ. Вот что мы узнали о том на Валааме.

Около Егорьева дня весеннего (23 апреля) на братской трапезе появляется первая свежая рыба - щука, идущая в мережи в течение трех недель. На смену ее <наростует>, как говорят монахи, плотва, добываемая в невода, переметы, мережи и мордочки по внутренним губам острова. Рыба наростуется (то есть мечет икру) только трои сутки, после чего она уже появляется реже. Окуни и корюхи оставляют исключение и идут вопреки прямых положительных законов относительно появления остальной озерной рыбы. Если <распалится> озеро рано и выгонит лед в ближайшие реки, появляется лучший сорт ладожской рыбы - харьюсы и попадают в сети, называемые кереводами и воротницами. С 15 мая изредка ловят крючьями ямную палью, отличающуюся белым и нежным мясом. В июле общее внимание рыболовов занимает паровой сиг, который идет в переводы и невода в течение 3-4 недель. Тогда же идет и гряжевая (крючечная) палья, отличающаяся от ямной весом (от 3 до 10 фунтов), более грубым мясом, чернее чешуей, как лосось, хотя и с таким же красным мясом. После Успенского поста поспевает так называемый крючечный сиг; в октябре до ноября ходкий на ловлю крючками лосось, на смену которого с ноября плывет черный сиг, самый вкусный и жирный икряной. С 14 ноября начинает показываться на глубинах от 60 до 100 сажен <валаамочный сиг>, который нежнее и мясом белее черного. Около 6 декабря прекращаются рыбные ловли, которые по нужде тянутся и во всю зиму <подледну>, когда сети пропускают при помощи больших крюков сквозь проруби в валаамских губах.

В позднюю летнюю пору, а в особенности осенью, в мережи и невода попадаются тюлени, здесь не превышающие двух пудов весу. Вынимаются они большей частью сонными по той причине, что, попав в незнакомое и непривычное место, зверьки торопятся выпутаться, теряют силы - и околевают, не тронув даже лакомого куса, лежащего под самым носом. Частью пользуясь тем же запрещением стрельбы на острове, тюлени целыми стадами выползают на прибрежные скалы и нежатся на ветру и солнце в усладительном сне и покое. Иногда, и то с величайшим трудом и умением, успевают убивать их палками по хлипкой нежной головке. Кожа их, по тонкому строению своему, идет только на рукавички, а сало - в ночники служителям, на смазку сапогов, сетей, разного рода кожи и т. п. Настоящего сального промысла здесь, впрочем, не заведено в таких размерах, как на острове Соловецком.

Зимою, точно так же как и летом, монастырь населяется лишними обитателями: целые семьи бедных корелов и чухон являются сюда для пропитания и, говорят, живут в монастыре по две и по три недели безвозмездно. Летом те же бедняки ожидают богомольцев со всех сторон, свидетельствуя отчасти о той скудости, которая тяготеет над всем прибрежным Ладожским краем. Идут богомольцы зимой, и плывут они летом на гальотах и сойминках и с <русского> берега (со стороны Новой Ладоги), и с <корельского> (со стороны Олонца и Сердоболя), и со стороны <финской> (от Кексгольма и окрестных селений его). Редких из них, сказывают, влечет богомолье, большую часть - крайняя нужда, а подчас и страсть попрошайства милостыни, всегда верной и нередко довольно щедрой.

Этою же милостынею держится отчасти и самый монастырь, в котором все почти суда жертвованные. Петербургское купечество избрало это место для своих благочестивых вкладов и посещений, довольно щедрых и нередких. Это облегчено монастырем для жертвователей еще постройкой в самом Петербурге особой часовни на Калашниковской хлебной пристани. Монахи строят изредка мелкие лодки для рыбных ловель и перевоза богомольцев на Никольский остров и в монастырский Всесвятский скит, картинно расположенный на высокой горе, в трех верстах от главного монастыря, в глухом, диком и нечищеном лесу.

Ризница монастыря, представляя значительные богатства жертвованной утвари, не имеет особенных драгоценностей и редкостей, на которых можно было бы остановиться. В библиотеке нет ни одного рукописного памятника, который мог бы указать хоть на одну сторону прошедшего. Войны и пожары истребили все начисто, не исключая и деревянных зданий. Теперь здесь все каменное: ограда, кельи, колокольня и церкви. Мало того, на всех тех местах, где - по древнему обычаю - стояли пустые хижинки, предназначенные для большего уединения валаамских пустынников, живших тут по нескольку недель и месяцев, теперь красуются каменные церкви очень изящной архитектуры (по проектам Горностаева). Для скитов избраны места самые красивые, дополняющие привлекательность монастырских сооружений и их общего вида. В одном из четырех скитов на Святом острове, в 7 верстах от монастыря, в пещере, в расселине гранитной скалы, подвизался преподобный Александр Свирский. С его примера для всякого валаамского игумена обязательно ежегодное уединение в лесной избушке в летнее время, и таких указывают две: в одной жил умерший игумен Нектарий, другую занимает нынешний - Дамаскин.

В монастыре четыре церкви: Спасская, Успенская, Тихвинская и Никольская. В нижнем этаже соборного Спаса сооружена церковь во имя преподобных основателей, где и почивают их святые мощи.

Интересна легенда, соединенная с одной неизвестной могилой на острове и с именем шведского короля Магнуса, лишенного престола и разбитого новгородцами во время их войны со Швецией. По легенде валаамской, Магнус, преследуемый Богом за гордыню, навлек небесный гнев на свое государство, и шведы заключили его в тюрьму. Сын его, прибывший из Мурманской земли, освободил его и повез из Швеции в эту землю на корабле. Поднялась буря. Три дня они были в опасности. Ветер занес их в монастырь Спаса. Здесь король шведский Магнус дал рукописание, в котором изобразил свою печальную судьбу и свое раскаяние за покушение на Новгород и завещание потомкам - никогда не заводить войны с Русью. Таким образом новгородцы запечатлели в народной памяти свою победу над иноверными соседями врагами, именно в лице Магнуса, начавшего войны за веру и кончившего тем, что он принял православие и обрек себя на строгое монастырское покаяние на уединенном острове Ладожского моря. По мнению Н. И. Костомарова (см. его <Северно-русские народоправства>, т. II, с. 354), легенда эта не имеет никакого фактического основания, кроме того, <что Магнус, когда воевал против новгородцев, был разбит>. Впрочем, имеется здесь некоторое историческое основание, <потому что Магнус точно был лишен престола, и дело новгородской войны было, между прочим, поводом к неудовольствию против него>. Могилу Магнуса II Смека (в схимонахах Григория) показывают в монастыре на братском кладбище, под густой сенью вековых кленов.

В монастыре Валаамском существует еще и другое предание о том, будто это место благословлено святым апостолом Андреем Первозванным, водрузившим на нем каменный крест, <символ благого ига великого Бога нашего>. Предание это не имеет, однако, исторической почвы и очевидно приурочено к здешнему, столь удаленному месту преемственно от киевских высот, которые тоже благословил святой апостол Андрей с предсказанием, что на тех горах воссияет благодать Божия, <и имат град великий быти, и церкви многи имат Бог воздвигнути>.

Во всяком случае для дум о вечности, для молитв и славословий - Валаам одно из лучших и наиболее удобных мест. <Промыслом Спасителя мира устроено место для селения иноков>, как выразился санкт-петербургский митрополит Гавриил в своей грамоте от 9 марта 1787 года, хранящейся в ризнице Спасо-Валаамского монастыря.

<Не раз меч шведа (говорится в одном из описаний Валаамского монастыря) посекал главы святых отшельников и пламень войны обращал в пепел мирные их кущи, светильник монашества по временам едва мерцал в дебрях Валаамских; страшный 1611 год, казалось, кровью угасил его навсегда. Но прошло сто лет,- и мощным манием Великого Петра возжен он снова на святых своих горах, при священной могиле своих святых первоначальников,- и с того времени, под благотворным кровом благочестивейших государей, растет постепенно свет его>.

На прощанье с монастырем предлагается обычная монахами трапеза для воспоминаний - уха, щи с рыбой, ломоть белого хлеба, называемого по-монастырски пирогом, водянистый квас. По обычаю монастырей общежитных, все эти кушанья подаются в общих чашах, из которых каждая полагается на четырех. Затем - продолжительное песнопение в конце обеда; низкие во всю спину поклоны монахов; пронзительные крики чаек по прибрежьям и поразительное множество журавлей - вот те заключительные впечатления, которые остаются в памяти всех посетителей, когда монастырь снова превращается для них в безразличное пятно и туманный призрак.

Сергей Максимов