Засуха

Ах, Сиверко-Север, скупец ледяной,

Почто обошёл нас дождями?

Чем мы провинились? Любовью одной -

Лишь ею тебе досаждали.

Всю пылкость и всю своих слов пустоту

Вложили в надежды благие.

Ты в чахлых садах наших выжег листву

И травы сгубил луговые.

Всё лето дымами дышал небосклон

И солнце палило нещадно.

Стекла позолота с христовых икон:

Земля приняла её жадно.

Ей, видно, нужней благородный запас,

А нам на фига эти цацки?

Коль жизнь не похожа на иконостас,

Вот мы и живём по кабацки.

Под сводами храмов в мерцанье лампад,

Как спину не гни и не горби,

Пустыми глазами святые глядят

На наши ничтожные скорби.

Дрожащий, к Христовым мощам припаду

Нет сил быть безмолвною тварью! -

Возьму в руки посох и молча уйду

Куда-нибудь за Заполярье.

Где хищно впиваются снежные львы

В холодное белое солнце,

Где Новой Земли зачумленные льды,

Забвение, Вечность и стронций.

ВХОЖДЕНИЕ ВО ВРАТА ГОСПОДНИЕ И НЕБЕСНЫЕ

(триптих)

I. АВТОПОРТРЕТ

Слишком живой, чтоб писать эпитафии,

Слишком потерт, чтобы петь и плясать,

Вот я у печки, обложенной кафелем,

Греюсь. Ну, это ли не благодать?

Колокол слышу, далекий, серебряный.

В небо взлетаю, смотрю с высоты -

Вижу реку, и над пенными гребнями

Рыб, раскрывающих жадные рты.

Вижу: заполнили храмы отверстые

Злобные букала, жирная тля...

Что там меж ними белеет - не кости ли?

Ссученным пеплом покрыта земля.

Вот он, на фоне истлевшего города,

Мой недописанный автопортрет...

Рюмочку горькой по этому поводу

Можно поднять. - Да желания нет.

Ночь развернется звездасто-воскресная,

Выкатит зенки луна в три шара.

-Тоже еще, заковыка небесная, -

всхлипнет поэт, и умрет.

                                                   До утра.

II ЭМИГРАНТ

<Давно, усталый раб, замыслил я побег...>

(А.С. Пушкин)

Напишите мне в Константинополь,

Я давно замыслил свой побег.

До того, как сбросит листья тополь,

Я ступлю на цареградский брег.

Мой корабль воздушный на приколе

Не был никогда, и быть не мог.

Вырываюсь на простор и волю

С помощью двух стихотворных строк.

Я безумец. Я еще летаю,

Хоть не ангел, да простит Господь.

Если сил своих не рассчитаю -

Дух мой обретет и вес, и плоть.

Потому на всякий смертный случай

Мастерству десантному учусь.

Проходя береговою кручей,

В бездну омутную загляжусь...

Завтра ночью тайно и без визы

Я в полет отправлюсь налегке.

Голуби воркуют на карнизе,

Журавли курлычут вдалеке.

Утром в мои двери не стучите,

Не срывайте пломбы-сургучи.

В рукописях пухлых не ищите

Вы к поступку моему ключи.

Напишите мне в Константинополь

Все, кто меня знают, любят, ждут..

Я уже укладываю стропы

И к прыжку готовлю парашют.

III. РУСИЧИ

В строку, подчеркнуто,

Так птицы летят на юг,

Собратьев чокнутых

Веду на весенний луг.

Вокруг смеркается.

Но видится ясно мне -

Сверкают палицы,

А лица уже во тьме.

Собратья молятся -

Окончились дни поста.

Они готовятся

В Господни войти врата.

И дали - медные,

И рек - краснолоб накат,

И не победные

Литавры для них гремят.

В шеренги строятся,

Знамен поднимают шелк.

Святая Троица

Глядит на безумный полк.

Да, это русичи!

И пусть бой последний лют -

Еще есть кузницы,

Где вечность для них куют.

Апрель 2005г.

БРАТСТВО

Тлен болотный, лядащая сушь,

Мрак таежный... Родимая глушь!

В ней всегда я найду свои тропы -

В глубь ли Азии, в глубь ли Европы.

Пусть глаза жжет лапландская синь,

Пусть горит в груди солнце пустыни,

Пусть корю себя: <Блудный я сын>.

Все равно - не печальтесь о сыне!

Хлеб Господен да соли щепоть,

Да пронизанный светом источник...

Много ль надо, чтоб дух мой и плоть

Воспарили над сумраком ночи?

Я плыву над землей голубой,

как ребенок в купели небесной,

Я плыву и тяну за собой

Морок Велеса, Лелевы песни.

А внизу, среди мшистых болот,

Где болезненный день, как старуха,

Вместе с робкой надеждой встает,

Просыпаются нищие духом.

Вихрь мятежный, железный Норд-вест

Вплел в их волосы снежные ленты.

Рвется в воздух варяжская песнь,

Что слышна на шести континентах.

Скандинавские фьорды горят

Золотистым огнем.

                                 Просоленный

Белым морем, растет Китеж-град

В полумгле из глуби потаенной -

Вечный город и кровный наш брат,

Православным крестом осененный.

***

Это когда проходишь, не замечая

Рева толпы, плотных рядов ОМОНа,

Это когда одиночество крепким чаем

Запиваешь, а ночь бездонна,

Это когда опадают листья,

И душа к переселению готова,

Это когда надо успеть утром мглистым

Поводырем стать ослепшим совам,

Это когда выше горных вершин, и ниже

Даже Марианской впадины,

Это когда время бессонно на нитку нижет

Бусины слов, что дороже злата и платины,

Это когда разъедает душу и мозг

Необъяснимая ностальгия,

Это - по-разному, но всегда всерьез.

Это когда не стихи - стихия!

Это когда поутру упадешь в траву

И погаснет лава, в груди бурлящая...

Господи! Спасибо за то,

                                     Что еще живу,

За отверстый рот

                                   И душу болящую.

ЭКСПАНСИЯ БЕЛОГО МОРЯ

Вечер бревенчатый. В черном кафтане

Бродит за окнами ночь-холодрыга.

Ветер угрюмую песню затянет -

Зверь отзовется измученным рыком.

Страхи сбиваются в стаи, как гунны,

Но оттого не становятся зримей...

Только и слышится хохот чугунный

В поле, где зреет предутренний иней.

К ведру! - коль верить народным приметам.

Поле вспылало от края до края!

Перекликаются капли рассвета

В травах, алмазною кровью играя.

Вскинешь глаза. По лучу золотому

Вестник скользит словно канатоходец.

В окна стучит. Вызывает из дому:

- Эй, просыпайся, пугливый народец!

Эй вы, рязанские, вятские парни -

Время покинуть вам русское гетто.

Вон в облаках проплывают попарно

Лодьи поморов, груженные ветром.

В солнечных брызгах трепещут рубахи,

В лодьях гудят просмоленные доски.

Кормщики зорки... И пятятся страхи,

Прячутся в сумраке улиц московских.

Поздно! Уже по дорогам и весям

Движется, гулу небесному вторя,

Вольноголосо рассветная песня -

Это экспансия Белого моря!

Вот и дождались вы светлую силу.

Лик свой просуньте в окно зоревое:

Дышит, гуляет, качает Россию

Белое-

            белое

                          Белое море...

Соловушка

Северный соловушка - что приумолк?

Заморозок ранний виной, или этот,

Горло раздирающий жизни грубый помол?

Только верится мне -

                                       Песня твоя не спета.

Знаю, тебе больно.

                                         А ты - поплачь.

Вполслезы, вполголоса.

Уж как сердце мое кровило -

Я три года утюжил армейский плац,

И мужской работы в избытке было.

Из дали доносился за раскатом раскат!

На мне серая шинелка, и грудь навыкат.

Это я простой советский солдат

Слушаю. как гремят поезда на стыках.

Рельсы улетают - все! - в коммунизм.

Он казался рядышком. Не за горами.

А душа, душа-то! Все ввысь и ввысь...

И туда, туда.... К батьке и к маме.

Они выстроили мне страну.

                                             Почти до небес.

С горем пополам. И кровью тоже.

Выстрадали грамоту. Прошли ликбез.

Защитили Родину.

                                Помяни их, Боже.

Как-то им там живется,

                                           средь небесных снегов -

северных широт тяжелы объятья.

Ты уж, пожалуйста, приголубь моих стариков,

Дланью своей коснись сестер и братьев.

Ласковым дыханьем, прошу, согрей

Сирого соловушку. Верни голос нежный.

Высветли нам окна. Сорви с дверей

Ледяные запоры.

                                       Дай нам надежду.

А уж мы раскинем шатры возле светлых вод,

Подновим церковки, где нас крестили,

Подопрем спиною небесный свод.

Есть еще атланты и у нас в России.

Вот стоят, качаются, от боли черны.

И хрипят и стонут; Помогите, братцы!

По колени в землю вросли они.

Им бы ночь прожить,

Да день продержаться.

КИНЕМАТОГРАФ 2017 ГОДА

Здесь

больше всего

мотыльков, летящих на свет.

Красивое зрелище!

В этом квартале темном, запойном

Такое бывает раз или два в тысячу лет.

Я ничего не забыл, я все прекрасно запомнил:

Белый линкольн, заплутавший в сырой ночи,

Музыка, смех в салоне, за стеклами лик мадонны

И фар бронебойных дьявольские огненные ножи...

О, как моя память всепожирающа и бездонна!

Из подворотен, из окон, из хрипящих в тоске дверей -

Шепоты, вздохи, всхлипы. Под стоны и скрип кроватей

Бледными гладиаторами бывшие дети лесов и полей

Выходят в слепящий круг, не размыкая объятий.

Так уж случилось,

Свой самый первый и решительный бой

Ими еще до рождения был проигран вчистую,

Покуда в ярости благородной, жертвенной и слепой

Предки их преобразовывали часть суши шестую.

Хрупкие, безголосые, с глазами неба синей -

Замерли в ожидании, молчат тяжело, упрямо,

Словно фантомы, призраки на подиуме теней.

Музыка рвется ввысь из оркестровой ямы!

А белый линкольн урчит загнанным зверем.

Дрожь залповым бьет огнем в воздух.

Не отступают!

Каждый из них - о, Господи! - так на меня похож.

В сердце вползает медленно боль тупая.

И женщина в белом платье, слегка приподняв вуаль,

(Кто эта Незнакомка? В кольцах смуглые руки)

пряно и затуманено сквозь стекло смотрит вдаль,

куда-то меня зовет. Но с губ - только рыбьи звуки.

А бледные гладиаторы теснее смыкают строй.

- Снято! - и режиссер доволен будущим клипом.

Блестящая кавалькада срывается,

Рассекая надвое мотыльковый рой.

И только вдогон, сквозь мрак, -

Шепоты, вздохи,

Всхлипы.

Александр Логинов