 |
(из "Записей перед сном...")
После съезда писателей поехали в
Вологду к В. Астафьеву. Н. Н. Яновский с женой
Фаиной Васильевной (Новосибирск), В. Потанин
и я. Астафьев так звал, что не могли
отказаться, хотя только что все вечера
проводили вместе и трепались допоздна. В.
Белов тоже ждал. Всей гурьбой остановились
у Астафьевых, бедная Мария Семеновна не
управится с нами. Они живут в панельном доме,
в невзрачной квартире, переехали из Перми
недавно. В первые же часы зашел Николай
Рубцов.
...Ходили на базар покупать шаньги. Я
порою наглею очень быстро, подшучивал
чересчур над В. Потаниным, Астафьев
добавлял.
...Вечер с Колей Рубцовым, он играл на
гармошке и пел.
...В доме у Белова. Матушка его Анфиса
Ивановна читала мою повесть <На долгую
память>.
...Проводы на станции. Василий Иванович
достал нам билеты по блату (его знают) на
поезд из Котласа (проходящий).*
______________________________________________
* Что это за записи? что за легкомыслие?
Что в этом человеке (во мне) было от писателя?
Ничего! Перечитал сейчас - хоть плачь и
рыдай. А поздно локти кусать. Многое не
помню, а свежих чувств никакая память не
возродит. Я уже был автором нашумевшей
повести <Люблю тебя светло>, и меня,
недавнего забитого учителя средней школы
под Анапой, с такой лаской встречали
вологодцы - и Саша Романов, и Витя Коротаев.
Астафьев вел себя как старший добрый
братишка (вдобавок мы с ним с чалдонской
стороны), Белов стал другом любезным. С
Потаниным я вообще уже три года жил душа в
душу, по дороге к матери в Новосибирск
останавливался у него в Кургане, Люся (его
жена) была ласкова как сестренка, и я, с
некоторых пор купавшийся в лучах дружбы и
внимания, потихоньку терял ту тоску по
близкому высокому обществу, которой маялся
все студенческие годы на юге. Жил,
наслаждался, ничего не записывал о том,
отчего умер бы в счастливых снах, если бы
достались такие мгновения раньше. Вот какая
беда случается. Умер Рубцов, умерли Романов
и Коротаев, умер Астафьев, болеет Белов,
исчезла великая страна и... не подышишь тем
воздухом весны 70-го года... нет строчек
подробных, нет долгих разговоров Астафьева
с Яновским, нет слов Рубцова, нет слов
матери Белова (тоже покойной). Не просто
механических слов, а той паутинной связи
слов, переливов мелодии речи, того, что
сплетается в художественное волнение, в
подробности текучей жизни.
<Если б знал, где упаду, соломку б
подстелил>. Это про меня. Теперь дорога была
бы каждая мелочь. Надо бы письма найти,
может, там, вослед событию, что-то
сохранилось. Русские беспечные. Сейчас
выходит много книг, мемуаров, евреи
фиксировали каждую секунду. А русские... Я
уверен, наша встреча не записана никем. Я не
помню, как мы пришли домой к Рубцову в его
запущенную квартирку. Он подписал мне
сборничек <Душа хранит> (3 апреля, 70 г.), а я
ему книгу <На долгую память>. Я пожелал ему
<жить долго>, и он встрепенулся, спросил: <А
ты что, боишься, что я скоро умру?>. Как мы
расставались с Яновскими и Потаниным -
сейчас мне так важно удержать все до
мелочей, а я уже не помню. Николай
Николаевич тоже умер. Книжица Рубцова с
избушкой, тонкой березой на ветру и с
одиноким лебедем, чуть ли не касающимся
большой луны на обложке, - дар и тогда
таился бесценным, а нынче к тому же еще и
скорбный. Тогда мы, писатели русские, еще не
так горько чувствовали сиротство на своей
родной земле, еще не так заметно земля
русская была обобрана и присвоена злыми
силами, что-то тревожило, но еще не унижали
русских в открытую, мерзко и нагло. Сейчас
душа скитается по знакомым углам и
бесполезно зовет исчезнувших единоверцев.
Тридцать пять лет прошло, в красных
строчках на внутренней стороне обложки
хранится надпись: <Виктору Лихоносову без
лишних слов, на добрую память о встрече в
Вологде. С любовью Н. Рубцов. 3. IV. 70 г.>. А этот Виктор
Лихоносов ни в поезде, ни дома не собрался
запечатлеть драгоценное мгновение. Пока
писал это, выпил винца и легко захмелел;
сожаление поднялось еще выше, и я со слезою
в душе вздохнул обо всех потерях, о самом
времени потерянном (как будто по моей воле)
и о том еще, что мне были подарены мгновения,
часы, дни, недели и месяцы, а вообще-то целые
годы вольного скитания по жизни, любимых
занятий, прикасания к дружескому пиру.
Привык и не боялся утрат.
А к нынешнему дню их уже так много. Не
пожалел бы о записях, если бы и Рубцов, и
Шукшин, и Ю. Казаков, и другие наши близкие
друзья-писатели были живы и писали шедевры.
И я родственно горюю оттого, что их нет...
Виктор Лихоносов
| |
